И вытекли птицы глазницы,
Но даже слепая — она
Хотела б в полет устремиться
С распахнутого окна.
Ей ветер поддерживал крылья,
Подняться она не могла.
И были напрасны усилья
Ее оторвать от стола.
Своим ироническим клювом
Она обернулась ко мне,
Надеясь, что скептики-люди
Ее понимают вполне...
Печальную эту игрушку —
Подобие жизни моей —
Тебе подарю я, подружка,
Но только смеяться не смей.
Еще в детстве, спозаранку,
В придорожном ивняке
Нам кукушка, как цыганка,
Погадала по руке.
Нынче эхо — не кукушка —
В ледяном лесу живет
И пророчит на опушке
Для прохожих круглый год.
И вокруг — оцепененье
Напряженной тишины,
Ненавидящей движенье,
Нарушающее сны.
Каждый звук предельно точен
И как детский мяч упруг,
В хрустале лесных обочин
Вырывается из рук.
Каждый звук предельно звонок
И опасен для людских
Барабанных перепонок,
Ненадежных, городских.
Листок дубовый — как гитара,
И сотни тысяч тех гитар
Трясут изорванный и старый
Незасыпающий бульвар.
Притихший город дышит зноем
И жадно дышит тишиной.
А тишина — она иное,
Чем все земное, даже в зной.
Как мне минор шумящих листьев
По нотной лестнице вести,
Каких держаться скользких истин
В таком запутанном пути?
Как звать пейзаж в литературу
И душу дуба оживить,
Как драть с живого дуба шкуру
И сердце с ним соединить?
Быть может, проще слушать пенье
Без кисти, без карандаша,
И как награда за терпенье
Его откроется душа.
1958
Поблескивает озеро,
Качается вода,
И ветер ходит козырем
Перед приходом льда.
На миг тот лед появится
И скроется опять —
Капризнице-красавице
Повадками подстать.
Ползет каймой хрустальною
По заберегам лед,
Пройдя дорогу дальнюю,
Лед очень устает.
Он был ледник медлительный,
Сползающий с горы,
Кидавший в трепет жителей
Далекой той поры.
Хребты и плоскогория
Географам лепил,
И меряли историю
Движеньем этих сил.
Он жил, как князь владетельный,
Хозяин тех времен,
О них живых свидетелей
Не оставляет он.
Наступающим маем
Истончились снега.
И олени снимают
Свои ветви-рога.
Но деревья не станут
Подражать им ни в чем,
Раздвигая туманы
Деревянным плечом.
Они вытянут ветки,
Разожмут кулаки,
И потомки, и предки
Все гибки и крепки.
Хвою, словно перчатки,
Надевают леса,
Клейки листьев зачатки,
И шумят небеса.
Ты — учитель красноречья,
Полноводная река.
Я бреду тебе навстречу,
Вязну в осыпях песка.
Ты гремишь на перекатах,
Возвышаешь голос свой,
Ты купаешься в закатах,
Отливаешь синевой.
<1960-е>
Весь гербарий моей страны
На ладонях лежит тишины.
Все лишайники, корни, мхи,
Не записанные в стихи.
Из раскрытых чашек цветов
Я напиться воды готов.
Здесь не властны ничьи снега.
Здесь рассыпаны жемчуга.
Рассыпает моя роса
Незатейливые чудеса.
Я слушаю вблизи окна,
Как просыпается Москва,
Снимает плащ дождя она,
Надетый ночью в рукава.
Вот дальний поезда гудок,
И шорох дворника метлы,
И небо, небо, как цветок,
Растущий из свинцовой мглы.
Следы тысячелетних слез
На липких, серых листьях лип,
И шум машин, как скрип колес,
Стариннейший тележный скрип.
Нарушить все, идти на риск,
Открыть гремящее окно,
Чтоб лучше слышать птичий писк,
Меня тревожащий давно.
<1960-е>
Оглушителен капель стук,
Оглушителен капель звук —
Время, выпавшее из рук.
Капли времени. Зимний час.
Равнодушье холодных фраз.
Слезы, вытекшие из глаз.
Заоконной весны капель,
Ледяная звонкая трель,
Ты — растаявшая метель.
Это все не только апрель.
Это время стреляет в цель.
<1960-е>
Орудье кружевницы,
Известное давно, —
Коклюшки, а не спицы
И не веретено.
Трещат, как кастаньеты,
И мне уж не до сна,
Трещат коклюшки эти —
Седая старина.
Полна, полна азарта,
Учета всех опор,
Разведочная карта —
Задуманный узор.
И трезвого расчета,
И вымысла полна
Кустарная работа,
Кустарная война.
Крученой белой нитью
В булавочных лесах
Записаны событья —
Рассказ о чудесах.
Походкой величавой
Вдогонку старине
За павой ходит пава
По нитяной стране.
А на другой подушке
Усильем кастаньет —
Ракета на коклюшке
Прелестней всех ракет.
И павы и ракеты
Идут за рядом ряд,
Коклюшки-кастаньеты
Прищелкивают в лад.
Сплетите, кружевницы,
Такие кружева,
Чтоб жителей столицы
Кружилась голова.
1959
Клен, на забор облокотясь,
Внимая ветру, свисту,
Бесшумно сбрасывает в грязь
Изношенные листья.
И если чудом в тот четверг
Весна бы возвратилась,
Клен безусловно бы отверг
Мучительную милость.
Озерная вода прозрачней, чем глаза,
И заглянуть на дно не страшно и не горько,
И если щеки мне щекочет здесь слеза,
То только потому, что горек дым махорки.
И ивовых кустов, сплетенных крепче кос,
Касаться я могу своей рукой усталой,
Лекарством пахнет лес, лекарством — сенокос,
И лесу грусть моя и вовсе не пристала.
Катится луноход,
Шагает по вселенной.
По кратеру ползет
Измеренной Селены.
Безвестен, кто создал
Колесное движенье,
Кто мир завоевал
В круженьи и вращеньи.
В раскопках ранних лет
Любых цивилизаций
Колесный виден след
Любых племен и наций.
Не Рим и Ренессанс —
Неандертальский практик
Имеет верный шанс
Попасть в музей Галактик.
Эмблема всех эмблем,
Стариннейшая тема,
Поэма всех поэм —
Колесная поэма.
Здесь символ и обряд
Всех мировых вопросов,
Надежный аппарат,
Что послан нами в космос.
Гончарный идеал,
Орудье работяги,
Эмблемой мира стал,
На лунный кратер встал,
Как свет людской отваги.
Коварна карта марта,
Коварен месяц март:
Пурга грохочет в марте,
И мягок снегопад.
Апрельские капели,
Январские снега,
Стремятся к высшей цели
Поляны и луга.
Надежна карта марта.
Затем, что каждый год
Весна стоит на старте
И ждет пути вперед.
Наследница Декарта,
Логичная весна,
Ведет по карте Спарты,
Меня лишая сна.
И нет зиме возврата,
Возврата нет зиме,
И только гроз раскаты
У марта на уме.
Стоял я тихо возле скал,
И трепетали скалы,
На фоне шумов выделял
Полезные сигналы.
Сигналы вкладывал в стихи
С завидным постоянством.
И, осторожны и глухи,
Стихи ползли в пространство.
Математический расчет,
Неточный и непрочный,
Меня по-прежнему влечет
Своим путем порочным.
В тот самый край, где возле скал
Я подменял Атланта,
Где утром солнце я поймал
В глазок секстанта.
Читать стихи, сбиваться с шага
При громе гроз,
Чтоб ярче вспыхнула бумага
От жгучих слез.
От слез, какими плакать можно