Без всякой надуманной позы
Сплошные весенние грозы
Рыдать проливным дождем,
Чтоб вместо свечного огарка
К нам солнце и жарко и ярко
Нежданным небесным подарком
Обрушилось в каждый дом.
Избушка крыта финской стружкой,
Блестит, как рыбья чешуя,
В избушке той — моя подружка,
Моя подружка — жизнь моя.
Она по физики законам
На смерть давно обречена,
Затем и в мире заоконном
Не появляется она.
Она полна того пристрастья,
Какое силу ей дает
Несчастье ощутить как счастье
В ненастье, когда дождик льет.
Короткие дороги
И длинные мосты.
Их было слишком много
Для пленника мечты.
Дорожки, переходы
Подземных галерей,
Где даже и свобода
Сырой земли сырей.
Я видел в самом деле
Посланца звездных мест,
По радио и теле
Следил его приезд.
С ним рядом шел Гагарин,
Солдат земли,
Узбек, грузин, татарин
С ним рядом шли
Бескровной белой кожи
И черной бороды
Нездешний свет, похожий
На свет звезды...
Он был совсем не странен,
Товарищ Че.
Совсем не марсианин —
В другом ключе.
Он мировую славу
Сумел преодолеть,
По собственному праву
Ушел на смерть.
Пример единства дела
И высших слов
Он был душой и телом
Явить готов...
1972
Тишина — это лозунг мира,
Вот в чем суть любой тишины,
Задевающей честь мундира
Делегатов любой войны.
Тишина — это лозунг века
И закон для любых планет,
Чтоб могла работать аптека
И трудиться любой поэт.
Это самая суть прогресса —
Современная тишина.
Тишины боится агрессор.
Тишины боится война.
Как сердечный больной,
Для словесности,
Я живу тишиной
Неизвестности.
Круг вращают земной
Поколения.
Мое время — со мной!
Без сомнения.
Иногда в одиноком походе
Рукавичка — и то тяжела!
Или даже при зимней погоде
Рукавичка не держит тепла.
И таит непомерную тяжесть
Принесенный с земли карандаш,
Карандаш, поднимаемый даже
На плечах на десятый этаж.
Позвякивая монистом,
Целуя цыганок персты,
Дорогой знакомой, тернистой
Блок шел сквозь мираж суеты.
Все зори его, все закаты,
Они одноцветны — желты.
«Двенадцати» резки плакаты,
Матросы, как фрески, чисты.
Менялись на женщинах лица,
И в вечность летящий рысак
В глухих переулках столицы
Замедлил свой бег и свой шаг.
Рысак был конем Фальконета
И Пушкина родствен перу...
Достойно вмешаться поэту
В такую большую игру.
Измерены звездные Леты
И карты миграции птиц,
Разгаданы неба секреты
И лоции дальних границ.
Известны пути возвращенья
К родимому дому, гнезду,
Земля по закону вращенья
Приводит на ту же звезду.
А мне не пришлось возвратиться,
Родную пощупать траву,
Я не перелетная птица.
Я около дома живу.
Выкиньте все гипотезы
О викингах с моря,
Не на Петровом ботике
Плыли мы в сером просторе.
Дежневскими карбасами
Мы устремились к цели,
Мощными контрабасами
Русской виолончели.
Их молодой мелодии
Силы инструментальной
Там, на окраине Родины,
Там, на Севере Дальнем.
Мой день расписан по минутам,
А также — ночь.
Но лишь к душе подступит утро —
Заботы прочь!
Прочь этот ворох старых писем.
Их шорох — гром,
Где ряд необходимых истин
Добыт с трудом.
Прочь эти детские забавы —
Род шелухи,
Отвергнуть их имею право,
Но не стихи.
Московская толчея —
Природа особого рода —
Она и моя и ничья,
Особого рода свобода.
Она — это вид тишины:
Как будто лечебной рукою
В жилы мои введены
Микроэлементы покоя.
Московская толчея
Морскому прибою подобна.
Она и моя, и ничья,
И очень для жизни удобна.
Дождь редкий, точно вертикальный,
Как будто в небе есть отвес
И старый мастер в час прощальный
Сливает капельки с небес.
Земле он перпендикулярен
И растекается не вдруг,
Описывая на бульваре
Почти что совершенный круг.
И в каждом крошечном листочке
Дождем хранится чистота:
Геометрическая точность
Или Эвклида простота.
В зимней шапке не случайно
Я приехал в этот край,
Постигая Ялты тайны,
Ненадежный этот рай.
Я надел тулуп нагольный
И с тулупом на плечах
Чувствовал себя привольно
В белых ялтинских лучах.
Опыт лиственниц повыше,
Чем высокий кипарис;
Когда лиственница дышит,
Ветви ходят вверх и вниз.
На земле полуострова Крыма —
Птичьих стай перелетный пункт.
Все крылатое — мимо, мимо!
Бесконечен воздушный путь.
Это трасса для всех пернатых,
Всех пернатых со всей земли,
Путешественников крылатых,
Что коснулись земной пыли.
Я улавливаю опереньем
Направление ста ветров,
Предназначенных для паренья,
Обеспечивающих кров.
Он покинул дом-комод,
Злое царство медальонов,
Пусть корабль его плывет
На простор чужих широт
С океанским громким звоном.
Где могучая волна
Сахалинской темной силы
Чехова лишила сна,
Обнажила жизнь до дна,
Обнажила, обнажила...
Бывали горы и повыше,
Была покруче крутизна.
Когда сползал с Небесной Крыши
Сползал без отдыха и сна.
Бывали горы и покруче,
Но — опытнейший скалолаз —
Я не спускал с нависшей тучи
Усталых, воспаленных глаз.
В Ялте пишется отлично —
Что скрывать?
Музу здесь вполне прилично
И воистину логично
Энергично и таксично,
В поединке очень личном,
Уложить с собой в кровать.
И вести с ней до света
Важный разговор,
До внезапного рассвета
Затхлых крымских гор.
Прославленный солдат был гибче Тициана,
Карл быстро подскочил, нагнулся, подал кисть,
Дарующую жизнь и смерду, и тирану
Прикосновением магической руки.
Придворный шум застыл при этой странной сцене,
Не виданной от века никогда.
Но Карл сказал: «Я только цезарь,
И Тициану рад служить всегда.
Я закажу ему и тем избегну тлена,
И разрешу бессмертия вопрос,
Портретов будет два: один герой военный,
Второй — старик, иссохший весь от слез».
И сохранилось два прижизненных портрета.
Противоречий истина полна.
Здесь два характера, два мира, два сюжета,
Две философии, а кисть была одна.
Когда на грани глухоты опасной
Мы тщимся бедной мыслью обуздать
Незавершенность музыки прекрасной
И образ Совершенства ей придать —
Так и ваятель, высекая искры,
Стремится в камне душу разбудить,
Так любящий безумствует, неистов
В своем желанье страсть опередить.
Так воин рвется смерть принять в сраженье...
Когда ж нас озарит разгадки свет?
Ведь счастье не в конце, а в продолженье
Мгновенья... Но кончается сонет.
Как отраженье вечности нетленной
Песнь вырывается у времени из плена.
Миллионы прослушал я месс,
Литургий, панихид и обеден.
Миллионы талантливых пьес.
Так что опыт мой вовсе не беден.
Говорят, драматург — демиург!
Я таким сообщеньям не верю.
Не искал и не звал среди пург,
Среди бешенства белого зверя.
Совершив многолетний пробег
В леденящем дыханье движенье,
Не прибег к покровительству Мекк
И подобных сему учреждений.
Я сражался один на один
С этим белым, клокочущим зверем,
И таким я дожил до седин,
До подсчета последним потерям.