В науку больших городов,
Я этим попыткам не верю,
Храню свои тайные двери
И тайны звериных следов,
Земных и зеленых растений
Их зимние темные тени
Храню, берегу без труда.
Учил синантропа приемы,
Как надо лечить переломы,
Как каплет живая вода.
Обучен глухою тайгою,
Шагаю московской тропою.
Кошу на московском лугу.
Последний стакан допиваю
Таежного горького чаю,
Таежную честь берегу.
Я читаю газеты —
Образованный лось.
Вести с целого света
Мне свести привелось.
Чуть не каждое утро
Изучаю прогноз:
Как дела лесотундры
Биогеоциноз?
Почерк странного края
Изучил я легко,
Где от ада до рая
Уж не так далеко.
Там холодного пресса
Невысоких небес
Возле карлика леса
Навесает компресс.
Слишком коротко лето,
Бесконечна зима,
Всех дороже на свете
Там лесная кайма.
Ибо тундра — ранима!
Тонок жизненный слой.
Раны — непоправимы,
Резки холод и зной.
Там прогнозом эрозий
Угрожает весна.
И в опасном прогнозе
Там весна — не одна.
Там бывает, что трактор,
Заготовщиком дров, —
Неожиданный автор
Буревых катастроф.
Обнаженные жилы
Вековечного льда
Рвутся солнечной силой —
И приходит беда.
Не беда — катастрофа.
Эрозийный процесс,
И библейские строфы
Учит заново лес.
Миллионы оленей,
Ибо тундра — щедра!
И в утиных селеньях
Тучи пуха, пера.
Драгоценность реликта —
Легендарный глухарь
Скачет прямо на пихту
И токует как царь.
В вымирающей птице,
Обходящей людей,
Много тайны таится
Темных тундровых дней.
. . . . . . . . .
Сбережем этот нежный,
Этот жизненный слой,
Скрытый корочкой снежной
Над застывшей землей.
Дым — это юрта!
Дым — это дом!
Ясное утро
В крае седом.
Падает иней,
Кончен полет.
Призрачно сини
Небо и лед.
Речка и ветер.
Стынет река.
Резче на свете
Нет языка.
Круговым пылало солнце светом
Индигирским, Оймяконским летом.
Все, что пряталось, таилось и молчало, —
Полной жизнью вдруг затрепетало.
Показались в том ущелье узком
Незадолго до Николы трясогузки.
Гусь-пескун и белолобая казарка
Прилегли под каменную арку.
И бекас в манере вертолета
Вверх взмывал в небесные высоты.
Клекотали, клекотали куропатки
В Барагонском лиственном распадке.
Дятла, дятла слышалось жужжанье,
Лошадей заливистое ржанье.
В поединки там вступали турухтаны
И ныряли черные турпаны,
В отмелях на солнце грелись щуки,
Ставя тело вдоль речной излуки.
Проплыла рыжеголовая гагара,
Прячась в воду близ деревьев старых,
И над царством птичьим и звериным
Звон и визг держался комариный.
И над этим торжищем бессонным
Я в кустах стоял с магнитофоном.
Записал все звуки для науки,
Даже те, что издавали щуки.
Стулья — ненужная мебель,
Даже под ангельский гул
Ни на земле, ни на небе
Я не потребую стул.
Вовсе ненужный для тела
Мебельный агрегат
Пущен не может быть в дело,
Рай перед ним или ад.
Не подсказали ни строчки
Стулья натуре моей.
Даже Сизифовы бочки
Были мне краше, важней.
Жизнь свою выслушав стоя,
Я не присел ни на час,
Чтоб отдохнуть после боя,
Чтоб рассчитаться с судьбою
Без аллегорий и фраз.
Я вызываю сон любой.
С любой сражаюсь тенью,
С любой судьбой вступаю в бой,
В моем ночном сраженье.
О будущем своем молчу,
Далек от предсказаний,
Я дятлам в памяти стучу,
Чту дятла показанья.
Небрежный почерк на коре —
Зарубки и засечки —
Подстать моей ночной игре,
Танцующей от печки,
От печки детства моего —
Печурочки железной,
Где все — и грусть и торжество,
Все для меня полезно.
1973
Он многословен, как Гомер,
Тот ледоход,
Ни в чем, ни в чем не знает мер
Бегущий лед.
И солнце чувствует врага —
Разбитый лед.
И с хриплым стоном в берега
Он бьет.
И льдины, как стада свиней,
Бегут на юг,
Несут цвета полярных дней,
Заметы вьюг.
Их размывает дождь — не снег,
Знакомый им,
И этот снег они навек
Сочли своим.
Но льдинкам к морю не дойти,
Как ни ворчи, —
Их всех растопят на пути
Лучей лучи.
Распускаются почки с треском:
Чуть прислушайся — и замри,
Лужи с солнцем поспорят с блеском,
Бестревожны цвета зари.
По асфальту метут метлою
Всю защитную кожуру,
Что мешает во время зноя
На июльском сухом ветру.
Будто осень, цветут апрели,
Ошалевшие от дождей,
Все томительней птичьи трели,
Утешающие людей.
Береза черными ветвями
Стремится окна распахнуть,
Стучит в стекло, качает раму,
Пытаясь в спальню заглянуть.
Береза лезет в разговоры
Мои — с самим собой впотьмах,
Подслушанные эти споры
Запутались в ее ветвях.
Все заглушает шелест, лепет
Той разговорчивой листвы,
Которая приводит в трепет
Меня в преддверии Москвы.
Летний город спозаранку
Проступает сквозь туман,
Как чудовищная гранка,
Свеженабранный роман.
Город пахнет той же краской,
Что газетные листы,
Неожиданной оглаской,
Суеверьем суеты.
И чугунные заборы
Знаменитого литья —
Образцы шрифтов набора
И узоров для шитья.
Утро все — в привычном чтенье
Зданий тех архитектур,
Что знакомы поколеньям
Лучше всех литератур.
1962
Не измерена часами
Служба важная моя,
И лесными голосами
Приглашен к бумаге я.
Отвергаю все приметы
В подготовке новых строк,
Поэтической диеты
Ограниченный паек.
Прославляю не расчеты,
Все расчеты — пустяки!
Неожиданность работы.
Озаренье — и стихи!
В ущелье пышут горны,
Я раздуваю мех,
Ворочаюсь проворно
И слышу грома смех.
Любая спецзакалка
Доступна кузнецу,
Слюны ему не жалко,
Лесному мудрецу.
Все качества азота
Он знает там без книг,
Кипит его работа,
Заполнен каждый миг.
Добавит в воду масло
И выпьет молоко,
Чтоб пламя не погасло
И сталь ковать легко.
Молотобойца место
Я в кузнице достал,
Кувалдой у Гефеста
Машу, мягчу металл.
Волшебным молоточком
Стучит хромой кузнец,
Оттяжка и отточка
Подков, Гвоздей, Сердец.
Звенит, дымит поковка,
Стучит кузнец-мудрец.
Железо свито ловко
И стынет наконец.
Поэзия — не дело вкуса! —
Квалифицированнейший труд
В наисегодняшнем искусстве,
Представленный на строгий суд.
Сегодняшних, а не грядущих
Искателей живой воды,
Что ловят впереди идущих
Меняющиеся следы,
И — не имеющая тайны,
Открытая себе самой,
Приподнятая мощной дланью
С постели бога огневой
И сунутая в повседневность,
В заботы мелкой суеты,
Где ищут мертвую царевну
И клена падают листы.
Ее тавро и иероглиф