(Частотный попросту словарь) —
Случайно пущенный в дороге
Простой садовый инвентарь.
Возделывающая те же нивы,
Что и Вергилий и Назон,
Выращивающая те же сливы
По многу раз в один сезон!
Планёрская — мое название,
А не «Долина синих скал», —
Я не платил татарской дани
За звук арабских придыханий,
Когда мечту свою искал.
Все Коктебели, Коксагызы
Отступят пред тобой, планер,
Что ищет путь воздушной визы
В волне феодосийских бризов,
Воздушных ям, воздушных нор.
Важней завета Магомета
Природы новое лицо
И притяжения планеты,
Что душит нас с начала света,
Разорванное кольцо.
Не «королева» — Королёва
Назвать хотелось бы утес:
Топонимической основой,
Топонимической обновой
Поправки век двадцатый внес.
Своими, своими руками
По Питеру в пятом году
Блок нес это красное знамя,
Что после воспето стихами
В поэмы метельном чаду.
Он сам — тот Христос с красным флагом,
Двенадцать матросов за ним
Патрульным размеренным шагом,
Стихию смиряющим шагом,
Прошли через вьюгу и дым.
Для поэта — нет запрета!
Эскимосская рука
В гранях этого предмета
Из моржового клыка.
Эту подлинность натуры
Засвидетельствовать мог,
Первобытную культуру
Просевая сквозь песок,
Только ты, наш антрополог,
Археолог, скульптор тож, —
Приберег для книжных полок
Века древнего чертеж.
Извлекаются грудами
Вещи палеолита:
Производства орудия
И орудия быта.
Неожиданно крошечны
Те скребки и рубила,
Их кремневые ложечки,
Высекавшие были.
Статуэточки малые
Твердо держатся в пальцах,
Мастерство небывалое
В пальцах неандертальца.
Раньше века железного,
В веке кости и камня
Они дышат поэзией
Глубины самой давней.
Палочка мягче кости,
Палочка — не металл,
Как бы тогда с погоста
Прошлое ты достал?
Крошечной лопаткой
Трогает век-человек —
Тот, древнекаменной кладки,
Палеолитовый век.
Твердым и легким усильем
Вскрыта веков душа.
В палочке скрыта сила,
Сила карандаша.
Наша судьба-надежда
Перед судьбой-пургой
Женщина в меховой одежде
Вместо богини нагой.
Выползла из пещеры
Прямо на звездный свет,
Как меховая Венера,
Сея искусства свет.
В капоре, в грубой шубе
Счастья земного ждет,
Только открыты губы,
Дышит один лишь рот.
То не мадонна Литта,
Славимая в стихах, —
Мадонна палеолита,
Женщина в мехах.
Мальта, крестоносный остров,
Средиземноморский Крит, —
Не на них в открытиях острых
Путь в историю открыт.
Наша Мальта — под Иркутском,
Приангарская вода
Первобытное искусство
Промывает без труда.
Эти сколы древней школы
Делал австралопитек,
Делал сколы в час веселый,
Чтоб учился человек.
Это вы — кремень и яшма,
Безотказный инструмент —
Разрубили мир тогдашний
На период, век, момент...
Рассвет выходит на работу,
Чтоб, никого не разбудя,
Тереть железные ворота
Сырыми щетками дождя.
И дождь ползет, как мокрый бредень,
По улице, как по реке,
А утро двигается следом
С зажженой лампою в руке.
И, укрепив ее повыше,
Пока туманно и темно,
Обсушит солнце нашу крышу
И заблестевшее окно.
И я присутствую при этом,
Забыв несмятую кровать,
В дверях столкнулся я с рассветом
И помогаю солнцу встать.
1954–1955
В ладоши вязы бьют тревогу
И воду пьют.
И тополь в зимнюю дорогу
Пьет, как верблюд.
И, перейдя пески пустыни,
Снегов пески,
Он улыбнется снова синей
Воде реки.
Я включу моторы грома —
Искры в воздухе блеснут,
И на облаке до дома
Мы доедем в пять минут.
Покружим чуть-чуть повыше
Голубиных областей
И замрем над нашей крышей,
Крышей бури и страстей.
И по этой ближней цели
Без прицела бьет и бьет
Наподобие шрапнели
Разлетающийся лед.
Не лес — прямой музей.
И лиственницы шорох
Для всех моих друзей —
Предмет научных споров.
Достаточно ль стара
Музейная фигура,
Ровесница Петра —
Железная натура.
Ей зрелость — триста лет,
Даурская порода,
Я знаю здешний свет
Не хуже лесовода.
В стране пурги и льда
Рублю ее я смело:
Она ведь молода,
Годна еще на дело.
Вот опять нагибаются тучи
И — пройдет, может быть, полчаса —
Будут биться в припадке падучей,
Поднимая леса в небеса.
И похож на растянутый парус
Этот ветром оглаженный наст,
Штормовая знакомая ярость
Разгорается около нас.
Я уйду по разломанной кромке,
Зазвенит позолоченный снег,
И негромко засвищет поземка,
Убыстряя свой радужный бег.
Я вышел в свет дорогой Фета,
И ветер Фета в спину дул,
И Фет испытывал поэта,
И Фета раздавался гул.
В сопровождении поэта
Я прошагал свой малый путь,
Меня хранила Фета мета
И ветром наполняла грудь.
На пушке моего лафета
Не только Пушкина клеймо,
На нем тавро, отмета Фета,
Заметно Фетово письмо.
Нет мелочей в пере поэта,
В оснастке этого пера:
Для профессионала Фета
Советы эти — не игра.
Микроудача микромира
Могла в движенье привести,
Остановить перо Шекспира
И изменить его пути.
...Хочу заимствовать у Фета
Не только свет, не только след,
Но и дыханье, бег поэта,
Рассчитанный на много лет.
Классик мелодекламаций,
Мастер тонкого письма,
Бледным рыцарем скитался.
Тяжела судьбы сума.
Слишком был тогда не к месту
Умирающий романс,
Жанру, жанру нету места,
Если вышел в путь роман.
Слишком был тогда не моден
Голенищева пиджак,
Обращение к природе
Осуждал любой и всяк.
Не найдя сочувствья Блока
По романсовым делам,
Он ошибся так жестоко,
Как жесток в романсе сам.
Не был пухлым, как Апухтин,
Он, отшельник и аскет,
В петербургской где-то бухте
Принял тихо смерти свет.
Он не проявил беспечность,
Крепко вывязал строку,
Подстерег он все же вечность,
Вечность на своем веку.
Мир разглядывал он зорко,
Но имел грехи:
Далевские поговорки
Портили стихи.
Мы не очень дружим с Далем,
Ибо Даль
Унесет от ближней дали
Вдаль.
Вдаль от жизни, вдаль от темы,
От живой борьбы.
Как же нам писать поэмы,
Полные судьбы?
Я ненавижу слово «исподволь»,
В моих стихах ему — нет места.
Движенье мысли словом не неволь
В словах ползучих тесно.
1980–1981
Я современник Пастернака
И не забыл:
В сем теле рок боролся с раком,
Рак победил.
Но уступив дорогу раку,
И смерти вслед
Он в миллион печатных знаков
Свой врезал след.
1980–1981
Отдавал предпочтенье Асееву,