Я входил в его порт звуковой.
Это пальцы Асеева сеяли
Драгоценную зернь предо мной.
В кухне Черного принца накормленный,
Захлебнувшись на слове «гурман»,
Я копировал горло у горлинок,
Сыпал зерна в дырявый карман.
И сейчас, в предпоследнем движении,
Поднимая прощальный сигнал,
Я назвал бы Асеева гением,
Если б бог на меня не ворчал.
1980–1981
Мало секунд у меня на веку,
Их сберегая,
Бью и кую за строкою строку —
Жизнь продолжаю.
1980–1981
Как таежник-эскимос,
Наедаюсь впрок,
Как велит мой тощий мозг
И мой нищий рок.
Самый первый мой глоток —
То, что повкусней,
Чтобы не отнял никто
Корочки моей.
Корку спрячу под матрас,
Если захочу
Подкрепиться до утра —
Ночью размочу.
1981
Наверх выносят плащаницу,
Напоминающую стелу,
Гусей осенних вереница
Плывет над тем Христовым телом.
Я занят службою пасхальной,
Стихи читаю в стихаре,
Порядок мира идеальный
По той мальчишеской поре.
1980–1981
После ужина — кейф,
Наше лучшее время,
Бог открыл свой сейф
Перед всеми.
Головой — в одеяло:
Кабинет мой рабочий,
И стихи все сначала
Повторяю я ночью.
Мозг гудит до утра,
Как и раньше — мгновенно
Выдавая стихи на-гора
Неизменно.
1980–1981
Грибоедову
Поэт — не дипломат,
Поэтому — убит.
Смертелен этот яд.
Смертелен этот быт.
1980–1981
Чтоб не быть самосожженцем,
Или Аввакумом,
Я усилием последним
Прогоняю думы.
Я на бреющем полете
Землю облетаю,
И тщеты земной заботы
Я теперь не знаю.
1981
Я прожил жизнь неплохо,
В итоге трудных дней,
Как ни трудна эпоха,
Я был ее сильней.
Я не просил пощады
У высших сил.
У рая или ада
Пощады не просил.
Я был неизвестным солдатом
Подводной подземной войны,
Всей нашей истории даты
С моею судьбой сплетены.
Е. А. Мамучашвили
Я забыл, какие свечи
Зажигают в Новый год,
Чем какое горе лечат
В новогодней звонкой встрече
По законам старых мод.
Но всегда лечивший шуткой
Горе, голод и мороз,
И веселой прибауткой
Осушивший много слез,
Я в привете новогоднем,
По привычке давней той,
За здоровье Ваше поднял
Новогодний тост, за то,
Чтоб всегда, ходя на лыжах,
В рифмах Колыма — зима
Вы держались к дому ближе
И старались не хромать.
Всем ветрам и всем морозам
Не желая потакать,
Не высовывали носа
Из пухового платка.
Я хочу, чтоб Вы на пире
Над картошкою в мундире,
Сказкой кулинарных грез,
Над засахаренной пшенкой
И над банкою тушенки
Призадумались всерьез,
И рискнув опять на вольность,
Смело вилку занеся,
Не кричали б снова «больно»,
Не молили небеса,
Чтобы были чудеса.
Я хочу, чтоб с Новым годом
Вас поздравил капитан
Парохода, парохода,
Что везет Ваш чемодан,
Чтобы в легком белом платье,
В белом платье легче вьюг,
Тост поднять Вам, как заклятье
Возвращения на юг.
Чтобы жили Вы сердечно
И любили бы стихи,
Настоящие, конечно,
А не эти пустяки.
Н. В. Савоевой
От Чекая до Таскана
Магаданские стаканы
В этот миг везде звучат.
Принимайте ж поздравленье
Пожеланье, развлеченье
В новогодний этот час.
Чтоб к обеду сбор омлетов
Запеканок и рулетов
Был бы вкусен, как сейчас,
Чтоб надзор за кухней, печью
Был всегда нам обеспечен
Наблюденьем главврача,
Чтоб больные сотню порций
Гулливеровых пропорций
Получали бы per os,
Обратился бы в преданье
И исчез из мирозданья
Полиавитаминоз.
Чтобы тропик Козерога
К нам подвинулся немного
И тогда среди зимы
Зацвели б везде пионы,
Апельсины и лимоны
И цинги не знали б мы,
Чтобы были нам не чудо,
А текли для нас повсюду
Дело кулинарных чар,
Диэтические реки,
(Берег-манные чуреки,
Во́ды — рисовый отвар)
Не найти б тогда поноса
От Мылчи до Сенокосной,
«Шига» сведена к нулю,
И больные только б знали
Отрицательный анализ,
Только минус, а не плюс.
Чтобы теплый южный воздух
С пневмонией той крупозной
Поборолся средь зимы,
А раздутые аорты
Отвозились на курорты
Самой южной Колымы,
Про кордиты и колиты
Про остеомиэлиты
Позабыли б все врачи
И ушли б из жизни драмы
А различнейшие травмы
Даже Траут не лечил,
Расцвела б кулинария
И сошла б дизентерия
Вон со всех больничных сцен,
Я писал бы здесь поэмы
О кончине эпитемы
О последнем тбц.
Чтоб в больнице с новым годом
Для летального исхода
Равен был нулю процент,
И итогам нашим чтобы
Позавидовали оба
Гиппократ и Парацельс.
Адъютанты Эскулапа
Всем трудам врачей Севлага
Годовой дадут подсчет
Койко-дней, деко до трупов
Калоражу каш и супов,
С кухни выданных за год
В абсолютных единицах,
Сколько выдала больница
Производству работяг
И каких еще новинок —
Сульфидина, никотина —
(Может быть абрикотина,
Аллаша, бенедиктина)
Здесь больные захотят.
И, прослушав все итоги,
Эскулап, накинув тогу,
К нам сойдет с Олимпа вниз,
Скажет: вы в соревнованье
Всех медпунктов мирозданья
Заслужили первый приз.
Но (чтоб не тянуть резины)
По исторьи медицины
Отвечайте мне сейчас,
Ведь незнание событий
Очень важных, но забытых
Неуместно для врача.
Сколько было препаратов
В завещаньи Гиппократа?
Почему гомеопаты
Нынче только повара?
И каким медикаментом
Врачевали импотентов
Древнегреческих студентов
Из каких он элементов
Состоял эт цетера....
И с каким стоял вопросом
За столом с ланцетом острым
Знаменитый Калиостро,
Поднимая важно бровь?
И, скривя в улыбке рожу,
Ловко — герцогу иль дожу —
Выпускал дурную кровь?
Как работала больница
На полях Аустерлица?
Почему Наполеон
(Отвечай логично, просто)
Заболел колитом острым
В самый день Ватерлоо?
Где венок врачебной славы
Подцепил Иосиф Флавий
Робкой трепетной рукой?
Почему лечили нервы
Так удачно у Месмера
И в приемной у Шарко?
Почему Бильрот и Листер
Весь успех хирурга истин
Полагали в чистоте?
Почему Василий Боткин
Для больных сухой чахоткой
Не жалел бутылки водки,
Сбереженной для гостей?
И в скольких стаканах морса
Врач Людовика Каторза
Растворил большой брильянт,
Чтоб Людовик жил, как прежде
На бессмертие в надежде,
Ежедневно сыт и пьян?
И когда алхимик старый
Продал редкие товары
Вечной жизни эликсир
Это были ль — Боже! Боже!
Просто пекарские дрожжи
Сей источник дивных сил!
Не сгорела папироса —
Эскулап на все вопросы
Получил от нас ответ.
Он шепнул тотчас на ухо
Адъютанту — мигом с кухни
Принеси богам обед:
Рыбий жир по целой кружке,
Полновесные ватрушки,
«Пайки» хлеба — все «горбушки».
Отчего такая честь?
Чай богам — весьма горячий,