[133] и кончая блатным миром. Никто не хочет знать, что все гораздо серьезней, страшней.
Жму Вашу руку. Сердечный привет Эмме Анатольевне. Я чуть не месяц проболел (грипп) и только-только начал выходить. Ваш привет Надежде Яковлевне я передал письмом и только вчера — лично. Работа Л. Я. Гинзбург о Мандельштаме должна быть первоклассной. Л. Я., по-моему, — единственный сейчас в России человек, который может писать о стихах[134]. Стихи стоят особо в литературе, в искусстве. О них необычайно трудно писать. Белинский, Чернышевский, Добролюбов никогда в жизни не писали о стихах[135]. Еще раз — привет.
Ваш В. Шаламов.
8 июня 1967 г.
Дорогой Александр Константинович.
Спасибо за Ваше доброе письмо[136]. Книжку[137] пришлю, как только придет тираж — в нашей издательской практике эта сторона сильно отстает от «сигнала». Казалось бы, о чем «сигнал»? — о тираже. Сердечный привет Эм. Анат.
Москва, 20 янв. 1969 г.
Дорогие Эмилия Анатольевна и Александр Константинович!
Сейчас я хочу обратить ваше внимание, дорогие Э. А. и А. К., на книжку стихов, которая только что вышла в Ереване (тираж 5 тыс.), Мария Петровых «Дальнее дерево»[138]. Здесь, если отбросить переводы с армянского и ряд проходных и просто слабых стихов, набирается более тридцати первосортных, великолепных стихотворений (на тему стихи — судьба). Книжка могла бы быть событием. Выход «Дальнего дерева» говорит о том, что если и есть поэтические резервы у века — они в нашем поколении. Так долго все было растоптано — распрямляется только теперь. Вот одно из стихотворений:
Судьба за мной присматривала в оба,
Чтоб вдруг не обошла меня утрата,
Я потеряла друга, мужа, брата,
Я получала письма из-за гроба.
Она ко мне внимательна особо
И на немые муки торовата.
А счастье исчезало без возврата...
За что я не пойму такая злоба?
И все исподтишка, все шито-крыто.
И вот сидит на краешке порога
Старуха у разбитого корыта.
— А что, — сказала б ты, — и впрямь старуха.
Ни памяти, ни зрения, ни слуха.
Сидит, бормочет про судьбу, про бога.
Пражанин Герман Хохлов[139] — помните, в «Известиях» печатались в тридцатых годах его многочисленные статьи о советской поэзии — уверял меня в Бутырской тюрьме летом тридцать седьмого года, что цитировать, запоминать, применять для характеристики творчества поэта надо не отдельные строфы или строки или куски, а только целые стихотворения. Все остальное противно воле бога и автора.
Сердечный привет. Пишите.
18 сент. 1969.
Дорогой Александр Константинович. Благодарю за книжку о Чернышевском[140]. Привет Э. А.
Ваш В. Шаламов.
С Новым годом, Эмма Анатольевна и Александр Константинович. Желаю самого лучшего.
Ваш В. Шаламов.
А. К. — Мне требуется получить совет по одному литературному делу <нрзб>. Мое летнее монашество кончилось[141]. Речь идет о «Прометее». Я хотел бы выступить по вопросам разрыва <связей?> культурных, исторических, литературных на конкретном фельетонном материале[142]. Год был не очень хорошим, все же лучше прежних ближайших.
Москва, 5 января 1971 г.
Дорогой Александр Константинович.
Спасибо за любезные письма. Шлю и я — Эмилии Анатольевне и Вам новогодние приветы. О встрече. Выбирайте сами любой день и час января — и время и место встречи. Я с удовольствием к Вам приеду и всегда рад видеть Э. А. и Вас у себя.
Ваш В. Шаламов.
Вы поселились в хорошем месте. Там и телефон, вероятно, есть? Словом, нету известия.
В. Ш.
Москва, 2 апреля 1971 года.
Дорогой Александр Константинович.
Я сейчас встретил у книжного магазина Льва Абелевича[143], и он мне сказал, что Вы написали мне письмо (о покупке книжки Рильке для меня и что я — не ответил). Письмо это я получил 16-го марта и тотчас же на него ответил — самое позднее 19-го или 20 марта по адресу Красноармейской ул. Письмо брошено в почтовый ящик — а где — не могу вспомнить. Жаль, что оно затерялось. Восстанавливаю приблизительно его текст: Очень буду рад такому презенту. Меня с Рильке связывает шутливым образом и нечто личное. Я жил в Завидовском районе[144] до возвращения в Москву в 1956 г., и Борис Леонидович, устанавливая мои тогдашние географические координаты, уверял, что я повторяю путь Рильке. Обнаруженное географическое совпадение должно подвигнуть меня на самые высокие дела. Я отвечал, что в моем Колымском багаже — собрались мотивы, которые Рильке и не снились. Рильке, оказывается, жил в Завидовском районе, гостил у Спиридона Дрожжина, крестьянского поэта[145]. Дрожжин — поэт никакой — от сохи, и поэтому его показывали в царское время всем иностранцам. Дрожжин неоднократно был лауреатом <нрзб>[146] премии (была и такая). Стихов Дрожжина нет, а уже то, что босые ноги Рильке бегали по вечерней росе Дрожжинского сенокоса, приводит меня в волнение. Сейчас изба Дрожжина — музей и стоит в поселке Завидово. К сожалению, эта изба, когда в ней бывал Рильке, стояла в другом месте — на дне Московского моря. Вот о том, что Рильке бывал в Завидовском районе, мне как раз и рассказывал Борис Леонидович. Вообще же я к Рильке отношусь с большим пиететом. Вот весь текст пропавшей грамоты... Я просто подавлен этим случаем. Не то что писать — жить не хочется с такой почтой. Желаю Вам всяких добрых жизненных удач, желаю успеха. Шлю привет Э. А.
В. Шаламов.
Еду сейчас на почтамт и в гл. телеграф, чтобы оттуда отправить Вам заказное.
Москва, 6 апр. 1971 г.
Дорогой Александр Константинович.
Книжку получил. Спасибо.
Москва, 27.IV-71
Спасибо за Вашу любезность. Я уже получил по этому сборнику[147] по новой системе оплаты по 30 рублей за стихотворение — всего 90 рублей (аккордно по 2 рубля строка, а построчно там 42 строки). Я получил бы при тираже 100000 — рублей двести.
Ваш В. Шаламов.
Москва, 12 января 1972 г.
Дорогой Александр Константинович.
Ваш адрес на Красноармейской, по которому пишу сейчас, был у меня и раньше, но с упоминанием, что он действует зимой, а так как зима прошла не одна, я не решился им воспользоваться для новогоднего письма. На улицу Грицевецкую[148] в адресной книжке я уже не написал, уповая, что Загорянка[149] скорее перешлет, что и оказалось. Я очень, очень рад выходу книжки Мандельштама[150]. Это, конечно, победа в арьергардных боях, но все же победа. Дымшиц — не самый худший автор предисловия к такому тонкому делу, как стихи, да еще стихи Мандельштама. Самым худшим автором был бы покойный господин Твардовский — стоит только вспомнить некролог Ахматовой, который этот сталинский лауреат написал[151]. У Надежды Яковлевны я не был более четырех лет — оттого и все ее публикации прошли мимо моих ушей и глаз. И о сборнике О. Э. я узнал из Вашего письма. Если будете заказывать через лавку — нельзя ли экземпляр для меня этой книжки. Адрес Н. Я. такой: М-447, Б. Черемушкинская, 50, корп. 1, кв. 4. Телефон 126-67-42. Я рад повидаться с Вами и Э. А. Телефон мой 255-77-49. Но лучше письмом известить, из-за моего слуха потерянного, назначив на любой час любой субботы и воскресенья по Вашему выбору — или у Вас, или у меня. Жму руку и шлю привет Э. А.
Ваш В. Шаламов.
Москва, 28 апреля 1972 г.
Дорогой Александр Константинович.
Вся Москва говорит о «Молодости театра»[152] — и я не могу пропустить такой спектакль. Попытки приобрести билет не дали результата. Обращаюсь к Вам за помощью, зная Ваше всегдашнее расположение ко мне. День мне безразличен. Нас еще не сломали (дом не снесли строительством метро), но день моей разлуки с Хорошевским шоссе близится. Отвечайте на старый мой адрес: Москва — А-284, 125284, Хорошевское шоссе, 10, кв. 3. Мой поклон Эмилии Анатольевне.
Ваш В. Шаламов.
Москва, 27 декабря 1973 г.
Дорогие Эмилия Анатольевна и Александр Константинович.
Шлю вам лучшие новогодние приветы. Желаю самого доброго. С сердечным уважением
В. Шаламов.
Москва, 3 января 1974 г.
Дорогой Александр Константинович[153].
Мой адрес Вы прочли вполне правильно: Москва Д-56, Васильевская, 2, корп. 6, кв. 59 (телефон 2-54–19-25). Небрежность почерка — не из-за небрежности общения: дело в том, что у меня дрожат руки и не дают возможности выводить буковки русского алфавита с достаточной художественной убедительностью и документальной достоверностью. Пальцы мои не дают мне возможности вдеть нитку в иголье ухо и таким образом кратчайшим путем попасть в царство небесное. Не дают мне мои пальцы и печатать на машинке. Вот по этой-то причине я и допустил недопустимое. О встрече. Я готов и хочу ув