<Далее в архивном деле — вырезка из газеты «Советский спорт» от 19 сентября 1974 года. Матч Карпов-Корчной. Вторая партия. Заметка П. Дембо: «Крушение на дебютных рельсах»>.
<Комментарий Шаламова:>
Тут скорее крушение на шахматных рельсах, ибо Карпов не пропускает такой небрежности, неряшливости, ошибок. Корчной проиграет матч. <...>[264]
Я оставил шахматы в тот самый день, как убедился, что они больше берут, чем дают, — и времени, и душевных сил. Как ни незначительна роль стихов в жизни, все же она побольше, чем у шахмат.
На Западе существует одна свобода — свобода клеветать на Советскую власть. И вот для этой-то цели тратятся миллиарды, существуют целые институты <...>
В каком-то смысле Куба их тревожит больше.
Атомная бомба держит мир в состоянии мира.
Инсбрук, 1976 г.
Замечательная Белая Олимпиада! Не было нападений террористов — мюнхенские убийства, ни случайных людей.
Что для меня лично было всего дороже? Женская золотая эстафета с результатом — СССР-Финляндия-ГДР, где золото было создано из ничего, даже не из нуля, а из минус четыре, секунд [так в рукописи. — Сост.], проиграла Балд<ычёва> на общем старте. Ее столкнули, она упала. Второй этап Зоя Амосова, Г. Кулакова, Сметанина.
<Черновики письма в «Литературную газету»>[266]
Я — честный советский писатель.
О «Посеве» — в жизни не видел этого мерзостного издательства.
Что им до того, что мои Колымские рассказы относятся к тридцатым годам, к времени сорокалетней давности, что им до всех этих проблем. <...>
И Западу, и Америке нет дела до наших проблем. И не Западу их решать.
<Набросок письма секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву>[267]
Я категорически протестую против использования моего имени в контрреволюционных целях и запрещаю печатание моих произведений на Западе и в Америке. Прошу опубликовать мое заявление в Лит. газете.
<Набросок письма С. Наровчатову — в «Новый мир», без даты>[268]
Я предлагаю опубликовать в «Новом мире» мою переписку с поэтом Пастернаком 1954–1956 гг. 7 писем от него и ответы плюс воспоминания.
Я считаю Пастернака жертвой холодной войны, запутанным всякой иностранной сволочью. Единственная его оплошность: то, что он не пошел на вполне логический шаг: публичной физической демонстрации своего отношения ко всем этим проблемам, <разрубить> этот узел, дав публичную плюху любому западному корреспонденту.
<Набросок стихотворения, 1972:>
Никогда не воскреснет шоссе
В той былой Хорошевской красе...[269]
«Замечательные мальчики» (заявка в издательство)
1. В нашей литературе разбросанно и неполно отражена чрезвычайно важная в воспитательном плане работа, рассказывающая в доступной и художественно полноценной форме о детстве и отрочестве знаменитых русских людей. Мы до сих пор не имеем на эту тему сборника, рассказа о знаменитых мальчиках — видных ученых, политических деятелях, военных гениях, работниках искусств и науки.
2. Детство знаменитых людей — это всегда источник подражания, примера, желания повторить судьбу любимого героя. У ребят огромная и законная тяга к такого рода литературе.
3. Литература наша не бедна биографиями знаменитых русских людей. Горьковская идея «Жизни замечательных людей» воплощена достаточно удачно. Однако во всех этих биографических повестях (за немногими исключениями) основное внимание и место уделяется не детству, а времени творческой деятельности. Юношество еще находит себе материал в этих биографиях, но мальчик или девочка — никогда.
4. Это происходит в силу пренебрежения к важной стороне дела, ибо нельзя думать, что биографических материалов детства мало. Их достаточно. Просто автор никогда не ставит себе этой задачи. Торопясь к изображению взрослой деятельности, мало доступной, конечно, ребятам.
5. Отсутствие внимания к такого рода тематике тем более недопустимо, что впечатления детства, восприятия детские играют чрезвычайно важную роль в формировании характера человека. Поэтому-то так велико значение подобного рода литературы.
6. Если мы обратимся к детству знаменитых людей, мы увидим в нем, в этом детстве, черты, общие для всякого знаменитого в будущем мальчика-ученого ли, художника ли, политика ли. Эти общие черты проявляются у каждого по-своему, но они налицо, и именно они-то делают детство знаменитого мальчика — великим инструментом воспитания.
7. Каковы же эти черты? Это — активная любовь к людям, доброта, чувство справедливости, организованность в труде, честность, стремление помочь семье, ярко выраженный и определенный интерес к тому делу, которое будет его призванием и местом в жизни. Доказать это нетрудно.
8. Таким образом, рассказ о детстве знаменитых людей всегда явится могучим средством воспитания, полезным инструментом улучшения человеческой породы.
9. В каждой биографии замечательного мальчика можно найти яркие эпизоды, подчеркивающие те важные стороны их детства, о которых мы говорили выше. Художественный рассказ об этом, опирающийся на строго документированный, фактический материал, представляется нам наилучшей формой сообщения нашим ребятам этих важных и нужных сведений.
10. В дальнейшем мы предполагаем расширить такой сборник материалом о детстве знаменитых людей всего мира.
11. В сборник мы хотим включить для начала 40 детских биографий. Объемом каждая приблизительно по полпечатного листа, т. е. весь сборник будет состоять из 20 печатных листов + иллюстрации.
12. Детский сборник, понятно, должен быть изданием иллюстрированным. Нам бы хотелось, чтобы в худоформлении сборника участвовало несколько художников: баталисты оформили бы детские военные биографии, мастера исторических полотен — биографии политических деятелей и т. п.
13. Каждый очерк этого сборника не должен быть простым изложением событий, происшедших с мальчиком за время с 8 до 12–14 лет, хотя и полностью соответствовать фактической стороне дела. Нет, он должен быть живым рассказом об одном-двух случаях из жизни ребенка.
14. Какие биографии предполагаем мы использовать для подобной работы.
Вожди: Ленин (лист)
Ученые: Попов, Яблочков, Тимирязев, Менделеев, Мичурин, Циолковский, Павлов, Сеченов, Лебедев, Ковалевская, Столетов, Жуковский, Можайский, Филатов, Мудров
Инженеры и техники: Усагин, Уточкин
Писатели и поэты: Толстой, Горький, Чехов, Гоголь, Достоевский, Пушкин, Добролюбов, Чернышевский, Лермонтов, Гоголь[270], Маяковский, Белинский, Герцен, Огарев, Некрасов, Н. Островский, Гончаров, Тютчев, Крылов, Грибоедов
Композиторы: Чайковский, Бородин, Скрябин, Гречанинов, Мусоргский, Римский-Корс<аков>, Глинка, Рахманинов, Балакирев, ?[271], Шостакович
Живописцы и скульпторы: Репин, Суриков, Шубин?[272], Крамской, Перов, Левитан, Шишкин, Верещагин, Серов, Поленов, Тропинин, Федотов
Военные: Суворов, Чапаев, Кутузов
Театр, опера: Станиславский, Ермолова, Шаляпин, Качалов, Собинов, Южин, Федотова, Щепкин
Путешественники: Пржевальский, Козлов, Миклухо-Маклай
Рецензия В. Т. Шаламова на альманах «На Севере Дальнем»
Литературно-художественный альманах № 1–5. Магаданское книжное издательство
Своеобразие Дальнего Севера обусловлено не только необычным уровнем спиртового термометра (ртутный там не годится). Освоение нового края — сложное дело. Различны интересы людей, приехавших сюда с «большой земли»; здесь и посланцы партии и комсомола, здесь и молодежь, увлеченная романтикой севера, здесь и охотники за «длинным рублем»; здесь и искатели приключений, здесь и люди, полюбившие суровый этот край, навсегда связавшие с ним свою судьбу. Интересы эти переплетаются, подчас сталкиваются. Людским коллизиям служат фоном только что одетые географической сеткой «белые пятна» гор, болот и ущелий, стремительных горных рек, тысяч ручьев, только вчера получивших имя; восьмимесячная зима с 50–60-градусными морозами, с жестким рыхлым снегом, который разметают метели и ветра утрамбовывают в ущельях так, что топором приходится вырубать ступеньки на подъемах. Каменный колодец — земной полюс холода — Оймякон расположен здесь же.
Север смещает понятие о расстоянии — ближайший авторский коллектив сотрудников магаданского альманаха «На Севере Дальнем» находится «рядом» с редакцией — в пятистах пятидесяти километрах. Другие авторские группы — еще дальше — тысячу, полторы тысячи километров. Смещено понятие о времени — сутки и час почти одинаковы в расчетах путешественника; порой кажется, что здесь действует влияние того медленного геологического счета времени на «эры», «эпохи», с которым здесь привыкли иметь дело разведчики недр.
Многие наши понятия обрели иные масштабы на севере, где даже звездная карта неба скошена. Кажется, что <привычней> патефона? Но я помню, как привезли его в одну разведочную партию, работавшую целое лето в глухой тайге. Все канавщики, шурфовщики, геологи и коллекторы оставили работу. Патефон был водружен на пне огромной пятисотлетней лиственницы, и вся разведка в необычайном волнении слушала беспрерывно играющие пластинки. А из кустов выглядывали привлеченные музыкой юркие черноглазые бурундуки. Только здесь я оценил патефон по-настоящему[273]