стно.
Есенин познакомился с Дид Ладо, видимо, в начале 1919 г. в Москве. Тот, как и имажинисты, был завсегдатаем кафе поэтов «Домино». Вместе с ним Есенин и Мариенгоф ездили в Петроград в июле 1919 г. (см. Мой век, с. 322–324).
Театральный художник В. Комардёнков вспоминал:
«Бывал в “Союзе” художник, называвший себя Дид Ладо. Этот человек в годах, с бородкой, по манерам напоминал Луку из пьесы М. Горького “На дне”. За небольшую мзду он рисовал на четвертушке бумаги портреты посетителей, рисовал плохо, но похоже» (Комардёнков В. Дни минувшие. М.: Сов. художник, 1972, с. 67).
Основанием для ориентировочной датировки рисунка Есенина может послужить событие, описанное в воспоминаниях В. Шершеневича «Великолепный очевидец»:
«Среди нас в кафе “Домино” был художник, фамилию его я не знал. Звали его псевдонимом Дид Ладо. Он был веселый парень и, несмотря на свои сорок-пятьдесят лет, держался так, что возраст его забывался. Он был схож с теми художниками, которые на улицах и на бульварах пишут мгновенные портреты. Карандаш Дид Ладо не знал задач искусства, но и не знал препятствий. За вечер в “Домино” Ладо успевал зарисовать десяток матросов, которые хотели оставить свою памятку продажным спутницам, пяток поэтов, чтоб для рекламы разложить эти рисунки под стекло столиков, выпить десять стаканов кофе, и все это балагуря и словно развлекаясь, а не работая <...>.
Однажды Устинов, который жил в гостинице на Тверской (тогда она, кажется, называлась “Люкс”), пригласил к себе нас и Ладо. <...>
Мы сидели у Устинова и тихо ужинали. Столетнего вина не было. Дид Ладо осушал жидкость, недавно выкачанную из зазевавшегося автомобиля.
Беседа носила дружественный и мирный характер.
Устинов жаловался на напряженное положение на фронте. Кусиков, как всегда, бренчал гитарой и шпорами.
Устинов сказал:
— Того и гляди, они займут Воронеж.
Вдруг неожиданно для всех Дид Ладо, уже вместивший в себя больше влаги, чем может вместить бак “форда”, с явно несоображающими глазами ляпает:
— Вот тогда им по шее накладут!
Есенин не понял:
— Чего ты, Ладушка, плетешь чушь?! Если отнимут Воронеж, так, значит, не им, а нам наклали.
— Я и говорю: большевикам накладут, слава богу!
Устинов встает. Хмель выскочил у всех, кроме Ладо, который так и не соображает, что он сказал.
Устинов подходит к столу, вынимает оттуда наган и мерными, спокойными шагами направляется к художнику. При виде дула тот тоже трезвеет и начинает пятиться к стене, пока, смешно дрыгнув ногами, не падает на кровать, оказавшуюся за его спиной. <...>
Медленно поднимается наган. Кусиков и я бросаемся между ними. Одно мгновенье, и Ладо стоит на коленях, прося прощения, а мы с Кусиковым летим куда-то в угол:
— Будете защищать — и вас заодно!
И вдруг вырывается Есенин. Он, кажется, никогда не был таким решительным. Он своим рязанским умом лучше нас всех оценил создавшееся положение. Он подлетает к стоявшему на коленях художнику: раз по морде! два по морде! Дид Ладо голосит, Есенин орет, на шум открываются двери и из коридора сбегаются люди. Стрелять Устинову уже трудно. Да и картина из трагической стала комичной: Есенин сидит верхом на Ладо и колотит его снятым башмаком.
Затем Устинов берет Ладо за шиворот и, спрятав револьвер, выводит гостя в коридор. Там легкий толчок, от которого Ладо головой открывает дверь противоположного номера; еще один толчок — и Ладо быстро сосчитывает абсолютно все ступени из бельэтажа.
Больше Ладо в кафе не появлялся» (Мой век, с. 590–591).
Рисунок мог быть исполнен Есениным до происшествия в гостинице «Люкс», которое произошло в дни надвигающейся угрозы взятия деникинцами Воронежа. Предвестником приветствуемого Дидом Ладо события стало, по всей видимости, занятие 21 июня 1919 г. белогвардейцами городов Валуйки и Калач — от них было рукой подать до Воронежа.
Впрочем, после указанной даты Дид Ладо (вопреки словам Шершеневича) продолжал бывать в кафе Всероссийского союза поэтов (ВСП). Его имя, в частности, стояло на афишах ВСП 7 и 13 авг. 1919 г. (ГЛМ), так что Есенин мог зарисовать художника и позже «эпизода с Устиновым».
И В. Комардёнков, и В. Шершеневич делают акцент на возрасте самодеятельного художника: «человек в годах». Об этом же свидетельствует в «Романе без вранья» и А. Мариенгоф:
«По паспорту Диду было за пятьдесят, по сердцу — восемнадцать. <...>
Дид с нами расписывал Страстной монастырь, переименовывал улицы, вешал на шею чугунному Пушкину плакат: “Я с имажинистами”.
В СОПО читал доклады по мордографии, карандашом доказывал сходство всех имажинистов с лошадьми: Есенин — вятка, Шершеневич — орловский, я — гунтер.
Глаз у Дида был верный» (Мой век, с. 322–323).
Да и у Есенина глаз был тоже верный: на его рисунке изображен человек, которому «по паспорту. за пятьдесят» и который напоминает «по лику» горьковского Луку.
Выписки из сборника стихов В. Г. Шершеневича «Лошадь как лошадь: Третья книга лирики». М.: Плеяда, 1920.
На листе 1:
<1. 1> А на вершки температуру в крови <с. 72>
Исчисляли силу любви
<1. 2> Все былые волненья кипятившие сердце и кровь <с. 67>
И вся заполнявшая годы любовь
<1. 3> Не знающих сгустков в крови <с. 60>
И ремесленники любви
<1. 4> Это небо закатно не моею ли кровью <с. 59>
Оттого что впервой с настоящей любовью
<1. 5> И буквы восходят мои на крови <с. 49>
Так жарится сердце мое на любви
<1. 6> Как пролетки промчались в крови <с. 34>
Опричниной любви
<1. 7> Когда плакал платок был в крови <с. 7>
Агасферов единой любви
<1. 8> Но и сквозь пробьется крапива строк вновь <с. 32>
Глупую любовь
<2. 1> И вытаскивал на удочке час <с. 72>
И счастье было от нас
<2. 2> Моим шагом торопится опустелый час <с. 70>
Запахло из раковин Ваших глаз
<2. 3> Не один с ума богомаз <с. 63>
Твоих распятых глаз
<2. 4> За икры минут проходящий час <с. 44>
В пепельницу платка окурки глаз
<2. 5> Не сумели застыть измедузив анфас <с. 43>
Для меня командором шагает двенадцатый час
<2. 6> За рубль серебряных глаз <с. 29>
[И для нас] Покупается подлинный час
<2. 7> Когда залили луны томящийся час <с. 28>
Две пары скользких и карих глаз
<2. 8> Кокарда моих глаз <с. 24>
С цепи в который раз
<2. 9> За нею слизь до губ от глаз <с. 8>
В иголку твоих колючих фраз
На обороте листа 1:
<3. 1> Десна жизни моей точно мудрости зуб <с. 70>
Засмеется из красной трясины ваших тонких губ
<3. 2> Слюнявит водостоки труб <с. 69>
Пред поцелуем клапаны губ
<3. 3> Летаргический труп <с. 68>
Пятерней пяти тысяч губ
<3. 4> И ошибся коснуться моих только губ <с. 66>
Паровых остывающих медленно труб
<3. 5> Хвостом мусоля кукиш труб <с. 64>
Сухих поленьев чьих-то губ
<3. 6> Болью взрезали жизнь точно мудрости зуб <с. 50>
Утонувши в прибое мучительных губ
<3. 7> Я просто глуп <с. 35 >
В волнах влажных губ
<3. 8> Звонким гремением труб <с. 28>
На вабило твоих прокрасневшихся губ
<3. 9> Истомляющий хруп <с. 12>
Ваших льющихся губ
<3. 10> Как раскрытые губы <с. 13>
Как в хохоте быстрые зубы
и т. д. и т. д.
На листе 2:
<А> Хохлятся желтой наседкой <с. 8>
Огни напыжившихся фонарей
<Б> Волчий вой возвещающих труб <с. 9>
<В> Плетется судьба измочаленной сивкой <с. 15>
В гололедицу тащить несуразный воз
<Г> Красному закату шептал о моей тоске <с. 19>
<Д> Сквозь окна курица <с. 19>
А за нею целый выводок пятен проспешит
<Е> Продрогшим котенком из поганой канавы
Вылезаю измокший из памяти своей <с. 21>
<Ж> Я люблю в одинокой постели подушек кусты <с. 22>
<З> По бабьему ноги дорог раскорячив <с. 23>
<И> Надо мною пустынь голобрюхая в ней <с. 23>
Жавороночья булькота
<К> Все поля в хлебопашном блуде <с. 23 >
Исписал крупным почерком плуг
<Л> Продрогшею галкой забилась грусть <с. 26>
<М> Долби же как дятел ствол жизни <с. 26>
<Н> Слетел языка мой сокол послушный <с. 28>
<О> Мы ластимся кошками и достойно <с. 30>
Мурлычем молитву свою
<П> Язык мой шляется <с. 32>
По аллее березовой твоих зубов
<Р> Пробивается крапива строк <с. 32>
<С> Ваша легкая улыбка словно рыбка <с. 35>
<Т> Рвется сердце как скачет от пули коза <с. 36>
<У> Я гонял бы коричневых лис по лесам <с. 37>
<Ф> Не косою ли молнии скошена ночь <с. 43>
<Х> Наседкой страстей не клохчи <с. 46>
<Ц> Треплет мою прическу <с. 47>
Ветер теплой рукой
<Ч> Жизнь догнивает чернея зубами <с. 50>
Эти черные пятна — то летит воронье
На обороте листа 2:
<Ш> Проулок гнет сугроб как кошка <с. 65>
Слегка обветренной спиной
<Щ> Бренчит заунывно полусумрак на серой гармошке <с. 66>
<Э> За окошком кружилась в зеленеющем [парке] вальсе листва <с. 68>
<Ю> Прыгнем сердцем прямо в сирень <с. 69>
<Я> Июньский день прожег мне грудь <с. 71>
[Вытас]
Печатаются по автографу (ИМЛИ, ф. 32, оп. 1, ед. хр. 48).
Датируются 1920–1921 гг. — временем выхода сборника В. Шершеневича и наиболее интенсивных дискуссий имажинистов с представителями других литературных групп по вопросам поэтического мастерства.
Судя по всему, выписки предназначались для использования в книге «Словесная орнаментика», которую поэт намеревался выпустить вместе со своими поэтическими сборниками в издательстве «Злак» (см. заявление Есенина, адресованное в Отдел печати Моссовета на имя Н. С. Ангарского — ниже в наст. кн., а также наст. изд., т. 5).
На свернутом пополам листе формата A3 (листы 1 и 2) рукой Есенина из 36 стихотворений Шершеневича (всего в книге 55 стихотворений) выписаны: