В 1869 году польский язык был вычеркнут из программы средней школы. После 1870 года по инициативе попечителя Варшавского учебного округа Апухтина такая же мера была проведена в высшей школе (Варшавский университет) и в начальной. Затем запрещено было употреблять польский язык и в тех учреждениях, где им еще пользовались. Названия улиц, даже вывески магазинов, должны были быть на русском языке. В бывшей Литве гонение на польский язык приняло характер настоящей инквизиции.
Но религия разделяла поляков и русских еще более, чем язык.
Начиная с 1832 года правительство преследовало духовные общества и католическое духовенство, особенно в бывшей Литве, и мы видели, какими мерами униатов обращали в православие. Эта же политика при Александре III стала проводиться еще более сурово. Духовные семинарии были подчинены строгому надзору, число учащихся в них было ограничено. В Литве старались на место польских священников поставить священников родом из Самогитии. Приходским священникам было строго запрещено выезжать из своих приходов, строить новые церкви или даже ремонтировать старые без разрешения администрации. Эти запреты, нередко усугубляемые неловким усердием провинциальных властей, вызывали волнения и кровавые события.
В прежнем королевстве Польском, в Холмской Руси, имелось многочисленное униатское население украинской национальности. Выло решено обратить его в православие. С 1866 по 1875 год правительство подготовляло почву, уничтожая в униатских обрядах все, что приближало их к католицизму и отдаляло от православного богослужения. В 1875 году правительство стало распространять в провинции обращения к царю с просьбой о восстановлении православия; подписи добывались устрашением или хитростью; против упорствовавших применяли штрафы, тюремное заключение, сечение плетьми, ссылки и т. п. Таким образом, православие было повсюду восстановлено, униаты официально объявлены православными, и в 1888 году Александр III торжественно посетил новый православный собор в Холме. Но это было еще не все — надо было следить за тем, чтобы вновь обращенное в православие население не возвратилось к прежней своей религии и тайному выполнению ее обрядов. Отсюда целый ряд полицейских мер, просуществовавших в почти не смягченном виде еще долгое время.
Политика русификации в прибалтийских губерниях. До царствования Александра III прибалтийские провинции — Лифляндия, Эстляндия и Курляндия — занимали в империи привилегированное положение. Трактаты, по которым они были присоединены к России, оговаривали сохранение их прав и привилегий, другими словами, оговаривали, что немецкие бароны, происходившие от древних меченосцев, будут продолжать владеть землей и, через посредство своих областных собраний совместно с немецкой буржуазией Риги, Ревеля и других городов, управлять крепостной массой эстонцев и латышей[225]. Под управлением России прибалтийские провинции процветали. Продолжительный мир, которым они были обязаны покровительству России, увеличил их материальные богатства. С другой стороны, цари сделали из прибалтийского дворянства рассадник своих генералов, министров, дипломатов. Мы уже упоминали о зависти, вызывавшейся этим в России.
Уже в 1883 году Александр III поручил сенатору Манасеину обследовать положение прибалтийских провинций. Результаты этого обследования сказались в последующие годы. Административное устройство края было изменено, областные привилегии уничтожены. В 1889 году были упразднены избиравшиеся дворянством ландгерихты и фогтгерихты. Они были заменены мировыми судьями, назначаемыми и увольняемыми министром юстиции; окружные суды Ревеля, Риги, Митавы и Либавы были подчинены Петербургской судебной палате. В то же время русский язык стал всюду обязательным, за временными исключениями для уездных судов. Городские советы должны были вести свои заседания на русском языке. Затем русификация распространилась на учебные заведения, гимназии и начальные школы, которые из ведения дворянства и лютеранских пасторов перешли в ведение министерства народного просвещения; наконец, Дерптский университет был преобразован и переименован. С 1895 года Дерпт стал называться своим средневековым русским именем — Юрьев.
Здесь, как и в Польше, гонения на религию сопровождались войной против языка. Эстонские и латышские крестьяне довольно безразлично относились к лютеранству, бывшему в их глазах прежде всего религией господ. При Николае 1 граф Протасов, обер-прокурор святейшего синода, обратил в православие более ста тысяч из них средствами, аналогичными тем, которые в это же время применялись им в Польше. Эта пропаганда, приостановившаяся при Александре II, возобновилась при Александре III с усиленным применением административного воздействия. Однако успехи эти, по видимому, были не слишком блистательны. Прибалтийский крестьянин стремился избавиться от барона и пастора, которые оба были немцы и лютеране, но он вовсе не желал променять их власть на власть чиновника и попа.
Русификация Финляндии. Положение Финляндии в империи было сходно с положением прибалтийских губерний, но с более выраженным отпечатком автономии и изолированности. Еще до заключения мирного договора, по которому Финляндия навсегда уступалась Швецией России (Фридрихсгамский мирный договор 17 сентября 1809 года), император Александр I добровольно предоставил финляндцам права, равные тем, которыми они пользовались во время своего объединения со Швецией, даже, пожалуй, более широкие. 27 марта 1809 года в Борго он подтвердил и ратифицировал в присутствии представителей четырех сословий «неприкосновенность религии и основных законов страны, равно как привилегий и прав, которыми каждое сословие великого княжества в частности и все его жители вообще пользуются в силу его конституции». Таким образом, по выражению министра Александра I Сперанского, Финляндия сделалась не областью русского государства, но отдельным государством под верховной властью России.
До царствования Александра III финляндская конституция, применявшаяся, смотря по монарху, с большим или меньшим либерализмом, не нарушалась. Никаких трений с суверенной властью не возникало; единственным политическим вопросом в великом княжестве была борьба «свекоманов» — буржуазии и дворянства шведского происхождения, считавших своим родным языком шведский, — и «финноманов» — жителей сельских местностей; благодаря огромному численному превосходству «финноманов» (85 процентов всего населения), в особенности же благодаря поддеряше русского правительства, влияние их все усиливалось. Впрочем, эта борьба протекала в мирных формах и ни чуть не тормозила экономического развития страны. За три четверти века население Финляндии возросло с 900 000 человек в 1812 году приблизительно до 2 300 000 в 1886 году, а народный доход увеличился с 6–7 миллионов марок (финляндская марка равняется франку) приблизительно до 40 миллионов марок.
Это процветание, которое финляндцы горделиво противопоставляли медленному развитию своих русских соседей, не могло не возбудить зависти. Наступило время, когда русские публицисты задали вопрос: не обязана ли Финляндия своим процветанием тем жертвам, которые ради нее приносил русский плательщик налогов? Выло подсчитано, что расходы на государственные нужды, как то: двор, цивильный лист, министерство иностранных дел, военное, морское, в которых Финляндия должна была бы участвовать пропорционально своему населению, в действительности падали почти целиком на собственно Россию; что, например, бюджет военного министерства составлял 28 процентов русского бюджета и только 17 процентов финляндского, а до 1870 года — всего лишь 6–7 процентов последнего. С другой стороны, на весь контингент ежегодного рекрутского набора в России набиралось 33 процента рекрутов, а в Финляндии —11 процентов, и т. д. В конечном итоге, в вооруженной до зубов Европе Финляндия делала для своей защиты меньше, чем Швейцария или Бельгия, не говоря уже о могущественных военных державах. Кому она была обязана этим привилегированным положением, как не русским? Но финляндцы (говорили русские консервативные публицисты), вместо того чтобы выказать благодарность и широко открыть двери великого княжества своим великодушным покровителям, старались держать их на почтительном расстоянии. Высшие русские правительственные учреждения были переполнены финляндцами, они занимали важнейшие военные должности в русской армии и русском флоте, а русские могли занимать в Финляндии какие-либо должности и приобретать там недвижимость только при условии перехода в финляндское подданство или по специальному разрешению гельсингфорского правительства. Железная дорога между Петербургом и Финляндией была в руках финляндцев, и делопроизводство велось на шведском и финском языках; в нескольких километрах от своей столицы русские должны были подвергаться осмотру на финляндских таможнях, менять рубли, не имевшие хождения в Финляндии, на финляндские деньги, покупать финляндские почтовые марки, объясняться по-фински с чиновниками, упорно не желавшими говорить по-русски. Положение тем более оскорбительное, что граница, так настойчиво закрываемая, находилась именно в Выборгской губернии, где русские подписали Ништадтский договор[226]. Добровольно возвращая Финляндии это завоевание Петра Великого, Александр I бесспорно не желал превратить его в бастион, направленный против русской столицы. Из всего этого делался вывод, что акт Александра I был вследствие небрежности петербургских бюрократов неправильно понят или ложно истолкован финляндцами; что настало время тщательно пересмотреть так называемую финляндскую конституцию и более тесно связать великое княжество с империей.
Финляндцы в своих возражениях настаивали на ненарушимости актов 1809 года, изменить которые русское правительство не могло бы, не нарушая данного императором слова; они утверждали, что без согласия финляндцев нельзя ни изменять их законы, ни увеличивать их налоги. Впрочем, меньшая обременительность этих налогов достаточно объяснялась, по их мнению, разницей в положении обеих стран; такая маленькая страна, как Финляндия, с населением в два миллиона жителей, не претендовала на «мировую» политику; разве было бы справедливо, если бы финляндский налогоплател