– А! ты здесь! – начал он кричать. – Зачем пожаловал? Послушай! толком тебе говорю: убирайся и не показывайся сюда, а не то, брат, худо будет. Хозяин велел тебя взашей вытолкать. Слыхал ты это?
Мужик спрятался за ворота.
– То-то же; будешь у меня прятаться, – примолвил дворник. – Пожалуйте-с.
Они пошли на лестницу. Дойдя до первого этажа, дворник бросился к окну в сенях посмотреть, ушел ли мужик. Но он оказался опять на дворе.
– Аль тебе мало слов? – кричал дворник, грозя из окна ключами, – ну, так я кликну городового: он с тобой разделается; уходи, говорят, уходи, покуда цел. Пожалуйте-с.
И Иван Савич с Авдеем смотрели в окно и видели, как мужик опять спрятался. Пошли выше.
– А ведь, чай, не ушел, проклятый, – сказал дворник, всходя на площадку второго этажа. – Хоть побиться!
Наконец пришли в третий этаж к дверям. Дворник прежде всего подошел к окну.
– Не видать! – говорил он сам с собой. – Поди, чай, врет: не ушел! Этакая должность проклятая! Усмотри за ними! Пожалуйте-с.
Он стал отпирать двери. В это самое время из дверей противоположной квартиры выглянула та же самая хорошенькая головка, что смотрела из окна, и тотчас спряталась.13 – Я думаю, я найму эту квартиру, – сказал Иван Савич и толкнул локтем Авдея.
Авдей отворотился.
– А? как ты думаешь, Авдей?
– Что вы, сударь, торопитесь, – отвечал он. – Может, еще не хороша.
– Как понравится, – примолвил дворник.
– Прехорошенькая, – заметил Иван Савич.
– Да ведь вы еще не видали ее; а может быть, она и холодна, – сказал Авдей.
– Холодна! как можно, холодна! – ворчал Иван Савич.
– Будьте покойны, – говорил дворник, махнув ключом и тряхнув головой, – такая жара, словно в печке: одни жильцы даже съехали оттого, что больно тепло.
– Как так?
– Четыре печки, сами посудите. В кухне русская, да и солнышко греет прямо в окошки. Жили иностранцы какие-то, и не понравилось; а нам, русским, пар костей не ломит. Довольны будете.
– Видишь, Авдей, кроме передней, какая у тебя еще славная комната? – сказал Иван Савич.
– Что мне видеть-то! – проворчал Авдей, взяв каргуз из одной руки в другую.
– Экой дурак! а ты отвечай по-человечески! – сердито заметил Иван Савич.
– Я и то по-человечески говорю; вестимо, человек: по-барски не умею, – сострил Авдей.
Квартира оказалась годною. Зала окнами выходила в переулок, а кабинет и спальня на двор. Все как хотелось Ивану Савичу.
– А что это за пятно на потолке, как будто мокрое? – спросил Авдей.
– Да, в самом деле, что это за пятно, и еще в спальне? – спросил и Иван Савич. – Кажется, течет сверху?
– Точно так-с, – отвечал дворник, наклонив немного голову в знак согласия, – протекает маленько. Ино бывает наверху ушат с водой прольют, оно и каплет в щель.
Иван Савич покачал головой.
– Не извольте сумлеваться, – поспешил примолвить дворник, – будете довольны. А это пятно – так ничего! не глядите на него – оно дрянь!14 – Вижу, что дрянь. Но ведь этак, любезный, пожалуй штукатурка отвалится да на нос упадет.
– И, нет-с, щекатурка крепка – не отмокнет: другой год каплет. Вы только, как станет капать, ведерко извольте подставить.
– А как не доглядишь, – сказал он, – да вода-то твоя на мебель или на платье потечет?
– Нет-с, услышите: ведь оно закаплет, словно дождь пойдет: так и забарабанит.
«Дождь в комнате! – думал Иван Савич, – лишнее, совершенно лишнее!» Зачем же не замажут? – спросил он.
– Все тоже спрашивают, – отвечал дворник, – я сказывал хозяину, да он говорит, что уж он замазывал в ту пору еще, когда вот эти жильцы нанимали, что съехали. «Неужто, говорит, для каждого жильца стану замазывать!» да еще ругнул меня.
Иван Савич задумался было, но вспомнил о соседке и махнул рукой. «Что ж! ванны не нужно, – прибавил он, обращаясь к Авдею. – Стал под это пятно да попросил там вверху пролить ушат с водой, вот тебе и душ».
Он дал задаток.
– Позвольте, сударь, позвольте! – сказал торопливо Авдей и вырвал у дворника ассигнацию, – надо все с толком делать: а есть ли сарай для дров?
– Есть: сажен на пять.
– Ну, а ледничек особый?
– Ледника нет. Да на что вам ледник? У вас ведь нет хозяйства; али барин женат?
– Нет, мы холостые. Да как не нужно ледника? Случится поставить что…
– Да что вам ставить?
– Как что? дыню иной раз…
– Ты все вздор говоришь, Авдей! отдай задаток! – сказал Иван Савич.
– Вздор! – повторил тихонько Авдей. – Сам вздор делает: дрова, вишь, у него вздор и ледник вздор, а глазеть куда не надо – не вздор!
– Можно на хозяйский ледник поставить, коли что понадобится, – сказал дворник.
Авдей отдал задаток назад.
Пока слуга торговался, Иван Савич отворил ногой дверь из передней в сени и поглядывал в лорнет в полуотворенную15 дверь противоположной квартиры. Оттуда изредка выглядывали попеременно то молодое, то старое женское лицо.
– Ах, как мила! – бормотал Иван Савич, отворяя побольше дверь. – Черные глазки, свеженькая: можно пожуировать. Экое чучело! – говорил он потом, вдруг захлопывая дверь. – Какая беленькая шейка! О, да она много обещает! Никогда не видывал гаже хари! Что это она так часто выглядывает?
Вдруг в голове у него мелькнуло сомнение насчет соседки, и он тоже схватил ассигнацию из шапки дворника. Дворник потянулся было проворно прикрыть ее рукой, но не застал уж ее в шляпе и прикрыт пустое место. Он разиня рот смотрел, куда спрячет Иван Савич деньги. Но тот держал их в руке. Они вышли в сени.
– Кто тут живет напротив? – спросил Иван Савич.
– Тут-с… мужние жены, – отвечал дворник.
У Ивана Савича отлегло от сердца.
– Ну вот, слава богу, что порядочное соседство: честные женщины; а то ведь иногда… попадешь так, что и жить нельзя!
И он бросил ассигнацию опять в шапку. Дворник сжал ее в кулак с ключом, а шапку надел.
– А тут кто?
– Тут-с барышня, дочь умершего чиновника.
– Слышишь, Авдей, барышня.
– Что мне слышать-то! – сказал Авдей.
– А вон там повыше кто? – спросил Иван Савич.
– Это-то?
– Да.
– Женатый чиновник.
– А внизу?
– Чиновник вдовец.
Иван Савич стал морщиться.
– Ас другой стороны? – спросил он.
– Чиновник-с.
– Что за чорт! А там? – говорил Иван Савич, указывая на самый верх, и, не дожидаясь ответа, сам кивнул головой, как будто догадываясь, кто. И дворник кивнул.
– Тоже?
– Тоже.
– Хм! – с досадой сделал Иван Савич. – Женатый?16 – Никак нет-с… у него экономка, Фекла Ондревна, всем распоряжается. Хорошая женщина, такая набожная: ни обедни, ни заутрени не пропустит. А про вашу милость, коли спросит хозяин, как прикажете доложить? Кто вы?
– Кто я? – с важностию произнес Иван Савич, подступая к дворнику.
Дворник попятился и снял шапку.
– Кто я? – повторил Иван Савич. – Я холостой… чиновник!
Дворник надел шапку, тряхнул головой и только что не сказал:
«Что за чудо! Напугал понапрасну. Нам они не в диковинку».
Он запер дверь и тотчас посмотрел в окно из сеней.
– Нет, нету! – сказал он сам себе, – уж не пробрался ли на другой двор? чего доброго от этакого анафемского мужика ждать! Он, пожалуй, и на другой двор пойдет, да даром: пусть пойдет, Фомка-то без сапог сидит.
Иван Савич с Авдеем стали сходить с лестницы. Им встретилась баба с корытом. Они слышали, как она остановилась с дворником.
– Здравствуйте, Савелий Микитич! – сказала она.
– Наше вам, Степанида Игнатьевна!
– Что это, никак вам бог жильцов дает?
– Да, наняли.
– Кто такие?
– Вестимо, кто: чиновники. Я рад-радехонек. Теперь по этой черной лестнице у нас всё чиновники живут. А то уж как я боялся, чтоб не нанял какой мастеровой.
Дня через два на новую квартиру явился Авдей… За ним въехали на двор три воза с мебелью и другими домашними принадлежностями. Получше мебель и разные мелкие вещи несли солдаты на руках. Сам Авдей нагружен был мелочами, как верблюд. Одной рукой он обнял стенные часы; гири болтались и били его по животу. Между пальцами торчал маятник. В другой руке была лампа. Сзади из карманов сюртука выглядывали два бронзовые подсвечника. В зубах он держал кисет с табаком.
– Постой, постой! эк ты ломишь! – кричал он направо и налево. – Не ставь зеркала на грязь-то. Погоди носить: надо посмотреть, пройдет ли. Где дворник? да что ж он не17 отпирает? Господи воля твоя! это сущая каторга. Нет, чтоб самому хоть немножко присмотреть.
– Да где барин-то твой? – спросил подошедший в это время дворник.
– Где! чорт его знает, прости господи, где! Любит на готовое приехать. Переезжай, говорит, Авдей, а я ужо к вечеру буду, да и был таков. Вот ты тут и переезжай как хочешь. Того и гляди все мое доброе растащат; у меня одного платья рублей на семьдесят будет.
Долго еще раздавалась по двору команда Авдея. Он, как гончая собака, раз сто взбежал и сбежал по лестнице. Там поддержит уголок дивана или шкафа, там даст полезный совет, как обернуть мебель, верхом или низом.
– Вот так, вот так, – слышалось беспрестанно, – нет, нет, повыше, еще, пониже, пониже: так, так; ну, слава богу, прошло!
Из окон глядели любопытные. Иные не отходили от окна во все время перевозки: часа этак четыре. Всё по разным причинам. Один любит знать, какая у кого мебель, кто на чем спит, ест, – словом, любит соваться в чужие дела. Другому, видно, наскучили свои, и он зевает по целым часам на чужое добро. Третий любит замечать какие-нибудь особенности и судить о них по человеку, четвертый – смотреть на разные мелкие вещицы.
– Вот шкаф несут, – говорил один соседу.
– Теперь, чай, возьмут комод, – отвечал тот.
– Эх, картину-то как он взял, дурачина: того и гляди заденет за перила! – и тут же не вытерпит и закричит из окна: – смотри, картину-то, картину попортишь!
Экономка чиновника, Фекла Андревна, набожная женщина, оставалась у окна до тех пор, пока Авдей внес последнюю утварь – кадочку с песком, корзинку с пустыми бутылками, две сапожные щетки и кирпич. Она пересказала все своему чиновнику.