– Если одни журналы умалчивают, по вашему мнению, о чем вы говорите, и преследуют какие-нибудь свои задачи, – заметил журналист гостю в синих очках, – зато другие становятся на защиту тех вопросов, о которых упомянули сейчас.
– Что нынешние журналы! Вот Николай Иванович и Фаддей Венедиктович – те сумели бы постоять за порядок! – сказал Красноперов. – То был век, когда…
– Когда водились еще гориллы, от которых и произошли нынешние сикофанты! – досказал Кряков, поглядывая на синие очки.
Кругом его засмеялись, больше всех студент.
– Что это за неурядица такая, право! ну что бы всем дружно да мирно итти одним путем, рука в руку! – мечтал генерал, обращаясь к Сухову.
– И нога в ногу, по-военному! – договорил Сухов. – А ты что не идешь в своем комитете рука в руку и не ходишь нога в ногу с Кураковым и Петрищевым, а все вздоришь?
Генерал так и затрясся весь.
– С этими… – начал он.
– Сикофантами, что ли? – подсказал Сухов, и оба захохотали.
– Ну, и у сочинителей то же самое! – прибавил Сухов.
144
– Дух века пробивается, генерал! – сказал профессор, – кипит работа, совершается великая борьба идей, понятий, интересов… исхода которой мы, конечно, не увидим. Сила вещей приведет все к должному концу. Нужно терпение… не мы, так дети увидят тот порядок, который должен выработаться из этого хаоса!
– Вот что значит профессор, сейчас нашел ключ к ларчику и решил – как быть и что делать, и средство такое простое предписал: терпение! Всех и успокоил! Покорнейше благодарим! – сказал Кряков, кланяясь профессору.
– Страху бы нам, страху! вот чего недостает! – твердил свое Красноперов.
– Позвольте обратиться к нынешнему чтению, – сказал хозяин, – я имею сделать предложение. Достоинство нового произведения признано, сколько я заметил, всеми слушателями…
Кряков задвигался на стуле и хотел что-то сказать, но был удержан студентом.
– Мне хотелось бы выразить благодарность автору за доставленное всем нам удовольствие, – продолжал хозяин. – У меня есть старинный кубок, работы Бенвенуто Челлини – дед мой из Венеции привез, – вон он, в шкафе. – Достаньте! – обратился он к дворецкому.
Тот ушел за ключом.
– Что, если мы велим вырезать на нем все наши имена и поднесем автору на память нынешнего чтения! Как вы думаете?
– Кроме моего имени: я не желаю, – отрезал Кряков.
Все взглянули на него с удивлением.
– Очень хорошо, – вежливо, но сдержанно заметил хозяин после минуты молчания, – мы вас обойдем. А вы согласны? – спросил он, обводя глазами собрание.
– Конечно! конечно! Какая славная мысль! Покорнейше просим! – раздалось со всех сторон.
– Меня, меня не забудьте! – нежным голосом просила Лилина.
Дворецкий подал кубок, и все передавали его из рук в руки.
– Отчего вы не желаете присоединиться к нам? – спросил кротко Крякова старик Чешнев. – Вы имеете какие-нибудь свои особенные причины?
– Да, имею.
145
– Или не находите роман заслуживающим этого внимания?
– Да, и роман не нахожу заслуживающим! – так и рубил Кряков.
– Если б это было и так, то, независимо от критики, наш кружок хочет благодарить автора за его намерение сделать удовольствие…
– Пусть благодарит, а я не стану!
Чешнев вздохнул с прискорбием. «Отчего же?» – спросил он.
– Зачем он написал этот роман? – задорно упрекнул Кряков.
– Как зачем? вы слышали, как он объяснял свои мотивы: желание, в форме романа, высказать несколько идей, наблюдений, опытов… И он успел, не только со стороны содержания, но и формы, и дал тонкое, изящное произведение…
– Незачем распространять свои допотопные идеи и возвращать нас за сто лет назад! Это все отжило! А если написал для забавы, так читай на ухо тому глухому графу, что подле него сидел, да вон господину Красноперову; те и удовлетворятся! А он собрал вон сколько народу, это уж публика; значит, у него не просто забава была на уме, а поучение, претензия! Пожалуй, и в печать сунется! Покажись только, я бы ему дал знать!
Студент засмеялся.
– Этот критик в самом деле, должно быть, крокодила объелся! – шепнул один гость другому – из тех, что находят всякое чтение, на которое зовут, прекрасным.
Все молчали. Кряков тоже замолчал и сердито жевал, обводя гостей глазами и ожидая возражения.
Старик Чешнев был как будто лично оскорблен. По своей впечатлительности он был до крайности чуток и, ощущая приятное и неприятное, как тепло и холод, не мог воздержаться и не выразить своего ощущения словом или жестом, иногда речью.
– Если б это было и так, если б этот роман не имел достоинств и его не следовало писать, и даже читать, – говорил он соседу своему вполголоса, медленно, точно пел, – то неужели этот гость, приглашенный в интимный кружок друзей автора, не понимает неуместности своего протеста!
146
Он вздохнул и опустил голову.
– Вы обо мне говорите? – резко обратился к нему Кряков, до которого долетело несколько слов.
Чешнев взглянул на него как будто с состраданием и не сказал ничего.
Уранов начал немного беспокоиться и поглядывал с недоумением то на Крякова, то на своего племянника, как бы спрашивая последнего глазами: «какого это гостя привел ты ко мне?» Но студент старался не смотреть на дядю.
– Вы требуете, чтобы я хвалил то, что нахожу дурным; это противно моим принципам! – заключил Кряков.
– Слышишь – «принципы», это стоит «игнорированья», – тихо заметил генерал Сухову.
– Вы дали преимущество одному принципу и забыли о других, которые нужно было тоже соблюсти в эту минуту здесь… – сказал небрежно Чешнев, глядя в сторону.
– Вы хотите дать мне урок приличия? Благодарю! Но я ему не последую – и в угоду вам или хозяину, за его ужин, не стану восхищаться тем, что никуда не годится. Это заячьи души способны так поступать!
– Ого! – заметил кто-то в конце стола.
– Этого и не нужно, никто и не просит! – учтиво заметил Уранов, – тем более что роман и не напечатан, а прочтен нам по доверию, в надежде на снисхождение.
– Ах, какая институтка ваш автор – в снисхождении нуждается! Зачем и писать в таком случае?
– Позвольте, однако; нельзя же все порицать в романе, в нем есть, конечно, недостатки, но есть и большие достоинства… – заступился профессор.
– Одни только недостатки! я ничего больше не вижу! – решил Кряков.
– Помилуйте, когда все общество… – заговорили некоторые.
– И какой это роман? разве это роман? – вызывающим голосом возражал Кряков.
– Что же вы называете романом? – спросил Чешнев.
– Я не даю уроков эстетики, вон спросите профессора! – ответил, точно брыкнул, Кряков, однако прибавил: – Ведь роман есть или должен быть художественным произведением… так, что ли, господин профессор?
147
– Так что же-с?
– Разве здесь есть художественность… в том, что нам читали сегодня?
– А позвольте вас спросить, – смиренно заговорили синие очки, – изволили вы читать и к какому роду произведений, художественных или нехудожественных, вы относите, например, роман французских писателей Эркмана-Шатриана «История одного крестьянина»?
– Высокого художественного достоинства! – отрезал Кряков, мутно поглядев на него.
– Так-с! – сказал тот потупившись.
– А позвольте мне, – также смиренным голосом, передразнивая синие очки, заговорил Кряков, – в свою очередь, спросить вас, отчего именно об этом романе спрашиваете вы меня?
– Относительно художественности… за ним, кажется, французы не признают этого качества, – заметил гость, потупляясь к тарелке.
– Ты читал этот роман? – спросил Уранов у Сухова.
– Нет! я не читаю и русских новых авторов, – отмахивался Сухов, – пробовал, да бросил.
– Что так?
– По ночам стал кричать!
– Да что там такое описывается? – добивался Уранов.
– Революция! – вызвался объяснить Кряков, но прежде шопотом спросил студента: «Не вру ли я? я забыл! кажется, там революцию превозносят?» – «И я забыл; да ничего, сойдет!» – отвечал тот и засмеялся.
– Там герои первой французской революции уподобляются древним римлянам! – смело провозгласил Кряков громко Уранову. – Так вот ваши гости, господин Красноперов да господин… (он поглядел на синие очки) Синеоков, кажется, и собираются высечь меня за то, что я хвалю этот роман. Так ли? – прибавил он, глядя на них обоих.
– Да, теперь Марата, Робеспьера и Дантона чуть не в святые возводят; это всё новые… с своим прогрессом! – добавил Красноперов.
– Ну, а что ты скажешь, Иван Петрович, – обратился Уранов к Красноперову, – о романе нашего автора? Ты все воевал против молодых литераторов, а ничего об этом не сказал!
148
– Не одобряю! – решил Иван Петрович.
– Что так? ведь в нем религия поставлена выше всего; и долг, и военная честь, и патриотизм, все есть!
– Так-то так… Но об этом надо бы не в романе писать, – не место там! – а в серьезном сочинении изложить! А то в романе – нашел где! Да и какой это роман – они правду сказали… – Он указал на Крякова.
– Слышишь, Митя? я пай-мальчик стал, папа-Фамусов похвалил! – прибавил, осклабясь, Кряков.
– В романе нет ничего особенного, необыкновенного… – прибавил Красноперов.
– Как особенного?
– Так! описывается все, что каждый день везде случается: что ж это за роман?
– Значит, изображается жизнь, как есть, что и следует изображать в картине, – снисходительно заметил профессор.
– Зачем же изображать, если я это каждый день и так вижу!
Все засмеялись.
– А тебе чего же надо? – спросил Сухов, – чтобы люди на головах ходили или ели друг друга, что ли?
– Да, пожалуй; если это случится – и опиши!
– Где вы учились? – вдруг спросил его Кряков.
– А вам на что? – сердито возразил старик.
– Любопытно бы знать! – сказал тот. – Я отдам туда своих детей.
Смех был общий.
– Да ведь Гоголь писал тоже все, что каждый день происходит… – заметил студент.
– Ну и скверно! – хладнокровно решил Красноперов. – Недаром Фаддей Венедиктович не мог его терпеть! и Николай Иванович тоже! Вон давали мне «Мертвые души»: я думал, судя по заглавию, в самом деле что-нибудь особенное, романическое; а там плут какой-то собирал имена умерших после ревизии крестьян, чтоб заложить их! Что ж тут интересного? И нынешний ваш автор описывает, как молодой человек влюбился в женщину и оба тайком уехали в деревню, да там и нежничают! Какая редкость! Я думаю, с каждым поездом десятки таких влюбленных пар уезжают – так обо всех и писать!