К графине то приедет русский архиерей, то католический прелат, иногда какая-нибудь великосветская барыня с визитом. Графиня одинаково говорила и с русским преосвященным, и с католическим прелатом, и с великосветской барыней. Услышит, например, она, что в такой-то церкви православный священник будет говорить красноречивую проповедь, она едет туда, выслушает и умилится искренно. Узнает, что готовится говорить католический прелат, она едет в иноверческий храм и также умиляется, как он хорошо говорил, точно так же с восторгом слушает и какого-нибудь апостола из светских проповедников, нужды нет, что он проповедует явный раскол. А к вечеру забудет их всех.416 Часа в три вдруг графиня как сидела, так поднялась с своего места, накинула не глядя какую-то мантилью на плечи, на ходу надела шляпку, перчатки. Ей подали экипаж, она села и поехала куда глаза глядят. Ей предшествовал лакей. Она не ездила, как большинство наших барынь, по магазинам, а посещала музеи, картинные галлереи, мастерские художников.
Дочь с гувернанткой и лакеем пошли в Летний сад.
Дом как будто заснул. Только то к тому, то к другому подъезду подъезжали кареты: лакеи соскакивали с своего места, принимали от господ визитные карточки, отдавали швейцарам, и кареты ехали дальше.
Графиня вернулась к шести часам. Последнею ее гостьей была княгиня Перская, приятельница графини. Она приехала к последней обедать и жаловалась ей, что «она измучилась совсем, делая визиты». «Представь, графиня: я нынче сделала двадцать два визита – это ужас!» – с неподдельным ужасом говорила она. Графиня с состраданием покачала головой. «Осталось еще визитов тридцать!» – со вздохом добавила она. «Зачем ты их делаешь, эти визиты? – спросила графиня, – ты бы, как я, вовсе не ездила…» – «Нельзя, нельзя! – строго заметила княгиня, – если делать по-твоему – не соберешь у себя на бале всех маменек и тетушек! Вот ты узнаешь, когда будешь вывозить свою Nadine! Хорошо еще, что сегодня в четырнадцати домах не было хозяек у себя, я оставила карточки, а в восьми домах приняли, надо было тащиться на лестницу! – со вздохом прибавила она. – Да: я и забыла сказать тебе – представь себе, я видела во сне – гроб: что бы это значило?» – вдруг спросила она.
На это графиня только улыбнулась и покачала головой.
Вскоре приехал ее обыкновенный гость, высокий, лет шестидесяти, мужчина в белом батистовом жабо, в черном фраке, с прозрачными ногтями, накрахмаленный, державший себя прямо, как палка. Он был ежедневным посетителем и являлся неизменно к обеду.
Когда-то он был неравнодушен к графине в ее девичестве, но как у него было каких-то триста, а у графа, тогда еще подполковника, тысячи три душ, то он скромно уклонился от сватовства, предоставив первому искать руки его предмета, а сам остался вечным обожателем графини.417 К обеду же приехал к генералу еще какой-то статский, весь в звездах, потом явились дети, и все сели за стол.
В то же утро, часа в два, приехал к Чиханову старинный его приятель, богатый князь Копылин. Муж и жена Чихановы встретили его в комнатах получше.
– Eh bien, mes enfants
1, как поживаете? – сказал князь, обращаясь к мужу и жене и пожимая им руки.
– Нельзя сказать, чтобы хорошо, князь! – сказал Чиханов, – сидим без денег и на антониевой пище.
– Как так, «без денег и на антониевой пище»? Что это значит?
– Так, князь: ведь я у вас просил денег, потому что… мы едим печенку с огурцами, приходится так…
– Sauce madère?
2 – спросил с некоторым вниманием князь.
– Вы смешиваете печенку с почкой: это две вещи разные! – сказала Чиханова.
– Печенка, печенка! – повторял князь. – Qu’est се que c’est que çа?
– Печенка c’est le foie, а почка c’est le rognon.
– А, теперь понимаю! – сказал князь.
В это время лакей отворил дверь в другую комнату, где накрыт был стол на три куверта.
– Это только для вас, князь, и при вас мы позволяем себе такую роскошь! – сказал Чиханов и просил князя принять от них завтрак. Он велел выставить ряд закусок и вин, за которыми посылал в лавки, дворника, уговорил чьего-то повара сделать бифштекс, – словом, все устроил, как принято в хороших домах.
– Неужели вы едите печенку? – прибавил князь почти с отвращением. Чиханов комически вздохнул.
– Что делать: денег нет, чтоб есть, как порядочные люди едят… – сказал, опустив глаза, Чиханов.
Жена его в это время перебирала концы своей шали. Князь посмотрел на них обоих, как бы с состраданием, достал со вздохом из кармана своего бумажник, отсчитал пять сотенных бумажек и отдал их Чиханову. «Вот вам, на первый раз довольно!» – сказал он.418 Потом все принялись за завтрак. Чиханов говорил, рассказывал анекдоты, делал удачные карикатуры общих знакомых. И все трое смеялись, завтракали, пили вино как ни в чем не бывало.
Посидев еще немного, поговорив с Чихановыми, князь пожал им обоим руки и уехал.
Чихановы точно ожили. Он энергически потряс сотенными бумажками, одну отдал жене, а остальные спрятал в карман.
– Ну, теперь недели на две разжились! Вот сто рублей тебе, а остальные мне! – Он захохотал. И с этими словами разошлись в разные стороны.
Он не зашел к Ивану Ивановичу отдать долг за квартиру, а тихо проскользнул поспешно мимо его, выкупил у портного свое платье, потом достал себе билет в театр, в первых рядах, потом пообедал во французском ресторане, вовсе не печенкой, а как следует, пятью блюдами, с бутылкой доброго вина. Так прошел у него второй и следующие дни.
А она, жена его, заехав в Гостиный двор и к портнихе-француженке, оделась скромно, но прилично, в черном платье, с подвязанной щекой, будто от зубной боли, и поехала к знакомым богатым барыням клянчить на бедность и добыла в свою очередь рублей двести.
Когда-то Чиханов служил в военной и гражданской службе, вертелся в большом свете, жил долгами, но был всегда франтовски одет, принят в лучших салонах. Его называли «ci-devant jeune homme»
1, «ловким малым», а кое-где и «пустым человеком». Но ему дела ни до чего не было, он хлопотал только о том, как бы прожить весело день. Жена его была как-то в тени и жила своей особенной жизнью.
К обеду сходятся обыкновенно все, все и у графа сошлись. Граф-генерал, графиня, дети их, тоже и гости сели за стол.
Важный чиновник Вальнев, на другой стороне, приехал из своего присутствия, пообедал, лег спать. Живущие над ним девицы давно отобедали и ушли куда-то в гости. Опять купец Гвоздев проводил их с крыльца своего магазина, с поклоном и с улыбкой восторга глядя им вслед.419 Генерал-граф прислал «просить», так выразился человек, а граф велел попросту позвать к себе управляющего домом.
– Любезный Иван Иванович! – сказал он по-своему ласково, но выходило это не ласково, – садись, садись здесь. – Он показал ему стул. Он говорил ему то «вы», то «ты» и не знал, как с ним обращаться. Этот Иван Иванович был только титулярный советник и не любил соваться вперед своим знанием и образованием.
– Вот что, – сказал граф, – у меня на кухне лишний повар, – мне сегодня только об этом сказали, – нельзя ли его пристроить?
– Отчего же, – можно! – подумавши и с неизменной улыбкой отозвался Хохлов, – место готово, хоть сейчас!
– Так чего же лучше? Если готово, то и мешкать нечего!.. – сказал граф.
– Только там денег не платят! – заметил Иван Иванович, с своей неизменной улыбкой.
И сам граф и гости его залились смехом. У графа даже эполеты заплясали на плечах. Все, выпуча глаза, смотрели на Ивана Ивановича.
– Заставят поработать вашего повара с месяц или около того, потом и откажут: «Не хорошо, мол, не годится!» – скажут ему и дадут что-нибудь из милости, что вздумают, в вознаграждение.
Опять граф и гости его засмеялись. Все это, кажется, Иван Иванович выдумал, то есть «место для повара, где денег не платят», чтоб граф не приставал к нему с своим предложением. По крайней мере, идучи от графа к себе домой, он усиленно чему-то улыбался.
Настал вечер. Чиновники, жившие над Чихановым, давно отобедавшие, каждый чем-нибудь занимался. Один читал какую-то книгу, другой рассматривал дело из своей канцелярии, а третий, постарше, по фамилии Брагин, служивший по особым поручениям при одном директоре департамента, что-то усердно писал, бормоча про себя: «И на сию командировку положить ему, Лязгину, прогонные по чину… всего 200 рублей, да суточных, примерно, по 4 рубля, итого…»
Он положил перо. «Маланья», – крикнул он кухарку. Минуты через две в комнату вошла пожилая, бойкая женщина. Брагин хлебнул из стакана пунша.420 – Маланья! – повторил он.
– Чего вам: я пришла! – сказала Маланья.
– Если б ты теперь словила на дворе петуха и передала его соседям, а полиция предписала бы во что бы то ни стало отыскать этого петуха…
Маланья не вдруг поняла сказанное и сначала, разиня рот, подумала с минуту, потом, кажется, смекнула.
– А как она, ваша полиция, отыщет его? я бы взяла и отдала дворнику через задний ход… – проворно сказала она.
– Погоди, погоди! – нетерпеливо перебил ее Брагин. – Квартальному начальство выдало бы десять рублей за этого петуха…
– Весь петух-то не стоит и тридцати копеек: за что ж давать десять-то рублей? Да не отыщет она никак, ваша-то полиция, когда я отдам дворнику через задний ход, а десять рублей пропадут!..
– А вот здесь посылают офицера и дают ему прогонные и суточные по чину, тогда как дело-то все в трехстах рублях!
Один из чиновников, Юхнов, вскочил из-за стола. «Да что вы, Андрей Тихонович, опять за свое: теперь стали начальство бранить!»
– А что, не нравится! – сказал Брагин, смеясь и прихлебывая пунш.
Третий чиновник, Понюшкин, только усмехнулся. Маланья посмотрела на них всех трех, утерла фартуком нос и ушла к себе.