ческому месту в своем рассказе, то, во всяком случае, к самому деликатному. Настал момент, когда все имеет значение, и молчание, может быть, даже больше, чем слова. Мне хотелось бы дать тебе почувствовать то, что мне довелось пережить после этого, час за часом. Это было невыносимо. Моя первая реакция походила на бегство. В течение нескольких дней я избегал ходить в замок. Я до одурения кружил по кругу в своих рассуждениях. Убить? Невозможно. Прежде всего, я не сумею. Пощадить Плео? Невозможно. Я понял, что он заговорит. Посоветовать Арманде укрыться где-нибудь? Невозможно. Она станет презирать меня. Сказать Жюльену: «Сделайте это сами!» Невозможно. Доктор постарается обезопасить себя. Что же остается? Я перестал есть. Не мог спать. Превратился в скрипучий механизм и обучал чему-то своих учеников только в силу привычки. Дома я больше лежал, так как ноги отказывались держать меня. В глубине души я уповал на какую-нибудь болезнь, которая избавила бы меня от необходимости принимать решение.
Ах! Значит, я не ошибся, предположив, что мадам де Шатлю пришла тогда в голову мысль, будто я могу свершить казнь, убив Плео. Черт возьми! Влюбленный, стало быть, на все готов, так, что ли? Если любишь меня, делай, что надо. А не сделаешь — значит, не любишь. Мне случалось посылать ее ко всем чертям. В конце концов, разве я не доказал свою добрую волю? Да, но если случится несчастье и ее арестуют, я никогда не осмелюсь взглянуть на себя даже в зеркало. А если я буду слишком долго собираться в замок, они решат, что я трус. Пойми меня хорошенько, мой дорогой Кристоф. В моих терзаниях не было никакой подлости. Просто я был не способен стрелять в беззащитного человека, не мог встать у него за спиной и целиться в затылок, ибо, отгоняя прочь ужасные картины, я не мог тем не менее не кинуть, так сказать, взгляда в их сторону. И тогда начинал буквально стонать. В такие минуты я ненавидел себя. Я уходил из дома. Шагал по улицам куда глаза глядят. А когда возвращался, Плео снова был тут как тут. Он ожидал меня, невидимый, но ощутимый, словно призрак, с которым мне предстояло противоборствовать весь вечер, всю ночь, находя успокоение лишь в краткие мгновения лихорадочного сна.
Но в конце концов я все-таки отправился в замок. Я шел туда, словно под прицелом автомата. Жюльен упаковывал пакеты.
— Осторожность никогда не повредит, — сказал он. — Если заявятся фрицы, могут рыться сколько угодно. В доме пусто. Не бойся. У нас есть план отступления. Но может, они и не придут.
Он не решился сказать: «Это зависит от тебя»; меж тем я понял тайный смысл его слов и пришел в еще большее замешательство.
— Кстати, — продолжал Жюльен, — у меня кое-что есть для тебя… Поди сюда.
Я последовал за ним в его комнату. Он вытащил из шкафа какую-то тряпку, развернул ее и протянул мне маленький пистолет.
— Теперь он в полном порядке, — сказал Жюльен. — Можешь вертеть его как угодно. Не испачкаешься.
Он силой вложил его мне в руку.
— Ну хватит, не стой как пень. Он тебя не укусит. У тебя есть задний карман? Положи его туда… Видишь, почти совсем незаметно. А теперь иди. Не мешает? Прекрасно. Давай испробуем его.
Испытывая отвращение, я с опаской, нехотя последовал за ним. Жюльен, напротив, не чувствовал ни малейшего стеснения и был счастлив, словно готовился к предстоящему пикнику. Он увлек меня в подвал, третий по счету, самый дальний и самый глубокий.
— Здесь нас никто не услышит. Я снимаю предохранитель и крепко держу оружие — помни про отдачу. Она не такая уж сильная, но новичка всегда застает врасплох. Смотри на меня. Совсем не обязательно вытягивать руку, как это делают в кино. Наоборот. Локоть слегка согнуть, но не напрягаться. Представь себе, что держишь в руках пульверизатор или зажигалку.
Он нажал на спусковой крючок. Сухой щелчок выстрела заставил меня вздрогнуть, но должен признать, что, несмотря на отзвук, в нем не было ничего оглушительного.
— Теперь ты… Можно начинать. В обойме шесть пуль. Оставь себе две или три, этого вполне хватит.
Я чуть было не заартачился. Уж очень он был уверен в моем согласии. Но Жюльен уже поднял мою руку на нужную высоту, поправил пистолет.
— Стреляй.
От удара рука моя дернулась вверх. Дым щипал глаза. Но в общем в этом испытании не было ничего ужасного. Я нервно рассмеялся.
— Единственная трудность, — говорил Жюльен, — правильно послать пулю. Тут не надо колебаться. Либо в сердце, либо в голову. В сердце? У тебя нет навыка. Заденешь ребра, в лучшем случае — легкое, и через месяц этот малый опять очухается. Мой тебе совет — стреляй в голову. Встань немного наискосок и целься в висок. За разговором люди обычно ходят туда-сюда. У него нет никаких оснований следить за каждым твоим движением. Уверяю тебя, он ничего не почувствует. А если проявишь сообразительность, сойдет за самоубийство. Это было бы идеально. Никакого расследования, никаких подозрений, никаких арестов. Короче говоря, проще пареной репы. Ну что, справишься?
Я развел руками, выражая таким образом свою растерянность. Я уже ничего не понимал. Темень, запах пороха, ужас того, что предстояло совершить, — словом, меня тошнило от всего.
— Пошли наверх, — сказал Жюльен. — Держи пистолет при себе, чтобы привыкнуть. А у себя в комнате поупражняйся. Надо, чтобы ты всегда чувствовал его в кармане, словно это пачка сигарет или ключи… Кстати о сигаретах, вот, возьми пачку. Это «Кэмел». В последнее время нам кое-что сбрасывают с парашютами. Хорошая сигарета прочищает мозги.
Мы поднялись на свет. На последней ступеньке лестницы Жюльен остановил меня.
— Марк, — сказал он очень серьезно, — мы знаем, что требуем от тебя невозможного. Но в настоящий момент ребята, которые погибают, тоже совершают невозможное и все-таки идут до конца. А Плео самый настоящий предатель. И еще одно слово: не торопись. Дождись удобного момента, а если он не представится, никто не будет на тебя в обиде. Бывают случаи, когда сомнения достойны всяческого уважения.
Он обнял меня за плечи и дал последний совет:
— Если дело обернется скверно, садись на велосипед и гони к нам. Здесь все готово. Чтобы уйти отсюда, нам хватит и четверти часа.
Мне очень хотелось увидеть мадам де Шатлю, но она была в городе. Низко опустив голову, я шел вверх по улице Блатен с этим нелепым пистолетом в кармане. «Бывают случаи, когда сомнения достойны всяческого уважения», — сказал Жюльен. Стало быть, я мог выждать какое-то время, они не сразу сочтут меня трусом. Имел же я право дать себе некоторую отсрочку.
Я распечатал пачку «Кэмел», но закуривать не стал, потому что запах этого табака сразу выдал бы меня прохожим. Я перешел площадь Жода и, истерзанный своими тревогами, направился к собору. Религия никогда не играла значительной роли в моей жизни, но в тот вечер я испытывал потребность собраться с мыслями под этими сводами, к которым возносилось столько молений. Я преклонил колена у одной из колонн. «Господи, я осмелился войти сюда с пистолетом в кармане! Мне внушили мысль о насилии. Быть может, мне придется убить кого-то. Я хотел бы, чтобы в твоих глазах я был солдатом, а не преступником!» Так, не раскрывая рта, я довольно долго говорил с Господом. Вокруг меня женщины молились, взывая о мире, о возвращении узников… А я, я просил силы убить человека. Я вышел, возмущенный собственным лицемерием. В течение нескольких дней я боролся с самим собой, то обуреваемый внезапной решимостью совершить героический поступок, то впадая в такое уныние, что почти готов был обратить оружие против себя самого. Пистолет я спрятал под рубашками и время от времени доставал, чтобы посмотреть на него. Я вертел его с отвращением, потом клал на место и запирал на ключ дверцу шкафа, словно хотел помешать ему выйти оттуда. У меня было такое чувство, будто я живу рядом с маленьким хищником, очень коварным и опасным. Только в лицее я находил некоторое успокоение. По природе своей нелюдимый, я охотно задерживался теперь в учительской, где болтунов всегда хватало. Мне хотелось хоть как-то оттянуть момент возвращения домой, где ко мне безмолвно взывало спрятанное под бельем оружие. Однако не мог же я до бесконечности откладывать свой визит к Плео. Я уверил себя, что мне следует сначала провести нечто вроде разведки. Без всякого пистолета. С пустыми руками! Но, конечно, держаться настороже, чтобы представить себе необходимую последовательность движений, которые мне вскоре предстояло осуществить. Я явился и позвонил у двери доктора. Мне пришлось долго ждать, я догадывался, что он изучает улицу сквозь закрытые ставни. Наконец он открыл мне.
— Входите скорее. Идите вперед, дорогу вы знаете, а мне трудно быстро передвигаться.
Я заметил, что он хромает и что ему приходится опираться на палку.
— Я как раз собирался писать вам, только некому было отнести мое письмо. Прислуга меня бросила. От меня все бегут как от чумы.
— Как же вы питаетесь?
— Устраиваюсь кое-как. У меня есть некоторые запасы, банки консервов. К тому же осталось недолго. Я уезжаю, друг мой. Это решено. Да садитесь же.
Доковыляв до кресла, он тоже сел.
— Да, — продолжал он. — Мне надоело служить мишенью. Я взвесил все «за» и «против». Сомнений нет: война подходит к концу. Через несколько месяцев город будет в руках Сопротивления. Моя песенка спета. Но я вовсе не собираюсь дожидаться, пока кто-нибудь придет сюда и убьет меня дома.
Я молчал. Если бы он знал, несчастный, что убийца был уже тут, в нескольких шагах от него.
— Мои друзья предпочитают остаться, — продолжал он. — Это их дело. А я хочу исчезнуть, только незаметно. Я все приготовил. Мой дом продан вместе со всем содержимым.
— Вас станут разыскивать.
— О! Я буду далеко. Кажется, я уже говорил вам о Южной Америке. Так вот, я еду в Бразилию, чтобы начать там новую жизнь. Я достал себе фальшивые документы. Сейчас это нетрудно: столько людей умирает. Бумаги хоть и фальшивые, но не поддельные. Меня будут звать Антуан Моруччи, так звали беднягу, который умер в тюрьме месяц назад. У меня есть деньги и есть возможность без всякого риска перебраться в Испанию. А там я все улажу. Уж поверьте мне. Я все предусмотрел. Это стоило мне недешево, зато должно получиться.