— О принце.
— Не знаю, я только что спустилась. Не беспокойся, приедет! Каждый день приезжает!
Прюльер подошел к камину, где жарко пылал кокс. Камин был расположен прямо напротив зеркала, и по обе стороны горели еще два газовых рожка. Подняв глаза, он оглядел висевшие справа и слева от камина часы и барометр, украшенные золочеными сфинксами в стиле ампир. Потом опустился в глубокое кресло с подушечкой под голову, зеленый плюш которого, вынеся на себе четыре поколения лицедеев, значительно пооблез и пожелтел; так он и застыл в кресле, устремив взор куда-то вдаль, в усталой и покорной позе актера, привыкшего безропотно ожидать выхода на сцену.
Затем появился старик Боск; он вошел волоча ноги, кашляя, кутаясь в старый желтый каррик, который, соскользнув с одного плеча, открывал расшитый золотом камзол короля Дагобера. Положив корону на пианино, он несколько секунд молча и угрюмо топтался на месте, видимо стараясь приободриться; длинная, белая, привязанная борода придавала благообразный вид его воспаленной физиономии, но руки подозрительно тряслись, как у всех запойных пьяниц. В огромные квадратные окна, выходившие во двор, уныло барабанил дождь с градом, и старик досадливо махнул рукой.
— Ну и погодка! — буркнул он.
Симона и Прюльер не шевелились. Пять, шесть картин, украшавших стены, — пейзажи, портрет актера Верне, — отливали в свете газа желтизной. Стоявший на консоли бюст Потье, бывшего некогда гордостью Варьете, смотрел в одну точку своими пустыми глазами. Послышался чей-то голос. Вошел Фонтан, одетый для второго акта, в костюме щеголя, весь в желтом с ног до головы и в желтых перчатках.
— Слушайте! — закричал он, бурно жестикулируя. — Известно ли вам, что сегодня мои именины?
— Да что ты! — отозвалась Симона с улыбкой и как завороженная приблизилась к нему, словно не могла устоять перед комиком, которого природа наградила непомерно длинным носом и огромным ртом. — Значит, тебя зовут Ашиль?
— Угадала! Я скажу мадам Брон, чтобы она после второго акта подала сюда шампанское.
Уже с минуту где-то вдалеке заливался звонок. Настойчивый зов то стихал, то вновь набирался сил; и когда умолкла его последняя трель, по всей лестнице снизу доверху пронесся крик и замолк в конце коридора: «Кто занят во втором — на сцепу!.. На сцену — кто во втором!» Потом крик приблизился; низенький, бледный человечек поспешно протопал мимо фойе и бросил во всю силу своего дребезжащего голоса: «Пожалуйте на сцену!»
— Каков! Шампанского требует! — повторил Прюльер, словно не заметив всего этого шума. — Значит, кутим вовсю!
— А я бы на твоем месте велел принести шампанского из кафе, — важно заметил старик Боск; он уселся на зеленую плюшевую банкетку и устало оперся затылком о стену.
Но Симона запротестовала: их долг поддерживать коммерцию мадам Брон. Она захлопала в ладоши, вся зажглась, пожирая взглядом Фонтана, чья козлиная физиономия — глаза, рот, нос — находилась в непрерывном движении.
— Ах, Фонтан, ну и Фонтан! — прошептала она. — Он неподражаем, просто неподражаем!
Обе двери фойе были распахнуты в коридор, ведущий за кулисы. На желтой стене, ярко освещенной невидным отсюда газовым фонарем, мелькали силуэты: это готовились к выходу статисты, занятые во втором акте, маски из кабачка «Черный шар» — уже одетые для маскарада мужчины, полуголые девицы, кутавшиеся в шали; а в конце коридора слышался торопливый топот ног по пяти деревянным ступенькам, ведущим на сцену. Мимо галопом пронеслась дылда Кларисса, и Симона ее окликнула; но та ответила на ходу, что сейчас вернется. И действительно, тут же вернулась, щелкая зубами от холода в прозрачной тунике с шарфом, как и положено богине Ириде.
— Ух, черт! — пробормотала она. — Ну и холод, а я еще сдуру оставила меховую пелерину в уборной!
Стоя перед камином, она протягивала к огню то левую, то правую ногу, и туго натянутое трико переливалось живым розовым муаром.
— Принц приехал! — объявила она.
— Да что ты? — с удивлением откликнулись ее собеседники.
— Да, приехал, поэтому-то я и спешила, хотела посмотреть… Сидит в левой литерной ложе, там же, где и в четверг. Как вам понравится, на неделе третий раз приезжает. Везет же этой Нана!.. А я-то поспорила, что он больше не придет.
Симона пыталась что-то сказать, но ее слова были заглушены криком, вновь раздавшимся возле самого фойе. Пробегая мимо, сценариус пронзительно выкрикнул на ходу: «Уже стучали».
— Для начала недурно… Подумать только, третий раз, — проговорила Симона, когда крик затих вдали. — А знаете, он к ней не ездит, увозит ее к себе. И, говорят, это ему обходится в копеечку.
— Ну что ж, на дому другая цена, — злобно прошипел Прюльер и, поднявшись с кресла, обратил к зеркалу самовлюбленный взгляд красавца мужчины, кумира публики.
— На сцену! На сцену! — слышался где-то в отдалении голос сценариуса, носившегося по коридорам и этажам.
Тогда Фонтан, всезнающий Фонтан, стал рассказывать о первом свидании принца с Нана, а обе женщины жались к нему и громко хохотали, особенно когда он, доверительно нагибаясь к ним, уснащал свой рассказ кое-какими подробностями. Старик Боск даже головы не повернул. Его такие истории давно уже не интересовали. Он гладил жирного рыжего кота, блаженно свернувшегося на плюшевой банкетке; потом взял кота на руки, поглаживая его ласково, как и подобает придурковатому добродушному королю Дагоберу. Сначала кот ластился, выгибая спину; потом долго принюхивался к длинной седой бороде, недовольно фыркнул, видимо почуяв запах клея, соскочил с колен, а через минуту снова уже дремал, свернувшись клубочком на банкетке. Боск продолжал сидеть с важным сосредоточенным видом.
— Все равно на твоем месте я бы взял шампанского из кафе, там оно лучше, — вдруг произнес он, обращаясь к Фонтану, закончившему свой рассказ.
— Началось! — раздался протяжно-пронзительный голос сценариуса. — Началось! Началось!
Крик с минуту перекатывался по всему коридору. Затем послышались торопливые шаги. Через дверь, открывавшуюся в коридор, внезапно донеслись обрывки музыки, отдаленный гул толпы, и обитая клеенкой дверь захлопнулась с глухим стуком.
Снова в артистическом фойе воцарилась тяжелая спокойная тишина, словно отсюда до зала, где гремели рукоплескания, была по меньшей мере сотня лье. Симона и Кларисса по-прежнему толковали о Нана. Вот уж кто не спешит! Вчера она снова пропустила свой выход. Но вдруг все замолчали, какая-то рослая девица просунула голову в дверь, но, поняв, что ошиблась, исчезла в коридоре. Это была Атласка, собственной персоной, Атласка в шляпке и вуалетке, важная, словно настоящая дама, пришедшая в гости.
— Тоже хороша шлюха, — буркнул Прюльер, в течение целого года встречавший ее в кафе Варьете.
И Симона сообщила присутствующим, что Нана, увидев случайно Атласку, свою подругу по пансиону, вдруг воспылала к ней нежностью и так приставала к Борденаву, что тот согласился дать Атласке дебют.
— A-а, добрый вечер, — этими словами Фонтан приветствовал вошедших в фойе Миньона и Фошри и пожал им руки.
Даже старик Боск протянул вновь прибывшим два пальца, а дамы расцеловались с Миньоном.
— Ну, как сегодня публика? — осведомился Фошри.
— И не говорите! — ответил Прюльер. — Посмотрели бы вы на них, только что слюни не пускают.
— Слушайте, детки, — заметил Миньон, — по-моему, сейчас ваш выход.
Верно, сейчас их выход. Они были заняты только в четвертой сцене. Но один лишь Боск сразу поднялся с кресла — безошибочное чутье старого театрального волка подсказало ему, что пора на сцену. Как раз в эту минуту на пороге появился сценариус.
— Господин Боск! Мадемуазель Симона! — крикнул он.
Симона быстрым движением набросила на плечи меховую пелеринку и вышла. Боск, не торопясь, взял корону, надел ее на голову и прихлопнул сверху ладонью; затем, волоча мантию, нетвердо ступая старческими ногами, направился к двери и, прежде чем перешагнуть порог, проворчал себе что-то под нос, как человек, досадующий, что его напрасно побеспокоили.
— В последней своей статье вы наговорили нам много любезных слов, — начал Фонтан, обращаясь к Фошри. — Только почему это вы пишете, что все актеры тщеславны?
— И вправду, голубчик, почему? — подхватил Миньон и с размаху опустил свои богатырские лапы на хрупкие плечи журналиста, отчего тот даже согнулся.
Прюльер и Кларисса едва удержались от смеха. Весь театр в последнее время наслаждался комедией, которая разыгралась за кулисами. Миньон, не прощая жене ее бессмысленного увлечения, бесился при мысли, что от этого журналиста нет никакой пользы, кроме весьма сомнительной рекламы, и в отместку стал оказывать сопернику слишком ощутимые знаки внимания: встречаясь с Фошри вечерами в театре, награждал его тычками, как бы в избытке дружеских чувств; а тот, особенно тщедушный рядом с этим геркулесом, сносил удары, принужденно улыбаясь, ибо боялся рассориться с мужем Розы.
— Ага, дружок, вы оскорбили нашего Фонтана! — продолжал ломать комедию Миньон. — Берегитесь! Раз, два — и получайте под вздох!
Он развернулся и нанес журналисту такой удар, что тот от боли побледнел как полотно и на минуту потерял дар речи. Кларисса мигнула присутствующим, показывая на Розу, которая как раз появилась в дверях фойе. Роза видела всю сцену. Она направилась прямо к журналисту, даже не взглянув в сторону мужа, и, встав на цыпочки, в своем костюме бебе, оставлявшем обнаженными руки до самых плеч, подставила Фошри для поцелуя лоб и скорчила ребяческую гримаску.
— Добрый вечер, детка, — фамильярно сказал Фошри, целуя ее.
Это была тоже своего рода месть. Миньон притворился, что не замечает поцелуя; впрочем, в театре все целовали его супругу. Все же он бросил хитрый взгляд в сторону, журналиста и рассмеялся так, что все поняли — Фошри еще поплатится за браваду Розы.
Дверь, ведущая в коридор, открылась и пропустила в фойе всплеск аплодисментов. Это, окончив свою сцену, вошла Симона.