ссой вооруженных пролетариев, что значил он по сравнению с гораздо более многочисленными регулярными войсками Виндишгреца, не говоря уже о разбойничьих ордах Елачича, которые в силу самих своих жизненных навыков были весьма полезны для такого рода военных действий, при которых приходилось брать дом за домом, переулок за переулком? И что другое, кроме нескольких старых, пришедших в негодность пушек, не имевших исправных лафетов и хорошей прислуги, могли противопоставить повстанцы многочисленной и прекрасно снабженной всем необходимым артиллерии, которой Виндишгрец дал такое бесцеремонное применение?
Чем ближе надвигалась опасность, тем более возрастало замешательство в Вене. Рейхстаг до последнего момента не решался призвать на помощь венгерскую армию Перцеля, стоявшую в нескольких милях от столицы. Комитет безопасности принимал противоречивые решения, в соответствии с приливом или, наоборот, спадом энергии, которые он, так же как и вооруженные народные массы, испытывал по мере того, как усиливался или ослабевал поток противоречивых слухов. Все соглашались лишь в одном пункте — уважении к собственности, доходившем до таких размеров, что приданных обстоятельствах это выглядело почти комически. Для окончательной выработки плана обороны сделано было очень мало. Бем, единственный человек, который мог бы спасти Вену, если ее в то время кто-нибудь вообще мог спасти, почти никому не известный иностранец, славянин-по происхождению, под бременем всеобщего недоверия отказался от этой задачи. Если бы он настаивал на своем, его могли бы линчевать как изменника. Командовавший силами повстанцев Мессенхаузер, обладавший большими данными как писатель-романист, чем как офицер даже низшего ранга, совершенно не годился для своей роли. И тем не менее народная партия по истечении восьми месяцев революционной борьбы не выдвинула из своей среды и не привлекла со стороны более способного военачальника, чем он. При таких обстоятельствах начался бой. Венцы, если принять во внимание их совершенно недостаточные средства обороны и полное отсутствие военной подготовки и организации, оказали в высшей степени геройское сопротивление. Во многих местах приказ, данный Бемом, когда он был командующим: «защищать позицию до последнего человека», был выполнен буквально. Но сила одолела. Императорская артиллерия сметала одну за другой баррикады на длинных и широких улицах, главных артериях пригородов, и уже к вечеру второго дня битвы хорваты овладели рядом домов, расположенных против вала Старого города. Слабая и беспорядочная атака венгерской армии окончилась полной неудачей. Еще не истек срок перемирия, во время которого некоторые части, находившиеся в Старом городе, сдались, другие колебались и распространяли смятение, а остатки Академического легиона готовили новые укрепления, как императорские войска произвели вторжение и, пользуясь всеобщим замешательством, взяли приступом Старый город.
Ближайшие последствия этой победы: зверства и казни на основании законов военного времени, неслыханные жестокости и гнусности, совершенные славянскими ордами, натравленными на Вену, — все это слишком известно и потому не нуждается здесь в подробном описании. Дальнейшие последствия — совершенно новый оборот, который получили германские дела в результате поражения, венской революции, — будут освещены ниже. Остается рассмотреть еще два пункта, связанные со штурмом Вены. У населения этого города было два союзника — венгры и немецкий народ. Где были они в этот час испытаний?
Мы видели, что венцы со всем великодушием только что освободившегося народа восстали за дело, которое, хотя, в конечном счете, и было их собственным делом, но в первую очередь и главным образом являлось делом венгров. Они предпочли принять на себя первый и самый сильный натиск австрийских войск, чем позволить им двинуться против Венгрии. И в то время как они с таким благородством выступили, чтобы поддержать своих союзников, венгры, успешно действуя против Елачича, отогнали его к Вене и своей победой усилили войска, предназначенные для нападения на этот город. При таких обстоятельствах несомненным долгом Венгрии было без промедления и со всеми наличными силами оказать помощь не заседавшему в Вене рейхстагу, не Комитету безопасности и не какому-либо другому венскому официальному органу, а венской революции. И если бы даже Венгрия забыла, что Вена дала первое сражение за Венгрию, то в интересах своей собственной безопасности она не должна была забывать, что Вена была единственным форпостом венгерской независимости и что после падения Вены ничто уже не могло бы задержать наступления императорских войск на Венгрию. Мы теперь очень хорошо знаем все, что венгры могли привести и приводили в оправдание своей бездеятельности во время блокады и штурма Вены: неудовлетворительное состояние их собственных боевых сил, отказ рейхстага и всех остальных официальных органов, находившихся в Вене, призвать их на помощь, необходимость оставаться на почве конституции и избегать осложнений с германской центральной властью. Что касается неудовлетворительного состояния венгерской армии, то дело обстоит так: в первые дни после революции в Вене и прибытия Елачича можно было вполне обойтись и без регулярных войск, так как австрийская регулярная армия далеко еще не была сконцентрирована; решительного и неуклонного развития успеха после первой победы над Елачичем, даже силами одного лишь народного ополчения, которое сражалось под Штульвейсенбургом, было бы вполне достаточно, чтобы установить связь с венцами и отсрочить на шесть месяцев всякую концентрацию австрийских войск. В войне, и особенно в революционной войне, быстрота действий, пока не достигнут какой-нибудь решительный успех, является основным- правилом; мы не колеблясь утверждаем, на основании чисто военных соображений, что Перцель не должен был останавливаться вплоть до соединения с венцами. Конечно, это было сопряжено с известным риском, но кто и когда выигрывал какое-либо сражение, ничем не рискуя при этом? И разве венское население — четыреста тысяч человек — ничем не рисковало, навлекая на себя боевые силы, предназначенные для покорения двенадцати миллионов венгров? Военная ошибка, заключавшаяся в том, что венгры занимали выжидательную позицию, пока не произошло соединение австрийских сил, а потом предприняли под Швехатом нерешительную демонстрацию, окончившуюся, как и следовало ожидать, бесславным поражением, — эта военная ошибка несомненно заключала в себе больше риска, чем смелое наступление на Вену против потрепанных банд Елачича.
Но, говорят, такое наступление венгров, пока оно не получило одобрения со стороны какого-нибудь официального органа, было бы посягательством на германскую территорию и повлекло бы за собой осложнения с центральной властью во Франкфурте и, прежде всего, ознаменовало бы отречение венгров от легальной и конституционной политики, составлявшей якобы силу их движения. Но ведь официальные органы в Вене были не более чем нули! И разве рейхстаг или какие-нибудь демократические комитеты поднялись в защиту Венгрии? Не один ли только народ Вены взялся за оружие, чтобы дать первое сражение за независимость Венгрии? Речь шла не о необходимости оказать поддержку тому или иному официальному органу в Вене: все эти органы могли быть и очень скоро были бы опрокинуты в ходе развития революции — нет, речь шла исключительно о подъеме самой революции, о непрерывном развитии народного движения, которое только и способно было предохранить Венгрию от вторжения. Вопрос о том, какие формы могло бы принять это революционное движение в будущем, касался самих венцев, а не венгров, пока Вена и вообще немецкая Австрия оставались союзниками венгров против общего врага. Но спрашивается: в этом упорном желании венгерского правительства добиться какой-то квазилегальной санкции не следует ли видеть первый ясный симптом того притязания на довольно сомнительную законность, которое, правда, не спасло Венгрию, но зато в более поздние времена, по крайней мере, производило столь благоприятное впечатление на английскую буржуазную публику?
Совершенно несостоятельна, далее, ссылка на возможный конфликт с немецкой центральной властью во Франкфурте. Франкфуртские властители были фактически свергнуты победой контрреволюции в Вене, но точно так же они были бы свергнуты и в том случае, если бы революция нашла там необходимую поддержку для того, чтобы нанести поражение своим врагам.
Наконец, тот бесподобный аргумент, что Венгрия не должна была покидать законной и конституционной почвы, конечно, может очень импонировать британским фритредерам, но история никогда не признает его удовлетворительным. Представим себе, что 13 марта и 6 октября венцы стали бы придерживаться «законных и конституционных» средств. Какова была бы судьба того «законного и конституционного» движения, каков был бы исход всех тех славных битв, которые впервые обратили внимание цивилизованного мира на Венгрию? Та самая законная и конституционная почва, на которой венгры, по их утверждению, неизменно стояли в 1848 и 1849 гг., была завоевана для них как раз в высшей степени незаконным и неконституционным восстанием венского населения 13 марта. В нашу задачу не входит рассматривать здесь историю венгерской революции, но нам представляется уместным отметить, что совершенно нецелесообразно применять лишь законные средства сопротивления против такого врага, который насмехается над подобной щепетильностью, и что не будь этого вечного притязания на законность, которым воспользовался Гёргей, обратив его против венгерского же правительства, была бы невозможна покорность армии Гёргея своему генералу и позорная катастрофа при Вилагоше[33]. И когда в последних числах октября 1848 г. венгры во имя спасения своей чести перешли, наконец, через Лейту, разве это не было в такой же мере незаконно, как и немедленное и энергичное нападение?
Известно, что мы не питаем никаких неприязненных чувств к Венгрии. Мы выступали в ее защиту во время борьбы; мы с полным правом можем сказать, что наша газета, «Neue Rheinische Zeitung»