Эту книгу все читали, о ней столько говорили — и как по-разному! Стоит только прислушаться к тому, что говорят хотя бы некоторые представители народа, — и одна и та же книга оказывается то сенсацией и своего рода «романом ужасов», то драгоценным уроком. Одни обнаруживают в ней тысячи красот, другие даже не дочитывают ее до конца.
Как я это себе объясняю? Дело главным образом в том, что читатели почти лишены возможности сравнивать. Слишком часто хорошую книгу все начинают читать лишь тогда, когда она уже стала гвоздем сезона. Но нужно знать и другие книги, поскольку они представляют интерес для сравнения. Только тогда можно правильно судить о каждой из них. Тот секретарь полиции, для которого ни одна книга о войне не может сравниться с романом «На западном фронте без перемен», знает по крайней мере, что говорит, так как он читал и другие книги.
Произведения существуют не изолированно, — есть группы книг, каждая из которых дополняет и объясняет другие. Желательно, чтобы люди побольше читали, могли составить себе представление о каждой группе, каждом направлении и не слишком полагались на одну-единственную книгу только потому, что она пользуется наибольшим спросом. На свете столько талантов — а поэтому и единичный талант не нужно воспринимать как откровение. Эпоха и присущее ей умонастроение вызывают к жизни множество форм для их выражения. По моему мнению, их нужно рассматривать в совокупности, и только тогда можно будет понять, что они означают как выразители эпохи и ее мировоззрения. Искусно сделанная вещь сама по себе уже есть нечто ценное. Но еще ценнее научиться постигать смысл переживаемых нами событий, путь нашего общества. Тогда видишь, как беспорядочная масса книг располагается по группам и каждая группа объясняет одну из мыслей данной эпохи, все же вместе — господствующее ныне мироощущение. Я хочу поговорить о некоторых отдельных книгах или авторах и на их материале охарактеризовать целые группы. При этом не столь важно, многие ли читают эти книги, представляют ли они собой нечто выдающееся. В конце концов даже самые поверхностные явления литературы, как, например, детективные романы, отвечают определенным глубоко человеческим склонностям. Рассмотрим же эту столь излюбленную читателем группу!
Жанр детективного романа всегда имеет своего счастливого представителя, — ныне таковым является Эдгар Уоллес{205}. Его издания на немецком языке в целом составляют более миллиона экземпляров. Известные нам высказывания читателей не только содержат похвалу, — каждый писатель удостаивается похвалы, почитания, восхищения. Нет, многие письма свидетельствуют о том, что их авторы счастливы, бесконечно счастливы от сознания того, что на свете есть такой человек, как Уоллес. «Порой именно поэтому мир кажется мне совершенным», — признается один.
Итак, установлено, что эти романы доставляют огромное удовольствие, — да, удовольствие, которое радует сердца и рождает чувство благодарности. Какого рода это удовольствие? Чем эти книги захватывают читателя и куда они его ведут? Занимательность, которая производит такое сильное впечатление, заслуживает внимания. Она обусловлена определенными человеческими качествами и не лишена социальной значимости.
Большинство людей смотрит на жизнь поверхностно. Они считают ее трудной, но обыденной, хотя в процессе их собственного бытия самые невероятные вещи становятся фактами. Они не очень удивились войне и уже забыли ее. Но совсем иное дело, когда преступники запирают наследницу в подземелье. Такие ужасы возбуждают фантазию, и никакая действительность не в состоянии предоставить читательнице возможность так легко превратиться из жертвы в наследницу — пусть даже ценой пребывания в подземелье. Подземелье символизирует глубокую тайну, большое наследство равнозначно волшебному сюрпризу. И то и другое по душе читателям. Сюрприз и тайна. Удовольствие, доставляемое детективным романом, основывается на этих двух требованиях нашей натуры. Мы не всегда любим, чтобы нам ясно представляли то, что касается нас. Мы любопытны, но иногда интересуемся больше разоблачениями, чем простой правдой; и иногда мы хотим, чтобы нас не убеждали, а поражали.
Наши неосознанные симпатии, существующие наряду с осознанными, часто на стороне какого-нибудь похитителя тайн и борца с опасностями, какого-нибудь спасителя жертвы, попавшей в беду. В жизни целых народов порой встречаются такие герои, — почему же ему в таком случае не быть и в романах? Здесь он называется детективом. Спасенная им жертва, наследница — почти всегда стенографистка. Это подтверждает общераспространенность заветной мечты; по меньшей мере пятьсот тысяч женщин — служащих различных предприятий — в мечтах видели себя спасенной наследницей. Благодаря своим собственным возвышенным представлениям, они превратились в типично романтических героев, — пока читали Уоллеса. Затем они неожиданно становятся невинной, совершенно беспомощной добычей в «Похищении сабинянок». Темнокожие похитители необычайно энергичны. Это — в книгах. В жизни, напротив, пассивность и предприимчивость присущи примерно в одинаковой степени служащим и мужского и женского пола; в повседневной жизни, полной забот, нет и в помине ни спасителей, ни жертв.
Чем труднее нам жить, тем настоятельнее потребность в необыкновенном. Этим объясняется длительный успех детективных романов. Когда человек читает, ему хочется, чтобы вымысел, который он переживает, был полон приключений, — в противовес тусклой повседневности. В самом деле, кто подозревает, что он сам, собственной персоной участвует в гораздо более объемном приключенческом романе, в авантюрах приобретения, классовой борьбе, в тайной, а может быть, уже явной войне, охватившей все человечество, войне между двумя в высшей степени враждебными друг другу силами, борющимися вокруг нас?
Вместо этого скромный читатель увлекается заминированными домами с бесчисленными ловушками, западнями, потайными выходами. Хорошо, под таким домом тоже можно подразумевать человеческую жизнь, и именно поэтому читатель невольно дает увлечь себя. Он смутно чувствует, что живет среди бесчисленных опасностей — отсюда его сочувствие всем персонажам Уоллеса, подвергающимся неслыханным опасностям. Самым опасным преступником во всей книге в конце концов оказывается тот безвредный, добродушный человек в очках и с бородкой, которого никому не приходило в голову заподозрить. В этом нет ничего невозможного. Некоторые романы Бальзака обязаны своей увлекательностью подобным же средствам. И они тоже передают потомству беспокойный, авантюрный дух тяжкого послевоенного времени.
Но у Бальзака, — если отважиться на подобное сравнение, — тайны не задерживают нашего внимания дольше, чем это необходимо; действие романов, развертываясь, раскрывает перед нами не столько внешние опасности, с которыми борется детектив, сколько внутренние опасности, заложенные в самих людях. В книгах Бальзака или у Достоевского мы познаем человека через его вину, через его преступление. Там нет так называемых преступников, потерявших облик человеческий, и автор никого не настраивает против каких-то персонажей, которые с самого начала ничем иным не могли быть, кроме как преступниками. По своему знанию общественной жизни Бальзак, конечно, стоит выше всех других, иного нельзя и ожидать. Не говоря уже о человеческих образах. Но как обстоит дело, — если уж сравнивать Уоллеса и Бальзака, — с простой человечностью? Как воспринимают этот столь широко читаемый ныне автор и его поклонники несчастье? Ведь совершить преступление — это же несчастье? И разве виселица ничего не доказывает?
К сожалению, в этих книгах, которые читает весь мир, виселица доказывает все. Она — нравственный аргумент, цель поступков и борьбы, да, она чуть ли не высшая радость победителей. Загнать преступника на «меловой круг» или в «западню» — вот вершина успеха. Подлинные герои автора — трое сыщиков-любителей, трое «справедливых», которые самым добропорядочным образом совершают еще большие зверства, нежели столь ненавистные им преступники. За них справедливость, — ну хорошо, справедливость! Но многое против них — их садизм, их социальная беспринципность и человеческая тупость. Но эти молодцы увлекают за собой миллионы верующих — ту самую массу читателей, которая все воспринимает через веру, которая когда-то читала гуманные истории о преступниках. Что же изменилось? Как же все изменилось!
У Бальзака тихо и почти всегда невидимо (по Парижу) двигается шеф тайной полиции времен последней монархии Бурбонов, он олицетворяет режим и его страшную власть. Вместо этого ужаса современный детективный роман пользуется только ужасом быстрых средств передвижения; впрочем, полицейский попадается в каждую ловушку, устроенную преступником, и в конце концов все-таки побеждает благодаря случайности, ибо она — привилегия справедливых. Но у Бальзака и преступник порожден обществом. Вотрен порожден резким и бурным переходом от феодального государства к буржуазному. Ужас истории питает его собственный демонизм. Какого рода величия хотят достичь преступники 1931 года в книгах Уоллеса? Делового; в этом отношении они вполне нормальны и современны. Отклонение в сторону ужасов составляет разве только то, что они должны раздобыть неслыханное количество денег, иначе они сразу же обанкротятся. Кроме того, они безумны.
Безумие столь многих уоллесовских преступников — уступка медицинской науке. Социологической же науке не делается никаких уступок. Безумие, сверх того, используется с целью сделать преступников отвратительнее и ненавистнее читателю, а связанные с ними впечатления — как можно страшнее. Безумие здесь выполняет ту же задачу, что и техника, — и то и другое подчиняется интересам рассказчика. Нельзя поверить, как дух техники, завладевший романом, может придать самому человечному делу полнейший автоматизм! Это наблюдалось и восемьдесят лет назад. Не люди, а тысячи бездушных аппаратов. Не общество, а нечто непрерывно вращающееся. Юмор в соседстве с ужасным напряжением, негодование по поводу гнусностей не дают читателю опомниться, осознать, что его удовольствие запретно. Но оно не запретно, потому что удовольствие не так-то легко становится запретным. Нужно быть благодарным тому, кто любым способом доставляет нам удовольствие в нашем мире, не вполне приспособленном для этой цели.