Можно стремиться изобразить общество. Но теперь часто случается, что в романах описан и представлен только определенный возраст: молодость. Рисуется не общество, а только отношение молодою поколения к нему. Возникает новая группа книг — чуть ли не жанр, — характерных как раз для нашего времени.
Что означает этот пресловутый, ныне ставший для нас столь привычным страх перед жизнью? Сперва он назывался страхом перед завтрашним днем и им были одержимы даже богатые. Страх перед завтрашним днем может быть сильнее страха за жизнь; как ясно мы это видим на окружающих! Кажется, будто обычный так называемый темп, равно как и вся подавляющая неестественная деловитость вместе с теперь уже привычным высокомерием молодежи, — будто все это лишь сопутствующие явления такого существования. Однако колеблется не только существование: сомнению подвергается сама ценность жизни. Наше бытие движется на холостом ходу, — говорят некоторые. В одном романе, который так и называется «Человек на холостом ходу», об этом говорит молодой Карл Нилс Николаус{209}.
Сама форма его романа носит на себе отпечаток упрямства его автора, которое легко может быть истолковано и как левый и как правый радикализм. Сегодня все одинаково подчиняются партийной дисциплине. Николаус же явно не причисляет себя ни к какому иному объединению, кроме как к молодежи, которая, правда, тесно сплочена против других возрастных групп. У него «вера молодости в крови», и утверждает он следующее: во-первых, молодые хорошо разбираются в машинах, тем самым они уже имеют одним шансом больше, чем, например, какой-нибудь старый банкир. Они доходят до обоготворения машины — деловитого обоготворения; но бог, все-таки бог оживает в машине. И вот происходит то, в чем Николаус не признается прямо: чрезмерное увлечение молодежи машинами в домашнем обиходе оттесняет развитие других интересов — в частности, духовных. Молодежь сама становится такой же точной и послушной, как ее машины. Она ни во что не ставит непредвиденное. «Мы хотим получать приказы. Ничтожество жаждет броситься в бой, это составит его счастье». Жизнь должна быть отрегулирована как в технике, — по приказу «ее включают»; «свобода» же, напротив, для этой молодежи — не что иное, как техническая неполадка. Николаус устраивает в своей книге целое железнодорожное крушение, чтобы показать, как выглядит свобода: она уподобляется поезду, сошедшему с рельсов. Он и ему подобные не хотят, чтобы свобода развратила их. Развратить! Оказывается, ничего другого свобода теперь уже не может сделать, но кто виноват в этом? Свобода, ради которой жило и умирало столько великих и талантливых поколений! Кто ее боится и не переносит, — тот ни смел, ни силен. Теперь ясно: их страх перед жизнью порождает свободоненавистничество.
Свободе, которая столетия назад проложила себе путь и стала, наконец, господствовать в Европе, материк обязан кое-каким беспорядком, но и великими деяниями и незаурядными личностями. Новый идеал повиновения, разумеется, не смог до сих пор ничего дать миру. Он еще не получил всеобщего признания, и пока мы видим больше пропаганду повиновения, нежели само повиновение. Не следует ловить на слове и молодого Николауса. Твердо только одно: он ненавидит отсутствие убежденности и нравственную слабость, — и то и другое, конечно, возникает там, где люди свободны. Но ведь первые борцы и провозвестники свободы были исполнены веры в высокое призвание рода человеческого и отличались суровостью. Весь вопрос в том, взрастит ли будущее посредством приказов и повиновения более высокий тип человека. Еще совсем недавно и именно в Германии мы видели, что и то и другое губит людей. Но, быть может, необходимо время от времени менять методы, хотя бы для того, чтобы вернуть подлинную значимость пренебреженным достижениям. У молодых поклонников машины и повиновения нельзя отнять по крайней мере восторженности. Они чувствуют себя «невидимым войском», ищущим «единого фюрера и единого знамени». А затем — в поход, к победе! «Молодость должна стать силой», — провозглашает и тот роман, о котором мы говорим.
Роман Николауса, независимо от того, считаются с ним или нет, так полно выражает определенную «систему взглядов», как редко встретишь в другой книге. Прежде всего все представители старшего поколения здесь — сластолюбивые старцы, шантажисты, от которых нужно спасать каждую молодую женщину, каждого молодого человека. Кроме того, старцы, как там говорится, «не осознали границ денег», поэтому они и их царство должны погибнуть. Молодежь, даже девушки, исповедуют образ мыслей, который раньше назвали бы грубым. Но мужчины по желанию взаимозаменяются — не только применительно к женщинам, но и вообще, что является следствием механической однородности. Это одно. Но как ни мало значение индивидуума, моральная ответственность принуждает его ко многому, — этого требует род и раса, возвышающиеся над отдельной личностью. Супруг приходит к любовнику своей жены и настаивает, чтобы его жена имела от него ребенка. Любовник отказывается — только потому, что в вопросах евгеники он еще более добросовестен, чем муж. Гомосексуалисты вследствие охраны общественного здоровья кончают плохо, против них рекомендуются даже пулеметы. Вообще насилие — начало и конец всего.
Как это, собственно, сочетается? Восприятие жизни как точно заданного течения технически оформленной силы — и наряду с этим непрерывный мордобой, который никогда ведь не обходится без произвола? Но это происходит потому, что первое есть страх перед жизнью. Он появился еще прежде любви к машине, и сила, которая хочет полностью подчинить нас машине, — его доктрина, доктрина страха перед жизнью и боязни свободы. Самое подходящее орудие для осуществления насилия, конечно же, молодежь. Непримиримость и непонимание — старое наследство, все мы когда-то его получили, чтобы затем потерять. Правда, прежде мы и в Германии переживали моменты, когда молодежь была способна к снисходительности и пониманию. Но это, наверное, было не по правилам и не могло продолжатся долго. Вслед за этим должна была разразиться великая война и снова все выправить. Мы не так уж отличаемся от других, как думаем. Другие поколения, другие народы позволяют себе то же самое под разными предлогами.
Несмотря ни на что, и сегодня даже молодые писатели способны спокойно, с улыбкой наблюдать происходящее. Не исключено, что при этом им становится не по себе, и только строгая самодисциплина делает их способными к этому. Они видят существующий мир не более прекрасным, чем их ровесники — проповедники насилия. Только они не знают, что делать с насилием. Чем оно может помочь против моральных факторов? Молодежь этого типа прежде всего убеждена в господстве морального фактора, что свидетельствует об ее разумности и предполагает начинающуюся зрелость. Они приобретают многое, чему угрожает опасность исчезнуть. Поэтому они образуют самую интересную из охарактеризованных здесь групп. Один из ее представителей — Германн Кестен{210}.
Он ненавидит и любит общество. Он страдает и создает иллюзию, которую называет обществом и о которой никто, кроме романиста, не заботится. Когда политик занят, скажем, восточной политикой, Запад перестает для него существовать. Политики и дельцы используют каждый раз только определенный круг людей и интересов; все другое должно быть отстранено. Пока длится эпоха, никто не уясняет себе, что все его образы стоят друг друга, все рождены более или менее одинаковыми, одинаково отжили, и спокойно можно было бы обойтись без их так называемой борьбы — все равно у них ничего не вышло. По сути дела, еще никогда не было победителей. Прежде чем они достигли цели, они забыли обо всем, во имя чего хотели победить; то же произошло и с их противниками. И те и другие уже столько раз отчаивались, столько раз внутренне склонялись к врагу, совершая предательство по отношению к самим себе. Ненависть, готовность помочь и недостаток веры в себя попеременно охватывали их, пока, наконец, не выпадало решение. Оно — лишь вмешательство безотчетных сил в возню ненадежных слабосильных людишек, которые в противном случае могли бы без конца продолжать копошиться.
Подлинное или фальшивое, — впрочем, оно подлинное, — общество, рассматриваемое таким образом, все же составляет некое единство. Романист делает его таким, ибо противники, в жизни редко попадающиеся на глаза друг другу, здесь все пропущены через его сердце и чувства. Там они познают, что все они — дети своего времени, в которое стоит жить, — познаем это также и мы. Из романа Германна Кестена «Счастливые люди» люди кое-что узнают, а потом уже критикуют его. Роман называется «Счастливые люди», хотя герои в нем чаще всего несчастны, а многие даже упиваются своим несчастьем, в полном соответствии с тем, что имеет место в самой действительности. Примечательно, что такой человек к концу может стать счастливым, нисколько, собственно говоря, не изменившись при этом. Долгое время такие существа были несчастны из-за своей слабости. Из слабости же они в один прекрасный день отдаются счастью. Их счастье стоит другим жизни; но и несчастье их требует жертв. В счастье они обзаводятся мнениями, которыми хотят объяснить свое счастье. Прежде они имели взгляды, соответствовавшие их несчастью. Ни одна из их философий ничего, разумеется, не доказывает. Их свойства остаются неизменными при любом положении, — дело лишь в том, что они сами дают им выгодное толкование, как только позволяет положение.
Детища этого времени, они ни в коем случае не являются продуктом собственных усилий. Сообщество, работающее подобно машине, из одного напоследок делает миллионера, а другую — его единственную подругу — преждевременно толкает под колеса поезда метро. Это еще не значит, что первый был сильнее; напротив, его уступчивость помогла ему сохранить жизнь и, как ему кажется, стать счастливым. Но они не счастливы по-настоящему, равно как и неосновательно чувствуют себя несчастными. И то и другое, строго говоря, дозволено лишь личностям. Судьбы не было, ее ведь завоевали. Зато теперь они пользуются только случаем, а это нечто иное. Или же не успевают ухватиться за случай, — но и тогда все идет своим чередом. Будущий миллионер прежде часто испытывал такое чувство, что дело пойдет и без него. Он сомневался в своем праве на существование. Кто был послан в этот мир намеренно или с обоснованностью, близкой к намеренности, тот еще никогда не ставил себя под сомнение, но сегодня все без исключения действительно склонны к этому. Они здесь лишь случайно.