Сейчас большинство немцев взывает о помощи к государству — вместо того чтобы самим помочь себе. Им до сих пор еще не ясно, что государство в основном уже бросило их на произвол судьбы, если оно вообще когда-либо служило этому большинству. Правосудие никогда не было республиканским. О рейхсвере не известно ничего определенного. В то же время все видят, что нынешнее правительство рассматривает личную гвардию Гитлера не как угрозу своему существованию, а как желательное дополнение к вооруженным силам. Какую же позицию занимает правительство? Совсем не ту, на которую еще надеется большинство, когда оно взывает к правительству о помощи. Один из государственных министров заявляет, что правительство не должно изолироваться от народных масс. Имеет ли он при этом в виду большинство или же меньшинство, которое волею случая завладело оружием?
Достаточно, что это и многое другое, в том числе сила денег, говорят в пользу победы национал-социалистов. Но важнее, несравненно важнее то, что говорит за их поражение, в пользу прочности демократии. Ибо эти факторы должны быть ясно поняты, иначе они никогда не будут полностью использованы. Демократия может надеяться на инстинкт самосохранения в народе. Немецкий народ не беспечен, его дух глубоко истерзан. Должно же быть у него чутье, которое появляется даже у животного, когда его ведут на бойню. Народ хотят подавить, а затем погнать на новую войну с другими странами. И это народ все-таки предчувствует. Если он долго медлил и дал себя парализовать, он, возможно, в конце концов еще соберется с силами. Пролетариат, который разобщен только из-за идеологических расхождений между его вождями, мог бы объединиться. Затем еще совершенно не очевидно, что общественные институты, поскольку они до сих пор находятся в руках республиканцев, будут отданы без боя. Исход же борьбы был бы по меньшей мере неясен. Если рейхсвер из осторожности воздержится от вмешательства до тех пор, пока не выявится, кто сильнее, то более сильным окажется большинство, коль скоро оно непременно захочет добиться этого.
Самый же крупный козырь демократического большинства — это сомнительная нравственность его врагов и неверие их в добрые качества человека. Национал-социалисты и их главари, не считаясь ни с чем, рвутся к теплым местечкам, к власти. Они крадут чужие идеи, которые все же оказываются умнее их. Национал-социалисты продажны, и, прежде чем они достаточно окрепли для того, чтобы разыгрывать из себя спасителей Германии, они были наемным отрядом клики промышленников. Все это чувствуют многие немцы, находящиеся в полном неведении. В глубине души немцы понимают, как мало прав имеет сам Гитлер и его окружение на присвоенную ими роль. Когда Гитлер с пеной у рта поносит Францию, каждый думает про себя: это как-то странно для бывшего австрийца. Человек, рожденный восточнее германской границы, не может так сильно ненавидеть «заклятого врага» Германии. По-видимому, он комедиант. Что ему до судеб даже самой Германии? Австрийский комедиант использует один из пороков немцев — антисемитизм — по какому праву? Каков сам он и многие из его окружения? Все это немцы чувствуют, и именно это чувство имеет решающее значение. Было бы весьма странно, если б определяющим для будущего национал-социализма оказалась его очевидная жестокость, а не его внутренняя слабость.
Допустим, они победили и установили свою тупую деспотию. В чьих, собственно, интересах они будут править? В интересах своих кредиторов, того определенного круга лиц, именующих себя «опорой экономики», которые уже дважды приводили к гибели государство, на чьи дела они оказывали влияние. Первую империю они ввергли в войну, вторую — в национал-социализм. Неужели вдруг иссякли все их таланты и они ни во что больше не смогут втравить и третью империю? Третья империя рухнет из-за своей несостоятельности и зависимости. Затем начался бы невиданно кровавый период в истории Германии. Империя фальшивых немцев и фальшивых социалистов будет воздвигнута в потоках крови, но это ничто по сравнению с морем крови, которая прольется при ее падении. И тогда демократия исправит свои прежние упущения, вступит в борьбу и, наконец, отомрет, и вообще это уже будет не та несовершенная демократия прошлого века, а истинная демократия, какой ее мыслит себе народ.
ПИСАТЕЛЬ И ВОЙНА{212}
иру снова грозит война, и это после всего, что мы делали, дабы воспрепятствовать ей. На этот раз писателей, тех, которых считают таковыми по праву, не в чем упрекнуть; со времени прошлой катастрофы они действительно сделали все, что было в их силах. Ни в одной из книг, подлинно ценных и пользующихся успехом в Европе, война не приукрашена. Не знаю, есть ли у военной партии какой-либо страны свои писатели, — если есть, они писатели только для этой партии, а остальные творят для всего мира.
Мы, писатели, неустанно разоблачали подлинную сущность войны, вскрывали ее гнусные, грязные мотивы — все, что обычно завуалировано красивыми фразами. Мы словно рентгеновскими лучами просветили сложную психологию человека на войне. Неужели все было напрасно?
Нет, не напрасно. Сила наших ударов растет, и мы боремся с удвоенной страстью. Писатели уже давно разгадали войну и заклеймили ее своим презрением. Но вспомним о прежних временах; иронические выпады Вольтера в «Кандиде» относились к малым войнам. Чудовищная война, которую мы пережили, вызвала у нас более гневное и более зрелое возмущение. Теперь писатель и участник войны — часто одно и то же лицо; раньше это случалось редко; сейчас писатели выступали от имени всех, их воспоминания вобрали в себя воспоминания всех, и их слова шли из самой гущи народа. В прошлом так не бывало.
Между тем в массах происходят быстрые изменения, ибо они становятся моложе. Приходит новое поколение и приносит с собой неведение, дух бунтарства, мужество, страсть к приключениям и, наконец, те же дурные инстинкты, на которые с успехом могли рассчитывать поджигатели войны и в 1914 году.
Все-таки поджигателям войны и тем, кто в ней заинтересован, в следующий раз будет труднее. Мы своевременно начали борьбу с ними. Они вынуждены будут прибегнуть к новым уловкам, чтобы перехитрить народы и лишить их разума.
Это очевидно уже сейчас.
Заговор против мира сначала носил название автаркии. Все началось с таможенной войны. Затянувшийся экономический кризис, это порождение немощи и эгоизма, — уже преддверие войны, которое, хотя и незаметно, но переходит в войну.
Безработица, которую сейчас почти не пытаются устранить, армия безработных, у которой наглой рукой отнимают ее социальные права, — все это непосредственные причины войны, ее начало. Для безработных война — последняя возможность работать, выбора у них нет. Нацистская военная партия предоставляет им последнее прибежище, другого выхода у них нет. Национализм уже по самой сути своей всегда означает войну, даже если он и не выражает себя в таких крайних формах, как в настоящее время.
Из этого следует, что все, кто еще хочет спасти нравы своей страны и Европы, все, кто не представляет себе существования без духовной жизни, все люди мысли, люди творчества, все, кто из одного чувства самоуважения любит Свободу и Справедливость, — все они в создавшемся положении неизбежно должны работать во имя мира, выявить как старые, так и новые причины войны и бороться с ними: с пошлинами, с кризисом, с нуждой, с болезненным властолюбием политических проходимцев и с не менее болезненной уступчивостью обманутых и приносимых в жертву. Кто трудится во имя мира, сегодня не ограничивается увещеваниями, а сам берется за его организацию. Мы хотим помочь трудному делу создания таможенного союза для всей Европы и прежде всего немецко-французского. Мы всеми силами поддерживаем международный экономический план, ибо никакого другого плана быть не может. Ни одна страна не жизнеспособна сама по себе. Европа может существовать лишь как единое целое, или она утратит свое значение в мире. Европейское единство в духовном отношении уже существует; все европейцы ощущают смертельную опасность, грозящую их континенту; они чувствуют себя тесно связанными друг с другом; раскаиваются в распрях и близки к тому, чтобы считать эти распри предательством по отношению к Европе. Таковы мысли и чувства передовых европейцев, и они составляют весьма значительную часть населения. А так как духовное начало лишь предваряет все, то экономическое и политическое соглашение завершит процесс объединения.
Это и будет окончанием войны, правда, пока только для Европы; но Европу, разумеется, нельзя представить себе без России! Изоляция России, о которой мечтают определенные круги националистов, была бы не чем иным, как немедленным объявлением войны! Мы должны быть бдительными, вести непрерывную борьбу и смело признаваться в своих промахах. Стремление к миру не дает права отдыхать! Любовь к миру обязывает нас быть суровыми к самим себе; достижение подлинного мира — это не только единственно справедливая, но также самая тяжелая, не знающая окончательного исхода война. Ибо это война духа против силы.
ПРОТИВ ФАШИЗМА И ВОЙНЫ
ТОЖЕ МНЕ РЕВОЛЮЦИЯ!
ля ее зачинщиков, очевидно, очень важно, чтобы она действительно считалась революцией. Ноябрь 1918 года — для них это была не революция, а преступление, совершенное одиночками. Они считают своим долгом начисто отрицать ее — у них, видите ли, тоже есть своя национальная гордость. По всей видимости, они в восторге от собственных дел, включая преследования и зверства. Они получают особое удовольствие, навлекая на себя всеобщее осуждение, и тем тверже они убеждены, что совершаемые ими дела являются подлинно немецкими.
Я полагаю, что они заблуждаются, и настоящая Германия, за которой будущее, не имеет с ними ничего общего. Трудно держать разъединенными отдельные части этой страны. Ее населяют четко разграниченные расы, но гораздо важнее, что они цивилизовались в совершенно различные времена. Это частично объясняет царящую между ними ненависть. Кроме того, здесь у