ека, а во имя его защиты и его счастья, не нуждается в нападках и не заслужило их. Для писателя — мыслителя и общественного деятеля — это величайшее благо.
Мы всегда ощущали гнет государства, которое было против нас, против наших убеждений, наших понятий о справедливости и человечности. И вот возникло государство, которое ставит своей целью то, к чему мы всегда стремились: воспитать человеческий коллектив, где каждый работает ради счастья всех, сделать каждого человека более совершенным членом беспрерывно совершенствующегося общества. Большое счастье сознавать, что такое государство существует. Многих и многих спасает от отчаяния надежда, что и в их стране эта великая цель будет достигнута. Существование и пример Советского Союза не дают отворачиваться от действительности. Мы живем и говорим не в сверхчувственном мире, наш долг — наблюдать жизнь и человека в действии.
На первой странице одного журнала, в котором печатается мой роман{237}, я прочел речь вождя Советской страны о новой Конституции СССР. Я допускаю, что совершенная демократия и реалистический гуманизм не могут быть осуществлены в столь короткий срок. Поколения советских людей должны пройти школу демократии и гуманизма, прежде чем они будут полностью отвечать всем требованиям такой Конституции. Но еще сильнее начинаешь верить, что так и будет, когда читаешь слова Сталина, — столько в них уверенности, доброты и ясности ума. Для меня было новостью, что глава такого гигантского народа может обладать всеми этими качествами в соединении, к тому же, с огромной энергией. Я также никогда раньше не читал речи главы государства на первых страницах литературного журнала, никогда не думал, что он может иметь право на это благодаря талантливой форме и содержательности его произведения.
Сотрудничество интеллигенции с пролетариатом отвечает требованиям разума, ибо отныне пролетариат является носителем культуры и классом, созидающим государство. И мы, на Западе, приступаем к установлению этого сотрудничества. Тип интеллигента, который боится «опролетаризироваться», начинает уже устаревать. Мы должны подумать о том, чтобы превратить каждого пролетария в интеллигента.
Впрочем, если ни к чему не обязывающие эмоциональные симпатии к Советскому Союзу просто приятное ощущение, то основное — подсказанная разумом уверенность, что в истории человечества отныне и навсегда есть только один путь к прогрессу — гораздо важнее.
КАЗНЕННЫЕ
ИОГАННЕС ЭГГЕРТ
оганнес Эггерт был металлистом. Он воевал на фронте, после войны боролся за мир. У него было лицо настоящего немца. У нацистов таких лиц не встретишь. Они казнили его. И причин было много. Он был лучше них. Он был истинным борцом. Он защищал правое дело — дело его народа и всех честных и мужественных людей. А главное — он был представителем класса, которому принадлежит будущее, — он был пролетарием, который учится, умеет ясно выражать свои мысли и, когда настанет час — будет действовать.
Именно такие люди страшны стоящему у власти сброду трусливых негодяев. Они казнили Эггерта тайно, как и все, что они делают, — будь то войны, кражи или казни. И при этом они, как и всегда, лгали. В тот же день, почти в тот же самый час, когда они обезглавили фронтовика и борца за мир, они заверяли других фронтовиков в своей любви к миру. Когда же честные борцы всех народов восстанут против изолгавшихся палачей?!
Народы! Требуйте прекращения казней и ликвидации концентрационных лагерей, которые позорят Германию и угрожают вам. Ибо эта жестокая и бесчестная в своей основе система, как только сможет, принесет несчастье и вам.
ЭДГАР АНДРЕ
В Гамбурге, в областном суде решается вопрос о жизни Эдгара Андре. Этот сорокалетний человек всю свою жизнь боролся, подвергался преследованиям и стал героем немецкого освободительного движения. Он родился в Аахене, вырос в сиротском приюте в Брюсселе и добровольно пошел на войну на стороне немцев. Был ранен, как и Рудольф Клаус, которого немецкие судьи приговорили к смерти лишь за то, что он имел свои убеждения. Участвовавшие в войне немецкие герои верили, что она ведется для блага народа. Те же, кто и после войны продолжали бороться за свой народ, попадали в положение Клауса, Фите Шульце и Эдгара Андре. Фите Шульце предстал в 1934 году перед тем же гамбургским судом, перед которым стоит сейчас Андре. Шульце не услышал, когда его окликнул судья.
— Вы глухой?
— В тюрьме у меня лопнула барабанная перепонка.
Вероятно, после этого наступило тягостное молчание. Почему? Каждый немецкий политический заключенный прежде всего знакомился с так называемыми «чиновниками по расследованию». Может быть, это те же судебные исполнители? Нет, это — подлые палачи. Вот почему обвиняемые и свидетели являются на суд с забинтованными головами, на костылях и оглохшие.
Вот уже три года, как Андре находится в руках «чиновников по расследованию». Он попал к тем, кто хотел убить его еще раньше, во времена Республики, — тогда по недосмотру убили другого. В тюрьме они сидели недолго, их друг Гитлер освободил их, как только пришел к власти; теперь у них есть возможность наверстать упущенное и исправить ошибку. А уличающих показаний свидетелей легко добиться побоями.
Предать суду человека, которого наци с личного благословения своего предводителя однажды уже пытались убить, — и предать суду такому, где они и их главарь хотят на сей раз играть роль судей, — это ли не высшее достижение нацизма. На Эдгара Андре возлагается вина за смерть двухсот членов господствующей партии, больше ничего. Если же свидетели заявляют суду, что Андре вообще не было в Германии, то это говорит не в пользу обвиняемого, а против свидетелей; в глазах судей они тем самым становятся его сообщниками. Были ли судьи и прокурор когда-либо прежде, до Гитлера, порядочными людьми? Имели ли они понятие о честности? Но хватит об этом, — вот как выглядит в Третьей империи суд. Неопровержимо доказано, что после запрета Союза красных фронтовиков Андре не имел с ним никакого дела, а принимал участие в международном движении моряков. А это, быть может, еще хуже. Интернационалисты — опаснейшие враги нацистов, ведь это люди, о которых знают где-то еще, к тому же они говорят и пишут преимущественно по-французски, как гамбургский рабочий Эдгар Андре. От таких людей надо себя оберегать.
Оберегайтесь, вам это все равно не поможет. Вы не осмеливаетесь убить Андре. Когда бельгийский комитет потребовал с ним свидания, вы настолько растерялись, что даже выпустили его жену, — которую, разумеется, захватили в качестве заложницы. Продолжайте поступать так же, показывайте ваши жертвы — ваших будущих победителей — перед мировой общественностью в великом торжественном свете, озаряющем героев — истинных героев, не ваших!
Почтим память погибшего — он был верным, храбрым человеком. Германия должна гордиться тем, что у нее были и есть такие люди как Эдгар Андре. Они не умирают и не уходят в отставку; это не зависит от убийц, и нацистское государство бессильно остановить неудержимо возрастающее число своих врагов. До чего ж плохи дела у государства, которое на пятом году своего существования все еще продолжает убивать! Сколь ничтожны его достижения, сколь ненавистно оно — прогнившее, отчаявшееся, трусливое, — если оно все еще вынуждено убивать! Оно думает, что внушает всем страх, — обнаруживает же оно свою слабость.
РОЖДЕНИЕ НАРОДНОГО ФРОНТА
од подходит к концу, и с родины поступают сообщения. Народ, подвергшийся жестоким испытаниям, рассказывает о себе. Он пишет друзьям за границу о том, что он сделал за минувшие месяцы, как он противостоял тому ужасающему развалу, который продолжается уже почти пять лет, и как пытался по возможности задержать его. Корреспонденты выражают уверенность в том, что все больше и больше немцев разделяет их убеждения и их волю, а главное, что большинство народа теперь высоко ценит волю и убеждения, — чего не было раньше.
Это ново. Под гнетом озверелой нацистской диктатуры громадное большинство немецкого народа поняло, что такое свобода, — что она не прихоть нации и одиночек, но самый высокий долг. Вновь обретенное чувство долга заставило всех серьезно призадуматься.) За эти последние годы Германия стала серьезной. Катастрофа 1933 года была результатом всеобщей беспечности и безответственности. Теперь этому пришел конец. Отныне, если немцы решат действовать, то вместо того чтобы изменять долгу и совести, как в 1933 году, они будут знать, чего добиваться и что считать целью своей жизни.
Борьбой за повышение заработной платы руководят люди, сознающие свою ответственность и готовые нести все последствия этой борьбы. Крестьяне, сопротивляющиеся принудительным мерам, заранее знают, что их ждет еще большее усиление этих мер. Духовенству и его общинам приходится проявлять исключительное мужество, чтобы отстаивать свою веру. Но их мужество порождено террором: они никогда не были бы столь храбры, если б не знали твердо, что враг их веры истощит свою злобу на них же самих и что их жертвы не будут напрасными. Как бы ни росли преследования, наше сопротивление будет продолжаться, будет крепнуть, пока не превратится в наступление. Так думают все.
Верующие, крестьяне, рабочие — и уже не только они одни — все сознают грозящую им опасность и добровольно идут на личные жертвы, понимая, что победу они завоюют в тяжелой и суровой борьбе. Это уже совсем иное, нежели та, прежняя, не связанная с риском травля республики, а затем смехотворно легкий захват власти «победителями», не знавшими, что такое борьба, — так как их победа была заранее выторгована; совсем иное, нежели тысячи лживых речей, сотни безнаказанных налетов, оплаченных наличными. Массы, допустившие этот фарс и даже аплодировавшие ему, фактически отсутствовали, ибо они отсутствовали морально; не научившись внутренней ответственности, они не могли осознать серьезности положения.