Теперь они учатся. Их письма, в которых они отчитываются перед своими друзьями и советчиками, трезвы в оценках, в них нет и следа былого ложного пафоса и несбыточных желаний; прежде основная масса немцев не могла предвидеть всех реальных последствий, а тем более нарисовать себе осмысленную картину происходящего.
Теперь же решающим фактором является то, что большинство немцев ясно представляет себе картину будущего, предопределенного их собственной волей и совестью, а не внушением и обманом, как прежде.
Вот та существенная перемена, которую мы должны понять прежде всего, да и всему миру не мешало бы осознать, «усвоить», что Германия переживает сейчас нравственный переворот, один из величайших в ее истории. Это уже не тот народ, что был прежде.
Из разных концов страны сообщают: удалось отвоевать у властей повышение заработной платы и, сверх того, добиться отмены наказаний. Тут же упоминается о защите веры, о ее триумфальном возвращении в школы, из которых она была изгнана. Горняки и верующие солидарны в борьбе — ведется ли она за повышение заработной платы, за освобождение заключенных, или за отнятую веру. Ссылка освобожденных товарищей в отдаленные районы встречает решительное сопротивление. Так называемая единая школа — трюк, придуманный нацистами против свободы совести, — встречает противодействие тех же объединенных сил — социалистов и коммунистов вместе с католиками, католиков вместе с протестантами.
У них не было никакого единого плана. Сначала они вовсе не намеревались бороться за общее дело. Каждая группа отстаивала сначала лишь свои собственные интересы, пока не стало ясно, что везде и у всех групп одна цель: спастись от кровавой тирании, которая угрожает жизни уже не того или иного в отдельности, а всему народу в целом! Тогда они объединились ради общего дела, начав всенародную борьбу за свободу. Только тогда человек познает истинную цену свободы, когда она становится жизненной необходимостью. Свобода покинула заоблачные выси Идеи, она спустилась к людям, которые даже не называют ее имени и не говорят громких фраз. Они трудятся ради нее, как ради хлеба насущного.
«За последнее время наблюдаются некоторые признаки, свидетельствующие о снижении заработной платы, об усилении принудительных мер в отношении крестьян (сдача зерна) и репрессий против церкви; тем больше требований предъявляется к нам. Усиление террора и разорение народа нацистами требует от всех противников Гитлера усиленного сопротивления, требует новых, лучших и более совершенных форм борьбы». Внимание, здесь борьба за хлеб насущный поднимается на новую ступень! «Наши единые лозунги, наши совместно составленные и подписанные от имени Народного фронта воззвания, распространяемые вместе с организационными инструкциями в нелегальных брошюрах и через радиостанцию «Свобода», — все это помогает нашему народу, все это необходимо ему для борьбы с жесточайшим террором». Внимание! В стране прозвучало новое слово.
Это слово — Народный фронт. Оно произнесено в отчете о голых фактах, о действиях, неизбежно и естественно вытекающих из стремления к самозащите. Вначале никто не знал, что результат совместных действий будет называться Народным фронтом. Народный фронт — это сумма множества разрозненных действий, которые наконец-то слились воедино. Никто не взывает к свободе ради самого понятия этого слова. Она явилась людям, когда жить без нее стало невозможно. Свобода и единый фронт народа, который хочет жить наперекор тиранам, — вот высшие духовные ценности. Только так были выстраданы и завоеваны духовные ценности, когда-либо торжествовавшие. И большинство немцев страдает теперь для того, чтобы их завоевать.
Народный фронт не импортирован в Германию извне, разве это не ясно? Он не является подражанием какой-либо чужой государственной или партийной системе и не обязан своим возникновением усилиям одних только эмигрировавших врагов нацистского режима. Последние, правда, потрудились немало, да и пример других стран тоже налицо. И все же никто не смог бы заставить немцев создать Народный фронт, если бы они сами уже не созрели для него, подготовленные годами страданий и борьбы. Может быть, скажут, что их подстрекали? О нет, напротив, немецкий Народный фронт сам побуждает к действию своих зарубежных друзей и призывает их к единству. «Погребите все, что вас разъединяет! Будьте едины во имя нашего измученного народа!»
«Не успокаивайтесь, пока не добьетесь, чтобы руководство каждой партии приняло участие в нашей общей работе». Внутри страны члены этих партий давно уже участвуют в ней. «Все надежды мы возлагаем на немецкий Народный фронт, с помощью которого мы завоюем свободу, мир и счастье для всех трудящихся». Вот что думают на родине. «Фашизм и война — одно и то же, мы изо дня в день ощущаем это на собственной шкуре». Это говорят те, кто уже почувствовал. Ни одна страна не испытывает такого безграничного страха перед войной, какой испытывает Германия. У кого еще есть столько врагов в собственном отечестве, какое правительство, еще до начала войны, создало целую армию с единственной целью подавления собственного народа? Только прозревшие в несчастье немцы, как никогда прежде, могут полностью осознать, что их ждет гибель, если они не предотвратят войну, добившись своего освобождения.
Обоснованному страху немцев перед войной и ее финалом нацистские главари противопоставляют обветшалое пугало коммунизма. Напрасно, немцы перестали быть суеверными, горе научило их уму-разуму. «Среди нас, служащих и чиновников, распространяли панические слухи, будто коммунизм грозит всем нашим сбережениям…» Знакомая песня. «А что происходит теперь? Мало-помалу у нас все отбирают и всаживают в военную промышленность, — пишет служащий, испытавший это на себе. — Могу сказать одно, — заканчивает он, — я полностью солидарен с Народным фронтом, который хочет мира. Ибо только мирная жизнь может обеспечить народу благосостояние. И мы ждем этого от победы немецкого Народного фронта».
Иначе говоря: они ждут этого от самих себя. Народный фронт — это они сами и только они, без различия доходов, партий и вероисповеданий. И это уже стало реальностью. Различия пали не по приказу и не потому, что бедные и богатые, угнетатели и их жертвы, вопреки очевидности, объявлены «товарищами по борьбе». Нет, они добровольно, без всякого расчета — хотя и подчиняясь высшему, не людьми писанному закону — становятся товарищами всерьез и на свой риск. Что бы ни ждало их, счастье или гибель, на сей раз они не смогут, да и не захотят рассчитывать на других, знакомство с принципами фюрера на практике послужило для них хорошим уроком.
Обнищавшие средние классы, наконец, достаточно приблизились к пролетариату, чтобы понять его интересы. О школьных делах жена рабочего думает так же, как и учитель ее ребенка, а мнение коммивояжера об экономических нуждах совпадает с мнением безработного. Интеллигент и деятель искусства расценивают свое положение так же, как и все остальные: рабство и злостное ухудшение условий жизни. Все без исключения называют тот счастливый выход, в котором их спасение, одним и тем же словом; они знают его не понаслышке, каждому из них его открыла его собственная судьба. Это слово: свобода.
В письмах каждый высказывает свое личное мнение, но оно совпадает у всех. Их доводы будничные и деловые. Служащий одной торговой фирмы подсчитал, что его хозяин имеет возможность заработать бешеные деньги и, сверх того, за счет налоговых сумм приобрести себе новую роскошную машину. Каким образом? А потому, что «наш оклад сейчас на 25 % ниже довоенного». Жене рабочего никак не удается поговорить с учителем, потому что «в перерывах между уроками он занят каким-либо сбором или подсчетом». И винит она в этом не его, а тех, кто организуют сборы денег для своих празднеств, между тем как в переполненных классах не ведется никаких занятий. О том же самом пишет и педагог.
Подумать только, бывало ли когда-нибудь так, чтобы педагог и пролетарка сошлись во взглядах на школу и «с тревогой следили за возрастающим упадком школьного образования». И причины он называет те же, что и она, только формулирует их по-своему. Вместо того чтобы учиться, дети должны выслушивать «более чем слабые» речи Гитлера. «Воплями «хайль» хотят удовлетворить ненасытную жажду деятельности. Девочки и мальчики, моложе десяти лет, сидят запуганные, боясь пошевелиться, и не менее запуганный учитель надзирает за ними». Далее он пишет: «Ребята дичают, родители впустую платят за их учение»; смысл и цель всегда одни и те же — «дешевый успех у малых и больших детей».
Заключительная фраза педагога: «Мы неустанно стремимся разъяснять, что только Народный фронт даст нам желанную свободу мысли и действий». В том же духе, что и педагог, высказывается и работница, а ведь прежде этого никогда не бывало. Коммивояжер обнаружил, что фабрикам предписано для виду помещать объявления о найме новых рабочих, в то время как на деле они и своих увольняют. Он подтверждает наблюдения, сделанные учителем и работницей: и в его сфере царят обман и надувательство. Но «мы, коммивояжеры, непосредственно зависим от торговых оборотов этих дельцов». А так как и ему уже стало ясно, что за гнилой экономикой стоит еще более прогнивший режим, то вывод он делает тот же.
«Мы часто вспоминаем прежние годы. О новом Веймаре и думать нечего. Коммунизм внушает страх. Поэтому многие говорят теперь о немецком Народном фронте, который вступает в борьбу за свободу, мир и счастье, объединяя всех противников фашизма. Скажу лишь одно, что, когда я про это услышал, я почувствовал, будто выразили мое самое заветное желание». Так пишет коммивояжер, а такие люди не плохо знают страну, по которой они разъезжают, не говоря о том, что и свою выгоду они знают тоже. Свою выгоду понимает даже художник, и речи о культуре некоего господина, имени которого он не называет, его не проведут. Времена пресловутой республики он даже считает «потерянным раем». Вывод он делает тот же: «Немецкие деятели искусства должны стать и станут передовы