ми борцами Народного фронта».
Один интеллигент тоже вспоминает известную речь того же господина о культуре и, назвав его по имени, высмеивает его: и он еще заявляет, что принес нам свободу! Свободу шептаться. «Хороша свобода печати, когда, читая, веришь только обратному тому, что написано. Законность? Она существует, пожалуй, лишь для уголовников. Политические борцы за свободу находятся вне закона. Такова эта свобода. У нас в Германии есть только одна подлинная свобода — свобода молчать, терпеть и умирать». Отсюда же он делает вывод, что «теперь мы научились умирать за свободу». Далее — обычное проклятие «тому ужасающему военному взрыву», которого со страхом и трепетом ожидает каждый немец; а затем: «Разве мы все не готовы отбросить то, что разделяло нас прежде?»
Другой интеллигент пишет: «На робкий вопрос, что должно последовать за Третьей империей, нам на пятом году этой жесточайшей диктатуры указывают единственно возможный выход: сплочение всех друзей мира и защитников культуры, как сказано в призыве к созданию немецкого Народного фронта. Мы благодарим X., который своим недавним выступлением в защиту культуры показал, какую силу мы представляем, когда ставим высокую цель — свободу Германии — над интересами партий и сословий».. Много чести, вы хвалите нас не по заслугам. Мы уже давно стоим на своем посту, дольше, чем вы думаете, наш неизвестный друг, и работа наша началась не на пятом году. Но без того, что пережито и познано вами, она бы никогда не увенчалась успехом. Ваш Народный фронт — ваше собственное детище.
Ничего не было бы достигнуто, если б вы только под нашим влиянием писали такие строки: «Рабочие на фабриках отметают прочь все разногласия, мы, люди буржуазных кругов, должны взять с них пример и сплотиться в единый фронт свободы, чтобы вместе с рабочим классом завоевать новую демократическую республику». Она не будет похожа на Веймарскую — мы понимаем друг друга. Один из вас ясно и убедительно выразил то, в чем убеждены вы все: «Судьба спаяла нас воедино на борьбу за существование под сенью подлинной, передовой, достойной жизни свободы». Вот они, стоят рядом: судьба, борьба и свобода, но свобода иная — она далеко шагнула вперед, чтобы войти в жизнь и стать такой же ценностью, как и сама жизнь.
Такой она не была прежде, иначе бы вы не отдали ее с легким сердцем. Она была непрочной, ее предоставляли вам нехотя, пока кучка авантюристов, поддерживаемая финансовыми тузами, быстро не свела с ней счеты. «Передовая» свобода — не та, что была вчера, ей будет служить гарантией социализм. Все это знают, по этому вопросу в стране нет разногласий. Война и диктатура фашистской партии неотделимы друг от друга, они до конца разоблачены и ненавистны до предела. Диктатура фашистской партии означает духовную смерть, с первого же дня своего господства она двинулась, разоряя экономику, отнимая у людей все права и попирая разум, навстречу своей катастрофе.
После свершившегося в их сознании нравственного переворота, — а здесь показано, как это происходило, — немцы, наконец, сами взяли на себя ответственность за свою судьбу. Они называют это Народным фронтом. Немецкий Народный фронт родился в результате поворота, происшедшего в сознании многих тысяч немцев, и этот поворот вызван серьезными причинами. Вопросы заработной платы и религии, физические муки и духовное прозрение, которые они называют свободой, — все это коренится в их общем стремлении быть людьми. Сущность Народного фронта глубоко гуманна. А единственное, что может свергнуть тиранов, — это новый живой гуманизм. Спросите самих тиранов, они хорошо это знают. Как пугает того же Розенберга единый фронт христианских церквей. А Гитлера, что тревожило его в Нюрнберге? На этот раз — не призрак большевизма, — в его речи и сны врывались «революционные привидения в образе Народных фронтов».
Тем самым он признал существование Народного фронта в Германии. Немецкий Народный фронт будет «признан» — только в другом значении этого слова — во всем мире и всеми правительствами. Немецкие борцы за свободу каждый день будут давать миру и правительствам все новые и новые доказательства того, что свергнуть фашистскую диктатуру и взять власть в свои руки способен только Народный фронт. А у его друзей за рубежом не может быть иной задачи, как посредством слова утверждать и широко пропагандировать эти доказательства.
БОРЬБА НАРОДНОГО ФРОНТА
ассмотрим особый случай — когда Народный фронт возникает и входит в общественное сознание, но не имеет при этом даже признанного права на жизнь, не говоря уж о сколько-нибудь веских притязаниях на власть. Сравним. Испанский Народный фронт вооружен, он ведет войну, и меж тем как республика защищает страну от предателей и чужеземных пришельцев, социальное обновление уже началось. Во Франции три крупных партии заключили союз и благодаря общей программе победили на выборах — а этого там достаточно, чтобы прийти к руководству. Находясь у власти в течение восемнадцати месяцев, правительство Народного фронта получает в парламенте почти две трети голосов. Оно тоже по-своему защищает республику от иностранного вмешательства и измены.
Иное дело — в Германии. Здесь предатели народа не прячут оружия в подвальные тайники; их вооружение — бремя для страны и угроза для всего мира. Социальное обновление состоит главным образом в обнищании широких масс, причем утраченное благосостояние, утраченное право, утраченная свобода не компенсируются никакими надеждами. Более того, надежды запрещены, единственное, что внушает людям этот режим — ужас и страх. Страхом он и держится; страшна катастрофа, которой он кончится. Вот из каких, не известных больше нигде слагаемых, из общих страданий и общей воли к жизни создается совершенно новое единство этого народа. Несомненно, что давно уже немцы не понимали друг друга так хорошо, как сейчас. Несчастье состоит в том, что взаимопониманием они обязаны врагу, в руках которого — власть.
Немецкий Народный фронт складывается в самых трудных условиях, какие только можно себе представить. Он нелегален, и никакая законная акция не может привести его к победе — на французский манер; невозможно и открытое вооруженное выступление — на манер испанский. Немецкий Народный фронт растет в потемках, почти безмолвно: довольно и того, что растет. Кроме врага, притворяющегося более сильным, чем он есть на самом деле, ему надо преодолеть серьезную внутреннюю помеху — свою предысторию, несчастное прошлое немецких левых. Немецкие левые никогда не правили страной и не учились ею править. Когда впервые в истории, на заре Веймарской республики, группа немецких левых попыталась взять бразды правления, эта попытка не удалась из-за разлада с остальными группами. Немецкие левые никогда еще не чувствовали себя единым целым. Прежде чем стать монолитным блоком, им нужно преодолеть две беды: внешнюю, тяготеющую над ними, и внутреннюю, наследственную.
Если бы немецкие левые подсчитали свои силы прежде — а они начинают такой подсчет только теперь, — они бы знали, что они — это и есть сам народ. Вне их рядов — незначительное меньшинство. На протяжении всего своего государственного существования Германия управлялась меньшинством, но самое крошечное меньшинство правит ею теперь. На этот счет есть свидетельство кругов, которые оказались враждебны существующему режиму лишь поневоле и которые едва ли сознают свою общность с левыми. Группа священников рейхсвера в прошении на имя Гитлера (ибо некоторые еще обращаются к нему с просьбами) — словом, эти духовные пастыри армии установили, что половина Германии против фюрера. Они объясняют сие только его политикой в отношении церкви; прошение было бы, конечно, беспредметно, пожелай они сказать, что отсутствие свободы вероисповедания — частность, деталь. Отсутствует вообще какая бы то ни было духовная свобода, политическая, социальная, человеческая — любая; и свободу вероисповедания можно восстановить только со свободой как таковой.
Этого многие до сих пор не знают и не хотят уразуметь. Они ограничивают свое сопротивление, облекающееся покамест в форму смиренных просьб, узкопрофессиональными рамками. Вот пример с церковью. А ведь представители других профессий тоже оглядывают свои ряды — не всегда сомкнутые и стройные; от народа, который никогда не обладал полной мерой национального самосознания, не сразу дождешься высшей степени социальной сознательности. Но если приплюсовать к революционным рабочим непокорных крестьян, среднее сословие, видящее свою гибель, женщин с их ежедневной борьбой за детей и за хлеб, ибо это государство похищает и портит и хлеб и детей, — сколько процентов останется Гитлеру? Но если уж люди физического труда начинают сознавать, сколь драгоценны свобода и право — не менее драгоценны, чем сама жизнь, — то, конечно, следует предположить по меньшей мере такую же способность к суждению у тех, кого их интеллигентная профессия испокон веков обязывала защищать жизнь и ее законы. Они тоже вспоминают о своем долге, хотя не сразу.
Того, что остается Гитлеру, в процентах не выразить. Правящий слой не образует массы, он образует лишь массу ненависти и презрения, которая против него скопилась. Но у гитлеровского режима состоит на жалованье множество немцев, предпочитающих не отдавать себе отчета в том, кому они служат. Не раскошелишься — не будет и сообщников. Даже мелкой сошке правящей партии дозволены воровство и вымогательство, иначе не будет и этих сообщников. Режим содержит полицию и войска, чтобы бросить их против народа, но они сделаны из того же теста, что и народ. Режим им не доверяет. Он еще не испробовал в деле своих солдат гражданской войны. А уж когда дойдет до того, будет поздно. Народ, наконец-то сплотившийся против своего внутреннего врага, заранее присоединил к себе всех и вся, в том числе штурмовые отряды врага. Атака народа на обреченный режим всегда и везде начиналась только тогда, когда от этого режима все отворачивались, когда он и без того уже умирал. У Людовика XVI в решительный час была лишь горстка дворян да швейцарские полки. У последнего царя не оказалось под рукой даже его телохранителей.