далили из нравственного мира; стало быть, они также ничего, и никого навсегда не удалят из мира политического. Только самих себя. В нравственном плане их не существует уже сейчас. Политическое поражение предвосхищено нравственным.
Мир по горло сыт бесчисленными хитросплетениями и глупой ложью. Народные фронты — это прежде всего борьба за простую правдивость, это моральный принцип в политической форме. Правительства чаще всего погибают от лжи, говорит Карлейль. Слова о том, что политика кое-где стала заговором против народов, принадлежат Гольбаху. Один философствовал, когда приближалась французская революция, другой писал ее историю. Накануне настоящих переворотов моральные проблемы всегда делаются первостепенными. Их пытаются оттеснить на задний план, когда совершают ложные «революции». Основательнейшим предприятием второго рода несомненно является национал-социализм, почему он и побивает аморальностью своих предшественников. У народа, которому лишь предстояло учиться применению свободы, национал-социализм отнял лучшую часть его «я», лишив его свободы и каких бы то ни было прав. Взамен ему предложили великую иллюзию мировой политики. Заговор против народа непременно должен отвлечь последний от внутренних завоеваний приманкой завоеваний внешних, и безумная мировая политика — не только иллюзия выскочек, но и хитрость воров.
Если немцы сейчас заботятся о своем Народном фронте, то они, наверно, знают, что с приоритетом внешней политики надо покончить. Предмет и цель Народного фронта — не чужие земли, а Германия — где завоевать можно гораздо больше, чем в каком-либо ином месте. Завоевать можно широкие просторы страны, имеющей сто тысяч моргенов залежных земель. На земле немецких латифундий можно поселить куда больше людей, чем в каких-то дальних колониях. Справедливой заработной платы не обеспечат рабочим ни победоносные, ни неудачные войны; средства производства, используемые на благо народа, а не во вред ему — вот откуда надо ждать вознаграждения за труд. Новое разоружение даст больше видов на хлеб, одежду и жилье, чем постоянная готовность воевать, которая сама по себе уже есть война, вечная война. Вечная война — утопия, и притом скверная — так, кажется, сказал еще Мольтке. Оставьте иллюзии. Немцы, проникшиеся убеждениями Народного фронта, расстаются с пустыми фантазиями.
Они видят, что Германия — это замкнутая внутренняя часть нашего континента, с ограниченным выходом к морю, не имеющая естественных мотивов для присоединения к себе других частей материка, каковые, кстати, ничем не могли бы ему помочь. Напротив, такая страна сама себе поможет, признав и успокоив свое окружение — Европу. Тревога этой части света, поскольку она была тревогой германской, мстила за себя всем, но всегда в первую очередь Германии. Германия платится куда раньше и тяжелее, чем те, кому она вздумает угрожать. Силе, которая ее поднимает, имя — простота, имя — честность. Создайте в стране естественное соотношение потенциалов — вместо двухсот миллионеров и миллионов работающих из-под палки. Но это не все. Демократии нужны не только экономическое обеспечение и военная защита: она будет прочна, если сердца будут тверды.
Демократия — это вопрос духовной культуры и нравственного чувства, и здесь предстоит особенно много сделать и о многом сказать.
ПРИВЕТСТВИЕ ЛИШЕННОМУ ГРАЖДАНСТВА
надо ли его приветствовать среди тех, кого Третья империя лишила подданства? Знаменитейшего из современных немецких писателей никто и не думал считать ее гражданином. Весь мир давно уже решил, что Томас Манн принадлежит ему, а не гитлеровской «Малогермании». Владения немецкого гения никогда не ограничивались пределами Германии, даже если последние расширялись. Гете говорил примерно так: «Думают, что я в Веймаре, а я уже в Иене»; мыслил же он о континентах и смотрел на столетие вперед.
Будем скромны. У Томаса Манна — отныне уже не «немца» — и Гете общее по крайней мере то, что он трудится и несет свое бремя. Где ж он, что трудится и на плечи свои взвалил тот груз, который мы несли? Гетевская фраза передана здесь неточно — это ее обратный перевод на немецкий. Эту фразу можно было прочитать на всех языках Европы в обращении Томаса Манна к европейцам, где он предупреждает о грозящей им опасности. Немец, лишенный родины, делает общее дело с другим немцем — Гете, который теперь тоже сидел бы не в Веймаре, а делил бы вместе с нами участь бездомных изгнанников. С тем же успехом он мог бы писать и по-французски (в свое время Наполеон приглашал его в Париж). И теперь, спустя сто лет, другой немец обращается к европейцам на их родных языках.
Вполне возможно, что это обращение Томаса Манна послужило внешним поводом к лишению его гражданства. Ведь он сказал европейской молодежи то, о чем Третья империя и слышать не хочет: высшее достояние человека — это его личность. Ибо ее надо вырабатывать. Европе грозит одичание и гибель, потому что новое поколение европейцев не желает больше выполнять эту важную работу. Мало того что они ничего не знают, но они еще и кичатся своим невежеством. Работа над собой, воспитание чувства личной ответственности — всем этим они готовы пожертвовать ради возможности вступать в «общества» и следовать за «фюрерами». Это удобнее и к тому же гарантирует самый дешевый способ духовного опьянения: вместо дионисийского — стадный. Для этого не требуется ни личного усовершенствования, ни знаний, ни ответственности — того, что дается часами мучительного раздумья, того, что позволяет после долгого, честного труда изредка достигать вершины, где ты и мир — одно целое. Нет, они предпочитают эгоистические развлечения, упиваются подчинением и маршируют под трескотню передовиц министерства пропаганды.
Странно лишь, почему Третья империя еще так долго выжидала после выступления этого немца. Разумеется, причины ее молчания были самые банальные — ведь надо соблюдать какие-то внешние приличия. Нельзя же публично признаться в том, что последний писатель с мировым именем покинул их владения. Нацистам хотелось спекулировать его именем. До тех пор, пока они не отобрали у других народов их землю и, расширив границы империи, не умножили тем самым свою славу — единственную славу, которую они признают, — до тех пор они пытались выдавать лауреата Нобелевской премии за одного из своих. Но их надежды не сбылись — об этом позаботился сам лауреат. Империя же еще раз подтвердила то, что у нее нет большей заботы, чем заставить весь свет говорить о себе. Впрочем, всем было хорошо известно, что творилось в книжных лавках Германии: произведения Томаса Манна, имеющиеся у любого книготорговца Европы, на родине писателя продавались тайком. Что здесь меняет лишение гражданства?
Это доказывает лишь, что европейский гений отвергает гитлеровскую Германию. Иного толкования быть не может. Но Гитлер лишает гражданства Томаса Манна, а Европа — господина Гитлера. Этот временщик переоценивает свои силы во всех областях — в военной, идеологической, особенно же в отношении тех лиц, которые не захватывали власть в один день, а обрели право на Германию, Европу и будущее своей честной и праведной жизнью.
МЫ ХОТИМ СПАСТИ МИР ВО ВСЕМ МИРЕ{238}
ока еще не поздно спасти мир во всем мире и избавить миллионы людей от безмерных бедствий войны. Великая цель, объединяющая всех сторонников мира и свободы в Германии, — это образование демократической народной республики. В этой демократической народной республике народ сам определит свою судьбу. Он с корнем вырвет фашизм. Он не допустит, чтобы повторились роковые ошибки и слабости 1918 года, он создаст сильную народную власть, способную сломить сопротивление врагов народной свободы.
Немецкий народ! Сражайся вместе с нами за мир, свободу и благосостояние, за демократическую свободу, которая сумеет постоять за себя и за гуманность, которая не знает пощады в борьбе против тех, кто ее душил.
Надо сохранять неусыпную бдительность и действовать решительно. Тот, кто сидит сложа руки, напрасно надеется на сохранение мира — войны не миновать. Война не заставит себя ждать, если против нее не примут никаких мер. То что ее пока нет, ничего не доказывает. Как только у власти становится бесчеловечное нацистское правительство, война — неминуема.
Мы хотим спасти мир во всем мире!
ХВАЛА АВСТРИЙСКОЙ ДУШЕ{239}
ыла одна добрая страна, даже изгнанники всегда могли найти в ней приют. Теперь ее нет. В этой стране был большой город, где в самые суровые времена и после всех совершенных ошибок все еще легко дышалось. Австрия пала, и Вена, наша милая Вена, только что стала жертвой насилия.
Как некогда другие страны и города нашей злосчастной Европы, Австрию и Вену стерли с карты цивилизованного мира. Завоеватель, — если так можно назвать бесславного победителя, предпочитающего обман и шантаж открытой борьбе, — это уродливое подобие завоевателя имеет привычку высылать вперед свою полицию.
И вот она, эта полиция Гитлера, подавляет сейчас в Вене все, что составляло гордость Австрии — классовое сознание рабочих и свободную совесть мыслителей.
Еще задолго до 1914 года я был связан с группой венских интеллигентов, среди них у меня не было более близкого друга, чем Артур Шницлер. Это был период блеска: император Франц-Иосиф царствовал над большим светом, в котором немалую роль играли люди искусства. Время военных побед давно миновало для империи — отныне в ней могли свершаться лишь завоевания умов. Тем большим преступлением было толкнуть это старое государство на войну.
А какой почет окружал тогда знаменитостей! Они славили мир, и благодаря миру прославились сами. Артур Шницлер, писавший романы и пьесы, представлял собой поистине неповторимое явление: любимец Вены, он был воплощением ее души, которую он воспел на весь мир. Благодаря ему мы познакомились с Веной — глубоко человечной в своей легкости и столь нежной на пороге смерти.