постороннее воспоминание).
Наконец, последнее: мне было бы страшно жалко уменьшать рисунки. Нельзя ли, по-Вашему, напротив, увеличить некоторые и издать всю книгу в размерах «убийства Катьки», которое, по-моему, настолько grande style, что может быть увеличено еще хоть до размеров плаката и все-таки не потеряет от того. Об увеличении и уменьшении уже Вам судить.
Вот, кажется, все главное по части «критики». Мог бы написать еще страниц десять, но тороплюсь. Крепко жму Вашу руку.
Александр Блок.
440. А. А. Санину. 10 сентября 1918. <Петроград>
Многоуважаемый и дорогой Александр Акимович.
Спасибо Вам за письмо и за предложение. Готового для экрана у меня нет ничего, но я не раз думал писать для него; чувствую, однако, всегда, что для этого надо найти в себе новую технику. Кинематограф, по-моему, ничего общего с театром не имеет, ни в каких отношениях не конкурирует с ним; один другого убить не может; потому и разговоры «о кинематографе и театре», которые были одно время в моде, казались мне нереальными. Я долго любил кинематограф таким, каков он был; потом стал охладевать — уж очень крепко захватила его в свои руки обывательщина и пошлость «великосветских» и т. п. сюжетов.
Но ведь двигатель — все двигатель, и лента — все лента. К ним ничего не пристает. Актеру, воспитанному на Шпажинском, нельзя дать Шекспира, а механике все можно вверить, надо только суметь воспользоваться именно ее услугами и не утруждать колес и рычагов тем, что они сами все равно брезгливо откинут, не перемолов, а только поломавшись.
Вот всякие такие мысли бродят, а как их пустить в дело, не знаешь. Надо время, чтобы сосредоточиться на этом. Ближайшим образом я хотел бы узнать от Вас, дорогой Александр Акимович: 1) чего Вы ждете от меня? Обработки ли какого-нибудь литературного сюжета из известных или моего собственного? Истории, фантастики, психологии? — Самому мне разное брезжит. — 2) Каковы матерьяльные условия, на какую сумму денег можно рассчитывать, как они получаются — сразу, или постепенно?
Буду ждать Вашего ответа, крепко жму Вашу руку.
Ал. Блок.
441. А. В. Луначарскому. 18 октября 1918. <Петроград>
Многоуважаемый Анатолий Васильевич.
Письмо это доставит Вам сотрудник Театрального отдела и издатель «Алконоста» Самуил Миронович Алянский.
Вот в чем заключается моя большая к Вам просьба: дайте нам разрешение выпустить по старой орфографии книги, означенные в прилагаемой справке, сданные в три указанные государственные типографии до 1 сентября.
Позвольте обратиться к Вам и с третьей просьбой, также касающейся моих книг: я продал свой «Театр» и три книги стихов издательству «Земля», все они печатаются в 1-й государственной типографии, которая теперь переходит к издательству Смольного. По слухам, вопрос о форме ликвидации частных заказов решился на совещании Вашем с Зиновьевым и Поповым.
Работа над моими книгами приходит к концу, осталось допечатать 17 листов. Я очень пострадал бы, если бы две последних книги выбросили из машины, не дав их закончить, тогда как две первых уже вышли и продаются.
Последние корректуры мной давно уже сданы, но Смольный не позволяет печатать. Кстати, и эти книги, сданные в работу в июне — августе, печатаются по старой орфографии.
Я был бы очень обязан Вам, если бы Вы помогли нам с тов. Алянским довести до конца эти работы, которые замедлились не по нашей вине.
С искренним уважением Александр Блок.
442. В. С. Миролюбову. 5 декабря 1918. Петроград
Многоуважаемый и дорогой Виктор Сергеевич.
«Ямбы», которые посылаю Вам для журнала отдельной заказной бандеролью, одновременно с этим письмом, предназначались для III книжки прекратившегося «Нашего пути». Если напечатаете их, буду очень рад, так как мне они кажутся одними из лучших моих стихов. Все десять стихотворений, кроме четвертого, были напечатаны в разных местах в разное время. Денег хорошо бы больше, сколько — установите сами. Строк во всех стихах вместе — 217. Если можно сейчас получить деньги, хорошо бы.
Сердечно Вам преданный Ал. Блок.
443. В. А. Зоргенфрею. 7 декабря 1918. <Петроград>
Дорогой Вильгельм Александрович.
В издательстве Горького и Тихонова «Всемирная литература» (о котором Вы, вероятно, слышали) я взялся редактировать Гейне. Предстоит дать Гейне нашей эпохи — труд большой и ответственный. Редакторские полномочия насчет старых и новых переводов у меня есть, т. е. я могу делать все, что найду нужным.
Чем больше читаю старые переводы, тем больше ужасаюсь. Оказывается, русские профессора и версификаторы не умели совладать не только со стихами, но и с прозой Гейне. Русского Гейне, несмотря на два полных собрания и множество отдельных переводов, не существует, есть только либеральный суррогат. В этом Вы меня поймете без лишних слов.
О том, чтобы просить Вас принять участие в переводах как стихов, так и прозы, я думаю с тех пор, как получил эту работу. Теперь, когда сам начал переводить, думаю особенно, и мог бы сейчас же предложить Вам конкретную работу, сначала — над прозаической вещью. Если бы Вы принципиально согласились, мы сговорились бы с Вами, повидавшись.
«Любуша», которую Вы, надеюсь, переводите, включена в список и в том издательстве, и я сказал Тихонову, что Вы переводите ее.
Может случиться, что и мы (Театральный отдел) и они возьмут ее у Вас для разных, не конкурирующих между собой, изданий.
Решайте с Гейне и поскорей звоните, пишите или прямо приходите ко мне. Деньги они, разумеется, платят. Работа и очень нужная, и очень благодарная, и срочная.
Жму Вашу руку.
Ал. Блок.
444. П. О. Морозову. 12 февраля 1919. <Петроград>
Глубокоуважаемый Петр Осипович.
Эти дни я все возвращаюсь к Вашей «Истории драматической литературы и театра» (том 1, не знаю, был ли 2-й) и имею большую потребность сказать Вам, как меня не только учит, но и радует эта книга — с каждым чтением все больше — своей сжатостью, простотой, ясностью и языком. То, что мне слышится в Ваших речах о любом предмете, я нахожу и на каждой странице этой книги и для себя называю это «пушкинским» в Вас. Простите за эту лирику, она — от чистого сердца, а кроме того, клонит к делу, которое заключается в следующем: мне кажется, что Ваша книга обладает двумя качествами редкими и драгоценными также и в данную минуту: во-первых, сжатость и насыщенность, во-вторых — простота, соединенная с научностью. Поэтому я думаю, что не только надо, но и совершенно возможно (несмотря на бумажный голод) выпускать книгу отдельными главами, так что из этой книги вышли бы четыре; вероятно, у Вас если не в печатном, то в рукописном виде есть такие же главы и об английском, немецком, французском театрах и т. д. Эти книжки, мне кажется, должны получить и получат самое широкое распространение и способны стать одним из «сезамов», о которых я все думаю, потому что закваска их — не либерально-интеллигентская, не «высокомерно-популярная», а научная и художественная. Простите, что не могу воздержаться от высказывания своих впечатлений, очень уж я лично благодарен Вам за эту книгу. Не согласится ли Историко-театральная секция приступить к ее изданию?
Искренно преданный Вам Ал. Блок.
445. В. А. Зоргенфрею. 25 апреля 1919. <Петроград>
Дорогой Василий Александрович.
1) Не записывайтесь в союз, о котором мы говорили (если собираетесь), — там произошел крупный скандал, и все мы (с Горьким) ушли. 2) Вы еще не передали II части «Путевых картин»? — Меня немного беспокоит, не пропала ли она? Сегодня я спрашивал, но мне сказали, что Вы взяли с собой. 3) Сегодня разговоры о повышении гонорара поднимали, но пока безрезультатно (инициатива от Комиссариата, а не от издательства).
Ваш Ал. Блок.
446. М. Ф. Андреевой. 27 апреля 1919. <Петроград>
Глубокоуважаемая Мария Федоровна.
Пока не поздно, хочу Вам сказать следующее: боюсь, что я опрометчиво взял на себя дело, в котором не разберусь и которое сильно отвлечет меня от прямых обязанностей и обязательств, которые я должен исполнять. Вчерашнее заседание убедило меня в том, что главное, в чем бы я мог принести некоторую пользу, уже сделано, а в остальном, что надо создавать, я совершенно не сведущ.
Репертуар, в сущности, готов, он сам собой выработался очень цельно, и его легко защитить от каких бы то ни было упреков. Я сказал бы так: «Разбойники» и «Орлеанская Дева» звучат в воздухе как весь Шиллер, а театр уже показал, что он может справиться с Шиллером. Вопрос о переводе этих трагедий (годятся ли старые, нужны ли новые или надо исправлять) решится во «Всемирной литературе», потому что Шиллер входит в ее рамки. К Шиллеру примыкает Гюго: в вопросе о переводе «Эрнани» также компетентна «Всемирная литература». Шекспир — основание всякого репертуара и до сих пор; о нем спору быть не может; по-моему, «Отелло», в переводе которого едва ли кто победит Вейнберга, я бы дополнил комедией, например «Виндзорскими кумушками». Это бы, кстати, восполнило недостаток в репертуаре комедии — недостаток, мне кажется, не слишком ощутительный в наше трагическое время. Дальше идут новые пьесы — «Алексей», «Рваный плащ» я прочел; хорошая пьеса, но я очень серьезно боюсь, что Амфитеатров не только внешне, но и внутренно исказил ее. Не говоря о том, что стихи — часто просто не стихи, отсутствует не только ритм, но и размер, — я боюсь, что всей пьесе, при помощи сочных словечек и залихватского тона, сообщена вульгарность, идущая вразрез с ее подлинной демократичностью. Смешны, но не так и не потому смешны поэты петраркисты, как думал Амфитеатров, стоящий далеко от стихов вообще и, очевидно, увлекавшийся иногда пародией на русскую современность, ненавистную ему, но Амфитеатров как-то по-буренински просто не разбирается, все валит в одну кучу. У него, в сущности, нет настоящей разницы между словарем петраркистов и словарем их противников, или эта разница подчеркивается улично, — я сказал бы, как в театрах «миниатюр». Театру убыли не будет, если сделать все это тоньше, а в таком виде это может подействовать на дурные инстинкты и сослужить еще одну плох