В те достославные времена, когда Мария Александровна работала в банке господина Жака, все эти люди были молоды, а теперь постарели, но заняли ведущие позиции в сфере банковских услуг и вообще в деловых кругах послевоенной Франции. Мария Александровна быстро навела со всеми ними мосты, все они были очень рады ей и готовы помочь в делах. Как сказали бы на родине Марии Александровны в конце XX – начале XXI века: у нее была такая «крыша», что и соваться нечего.
Жаргонное русское словечко «крыша» Мария Александровна тогда не знала, а если бы и знала, то посмеялась с удовольствием, она ценила меткое слово. Так что скоро противники мсье Мишеля поняли, что он находится под таким покровительством, что лучше с ним не связываться – себе дороже. Тем более что покупки и продажи мсье Мишеля носили весьма локальный характер, он явно не стремился к массовости своих акций, а лишь старался делать все безукоризненно четко и так, как хотели этого они с Марией Александровной, – не больше, но и не меньше. Каждая их сделка была не только выгодна для покупателя, но, что не менее важно, абсолютно выверена юридически.
Все это Мария Александровна делала с дальним прицелом, но об этом прицеле пока не говорила даже с мсье Мишелем, да и сама старалась не думать по этому поводу: поживем – увидим.
А что касается самого мсье Мишеля, то он переменился удивительным образом, помолодел, воодушевился и больше не оплакивал своего любимого кота Паскаля. Настояв на том, чтобы мсье Мишель купил себе роскошное авто, Мария Александровна тем самым вдруг изменила его судьбу. Однажды, проезжая на своем великолепном авто по Елисейским Полям, мсье, будучи дальнозорким, разглядел на тротуаре немолодую, но очень стройную маленькую женщину, которая сломала каблук и теперь, стоя на одной ножке, оплакивала свое фиаско на ровном месте. Женщина показалась ему странно знакомой, остановив авто, он подошел к ней и сказал:
– Разрешите, я отвезу вас до вашего дома. На одной ножке не доскачите!
– Не доскачу! – засмеялась та в ответ и взглянула в лицо мсье Мишелю удивительными фиалковыми глазами.
Он взял ее на руки и отнес в автомобиль – этот жест решил все раз и навсегда. В свои шестьдесят четыре года он был еще крепкий, нерастраченный мужчина.
– Боже мой, откуда же я вас знаю? – спросил он, отъезжая. – Вы из какой-то другой, из довоенной жизни.
– Вы тоже не юноша, – колко ответила женщина, которая выглядела весьма моложаво, но которой было явно под шестьдесят.
– Меня зовут Мишель.
– А меня Лулу[24], с детства… и мама так звала, и мой Жак. А моя бабушка говорила: «Маленькая собачка до старости щенок».
– Вы сказали Жак?
– Да, я сказала Жак.
– Тогда все правильно, я видел вас всего один раз, мельком, но запомнил на всю жизнь. Ваши фиалковые глаза нельзя забыть. Я работал у банкира Жака и многим ему обязан.
– Мир тесен, – улыбнулась Лулу, показывая хорошо сохранившиеся, чистые свои зубы. – Многие обязаны Жаку, он был и сильный мира сего, и хороший человек, – оказывается, так тоже бывает.
С того дня Мишель и Лулу больше не расставались.
Мсье Мишель не смог жить в уютном доме Лулу и попросил ее переехать к нему на квартиру хотя и не такую комфортабельную, как дом Лулу, но вполне приличную четырехкомнатную квартиру с центральным отоплением и со всеми удобствами. Пришлось только переделать для Лулу ванную комнату, но при его деньгах это оказалось для мсье Мишеля дело нехитрое. Он был очень благодарен Лулу за то, что она согласилась на переезд. Почему мсье Мишель не захотел жить в ее доме? Потому, что это был не просто дом, а музей господина Жака. Все стены прихожей, гостиной и спальни Лулу были увешаны большими и заведенными в красивые рамки фотографиями «ее Жака», начиная с трехлетнего возраста и через всю жизнь. Вот он юнга, вот курсант военно-морского училища, вот бравый морской офицер с лихими черными усиками, и далее вплоть до фотографий преклонных лет. И что удивительно: везде он один, ни на одной фотографии нет ни его детей, ни его жен, ни даже самой Лулу.
– Лулу, я не могу, – взмолился мсье Мишель, кажется, на третий день их совместной очень радостной жизни. – Лулу, я очень уважал господина Жака, он был действительно незаурядный человек, но, Лулу, я не могу жить в его музее! Сделай милость, давай переедем ко мне, а сюда будем приходить, когда ты захочешь, или ты будешь приходить одна.
– Хорошо, – согласилась Лулу и тем самым скрепила их совместную жизнь на долгие годы вперед.
Иногда на виллу Ave Maria приезжал доктор Франсуа. Его приезды всякий раз бывали неожиданны и радостны как для Марии, так и для тети Нюси. Первая видела в нем замечательного собеседника и свидетеля своих юных лет, своей Бизерты, а вторая радовалась Франсуа как партнеру по игре в карты. Он был великолепный картежник, и они резались с тетей Нюсей до полуночи – зимой это бывало прекрасно: сел за стол, распечатал колоду карт, и пролетел томительный зимний вечер, как одна минута.
В тот зимний день обитатели Лазурного Берега вполне обходились без кофт и жакетов. Вся зимнесть этого дня была только в его кратковременности, в том, что слишком поздно вставало солнце и слишком рано тонуло в синем море.
Ближе к обеду прикатил на своем стареньком ситроене доктор Франсуа с весьма загадочным выражением на одутловатом лице, покрытом тонкими извилистыми линиями бледно-лиловых капилляров, «сосудистым рисунком», как называют это явление врачи.
Доктор Франсуа сильно сдал в последние годы, но держался молодцом и все еще надеялся, что наберет свой прежний вес и будет снова хорош в своих мундирах, как в прежние времена, пока же они болтались на нем едва ли не как на вешалке.
После вкусного обеда втроем доктор значительно взглянул на тетю Нюсю и, поблагодарив ее за обед, произнес, повернувшись к Марии:
– Мадам Мари, я бы хотел прогуляться с вами в саду.
– С удовольствием, – сказала Мария, поднимаясь из-за стола.
– Однако какие вкусные котлеты готовит мадам Нюси, – выходя за порог, добавил доктор Франсуа.
Котлеты готовила с утра Мария Александровна, была суббота, ее день, но она не стала уточнять эту мелочь.
– Да, Нюся у меня мастерица, – с живым интересом, хотя и настороженно взглянув на доктора, охотно согласилась Мария Александровна, поймав себя на том, что ей показалось: сейчас в саду доктор будет просить руки ее компаньонки. «Боже мой, неужели я опять останусь одна…»
Тетя Нюся осталась убирать со стола и мыть посуду. Дом они содержали в большом порядке, в чистоте, но не в чистоплюйстве. Раз в месяц делали генеральную уборку, и обе ждали этого дня с детской радостью. А вечером после приборки не отказывали себе в бокале вина перед горящим камином. Прежде они пили красное сухое вино Медок, а в последнее время пристрастились к сладенькому Порто. Нынешней осенью привез мсье Мишель разного вина и среди прочего одну бутылку Порто. Новое вино очень понравилось компаньонкам, и с тех пор они заказывали только Порто.
– В Порто есть какая-то живая сладость, не сахарная, а другая, – определила Мария, – ты чувствуешь, какое послевкусие?
– Чую, – отвечала тетя Нюся, – аж на душе сладко!
– Вот-вот, что-то загадочное есть в Порто. Надо почитать про это вино[25], – заключила Мария Александровна.
– Может, спустимся к морю. Мы отремонтировали старую лестницу, – предложила доктору Франсуа Мария Александровна.
Отремонтированная каменная лестница была довольно широкой и с удобным шагом ступенек. Лестница спускалась к самому морю, порой наиболее длинные приливные волны достигали ее нижних ступеней.
Было время отлива, и на обнажившемся песке чернели неопрятные космы выброшенных на берег водорослей, остро пахнущих морской свежестью.
Доктор Франсуа спускался по лестнице впереди Марии, и она могла видеть в упор его огромную лысую голову с венчиком седых волос, голову, покачивающуюся в такт шагам, на тонкой старческой шее, как перезрелая шляпка подсолнуха на тонком стебле. При этом загорелая тонкая шея доктора торчала, как из хомута, из большого воротника полковничьего мундира, висевшего на костлявых плечах некогда упитанного и бывшего, что называется, «в теле» доктора Франсуа, знаменитого по всей Сахаре «большого доктора» – большого и в смысле медицинских познаний, и в смысле тучности его большого, крепкого тела.
На предпоследней ступеньке лестницы доктор приостановился и полуобернулся к Марии.
– Вы с мадам Нюси купаетесь в море?
– Сейчас зима, Франсуа, – усмехнулась Мария Александровна.
– Мадам Нюси крепкая женщина. Она такая веселая. Это очень важно, когда человек одним своим видом может обрадовать и обнадежить другого человека, – закончил он с пафосом, точно излагал какое-то научное открытие, сделанное им сию минуту.
– Да, да, похоже, это так, – пробормотала Мария Александровна, опуская глаза: ей стало не по себе, она утвердилась в своей догадке.
Небо и море были одинакового светло-серого цвета, и при виде того и другого становилось как-то неясно, неуютно на душе – то ли небо уходит в море, то ли море поднимается в небо… И только Мария Александровна подумала об этом, как тут же на западной кромке горизонта проклюнулась розовая точка и быстро разрослась в дымно-розовую полосу, четко отделившую друг от друга две стихии, – солнце склонилось к закату.
– Дорогая Мари, – доктор Франсуа спустился на нижнюю ступеньку лестницы.
Мария замешкалась на две ступеньки выше и теперь смотрела на старого доктора сверху вниз, и доктор Франсуа показался ей совсем маленьким на фоне бескрайних моря и неба, маленьким и даже каким-то ветхим… Почудилось, налетит смерч и унесет доктора на юг, в его любимую Сахару, к его обожаемым берберам и туарегам как одному из берберских племен.
– Дорогая Мари, – голос Франсуа странно дрогнул.
«“Дорогая Мари”, это что-то новенькое для доктора Франсуа, – подумала она с печальной иронией. – Дело ясное, сейчас будет просить руки “мадам Нюси”».