– Пожалуй.
– Ты понимаешь, – это аппендицит! Эт-то…
– Понимаю, – вяло сказал Адам, – все понимаю…
Одевшись, Александра включила электрический свет. Маленькая лампочка без абажура светила каким-то ядовито-желтым, тревожным светом.
Когда Александра вернулась с улицы от работающего автомобиля, Адам уже оделся. Ей очень не понравилось его лицо: глаза впали, черты заострились и заострились как-то так нехорошо, что это совсем не было похоже на результат бурной ночи. К сожалению, Александра видела на своем веку тысячи таких «пограничных» лиц. Это Папиков называл такие лица «пограничными», имея в виду границу между жизнью и смертью. Панический страх охватил Александру.
– Все, поехали. Здесь я все потом заберу. Возьму только чемодан, – Александра подняла за ручку чемодан Адама.
– Икру возьми.
– Икру? Бог с ней, потом. Пошли! Ты можешь идти?
– Могу. Икру возьми – Ксения передала ее для Кати. – Адам сам взял со стола литровую банку с икрой, которую они так и не открыли за всю ночь.
– Еще плед – завернешься, – сдирая с кровати толстый китайский плед, сказала Александра.
Выйдя вслед за Адамом из дома, она быстро закрыла его на висячий замок.
– Садись на заднее сиденье. Обожди, плед кину. Вот так. Давай садись.
Адам кое-как влез на заднее сиденье, шляпа на голове сбилась у него на левый бок, галстук на шее съехал на правый. Его знобило, лоб покрылся бисеринками холодного пота, и боль все усиливалась, странная, блуждающая боль, а может быть, ему только так казалось, что она блуждающая.
А банку с икрой для Кати он все-таки донес до машины, и Александра положила ее на переднее сиденье рядом с собой.
– Поехали.
По дороге их дважды останавливали постовые, но, слава богу, отпускали, поняв, что к чему.
Без десяти минут в семь часов утра она привезла его в приемный покой родной хирургии. Александра Суреновича Папикова в этот час, разумеется, еще не было на работе, но и без него ее, Александру, здесь все знали и уважали.
Мельком осмотрев Адама, дежурный хирург распорядился готовить его к немедленной операции. При этом он бормотал себе под нос что-то вроде: «Хирурги хваленые, едрена, куда же вы смотрели?!»
– Ты еще молодой, именно с хирургами так и бывает, – незлобиво огрызнулся расслышавший его Адам, которого уже везли на коляске готовить к операции.
Оперировавший хирург сказал Александре все без утайки. И про то, что перитонит, и про то, что не грех бы сообщить родственникам. Осмотревший позднее Адама Папиков подтвердил, что «паниковать не надо, но он тяжелый».
Александра съездила в свою больницу и отпросилась у главного врача на три дня. Вечером съездила домой. Заказала по срочному межгород, кратко переговорила с Ксенией.
– Я выеду завтра, но куда детей девать? Соседка тетя Рая тоже в больнице.
– Детей бери с собой, квартира у нас большая.
– Дай мне трубку, – взяла бразды правления в свои руки Анна Карповна. – Так, Ксения, это я – Анна Карповна, бери детей, не раздумывая, я присмотрю за ними, не сомневайся.
– Хорошо, – сказала Ксения и положила трубку.
– Ма, я поехала в больницу. Первая ночь самая тяжелая.
– Что тут возразить, – пожала плечами Анна Карповна, – как говорят французы: отсутствующий всегда неправ. Бедный человек, его прямо-таки преследует злой рок, – добавила она об Адаме, хотела сказать Александре, что она еще по фронтовым фотографиям обратила внимание, какие трагические у Адама глаза, хотела так сказать, но не сказала.
Катя смотрела телевизор, и Александра выскользнула из квартиры, не прощаясь с дочерью: ее частенько вызывали по ночам в ту больницу, где она теперь работала, так что ничего странного в отсутствии матери для Кати не было.
– Ой, ма, возьми ключи и со мной спустись. Там у меня в машине банка с икрой, Ксения передала для Кати. Пойдем спустишься, а то я не хочу возвращаться, – сказала Александра, уже выходя за дверь, – ключи возьми. Пойдем. Ты на лифте туда-сюда.
Строптивая Катя на удивление быстро признала старшинство младшей Александры, да и младший Адам пришелся ей по душе, и Глашу она сразу же стала опекать, как родную, даже подарила ей своего любимого плюшевого зайца Мотю с оторванным левым ухом.
– Надо ухо ему пришить, – сказала хозяйственная Глафира, – у тебя есть иголка, нитка.
– Сейчас у бабушки спрошу. А ты сумеешь?
– На раз, – невозмутимо отвечала Глафира. – Я в школе в кружок кройки-шитья хожу, и у меня папа хирург.
– А-а, – протянула Катя, слова маленькой Глаши показались ей вполне убедительными.
– Глашка, не наглей. Не строй из себя колбасу – бери, что дают, – сказала Александра Вторая.
– А че я? А че я строю? Че, ухо зайцу нельзя пришить?
Катя принесла иголку и катушку белых ниток.
– Где ухо? – спросила Глаша.
– Ухо? Н-не знаю. Я его и так любила – с одним, – растерянно проговорила Катя.
– А я хочу любить нормального зайца – с двумя ушами.
Уверенность в себе Глафиры Адамовны действовала безотказно.
– Давай какой-нибудь лоскутик. У него были ухи белые, а ничего, могут быть разноцветные.
– Не ухи, а уши, – привычно поправила младшую сестру Александра Вторая. – И как тебя в школе держат.
– Как, как – на одни пятерочки!
Александра Первая и Ксения дневали и ночевали в больнице у Адама. Он все еще был на черте, и обе женщины делали все, чтобы не упустить его за эту роковую черту.
Папиков приходил в палату к Адаму, где лежали еще двое больных, но полегче Адама – средней тяжести; палата была просторная, теплая, светлая.
Ксения слышала, как Папиков сказал дежурному врачу об ее муже:
– Надо все-таки вытащить парня, тем более при таком уходе. Вытащите – будет мне помощник, он еще в Ашхабаде был моим ассистентом.
В ту минуту Ксения не придала значения словам Александра Суреновича. Правду сказать, она восприняла с надеждой только первую часть его фразы – о том, что Адама «надо вытащить», а что будет потом, ее пока не заботило. Она не придала никакого значения второй половине фразы и тут же ее забыла.
Имеющий уши, да услышит. Услышала Ксения из разговора двух молоденьких медсестер и то, что «Домбровский поступил не по “скорой”. Его привезла в семь утра наша Домбровская, наверное, они родственники, может, двоюродный брат. Еще темно было, я как раз дежурила в приемном покое».
Эти слова молоденькой медсестры, которая не видела Ксению из-за ширмы и которую не видела Ксения, навсегда запечатлелись в ее памяти. Тут было о чем подумать, но Ксения заставила себя не думать: «Сейчас не до того, лишь бы выжил…»
Пока Глаша и Катя пришивали зайцу Моте левое ухо из красного лоскутка, а младшая Александра и младший Адам занимались кутенком, Анна Карповна достала из своего тайничка фронтовые фотографии, на которых были ее дочь Александра и Адам. Пристально вглядываясь в лицо молодого мужа дочери, Анна Карповна думала: «Красивый человек, но, боже, какие трагические у него глаза… У его детей от Ксении глаза точно такие же, но без трагизма, и у нашей Кати такие же глаза, но без тени трагического… Все четверо детей на одно лицо – сильная кровь…»
– Катя, спроси бабушку, когда придет ветеринар, – попросил Адам, и в ту же минуту позвонили в дверь – пришла большая грузная женщина-ветеринар с красным большим лицом и седыми усиками над верхней губой. Ветеринара, конечно же, «организовала» вездесущая и всеобъемлющая Надя-неотложка – мать Артема. Тогда в Москве было не так уж и много ветеринаров, впрочем, как и живущих по квартирам собак и кошек.
Женщина-ветеринар нашла у кутенка истощение, малокровие и еще какую-то болезнь, которую она назвала по-латыни, а переводить не стала.
Бабушка Анна Карповна потом сказала, что женщина-ветеринар имела в виду глистов, от которых полагалось скормить кутенку таблетку, которую она приложила при расчете.
– А как его лечить? – спросил врача Адам.
– Кормите.
– А он какой породы? – спросил Адам.
– У него много пород, может, восемнадцать.
– Уйя! – восторженно взвизгнула Глаша. – Я так и думала, что он принц. – Недавно вслед за братом она прочла книжку «Принц и нищий». Страсть к чтению была у них семейная. – Он на помойке жил, значит, был нищий, а теперь он у вас живет, значит, настоящий принц!
Пошептавшись с бабушкой на кухне и оставив таблетку, женщина-ветеринар ушла.
– Какая большая тетя, – заметила Катя.
– Ага, как лошадь, – обрадованно сказала Глаша. – Тетя-лошадь.
– Глашка, смотри, получишь, – осадила сестру Александра.
– Нет, он маркиз, – сказал младший Адам, – давайте назовем его Маркиз.
– Красиво, – сказала Катя, которой безотчетно нравилось все, что говорил и делал младший Адам.
– Решено: Маркиз! – подняла вверх руку Александра Вторая, и следом за ней все проголосовали единогласно.
Кутенок смирно сидел на своей подстилке и, чуть подняв вверх морду, внимательно следил за детьми, только что нарекшими его Маркизом.
– Адьку собаки уважают, и он умеет с ними ладить, – сказала младшая Александра, – значит, Адька должен быть воспитателем Маркиза, и еще Катя, чтобы Маркиз к ней привык, а то мы уедем, и ему будет обидно.
– Да, – задумчиво произнесла Глафира, – когда мы уедем, Маркизу будет обидно. – Судя по тону, ей самой уезжать из Москвы очень не хотелось.
Маркиз был длинноногий, с толстыми лапами, с большими висячими черными ушами и весь черный со светло-коричневыми подпалинами, особенно по животу.
– Жалко, что он не говорит, – вглядываясь в прекрасные глаза Маркиза, сказала Глаша.
– Зато все понимает, – сказал Адам, – а ты, например, говоришь много, а понимаешь мало.
– За что ты ее так, Адик? – вмешалась в разговор Анна Карповна. – Это неправда. Глаша очень смышленая девочка.
Довольная Глаша тут же показала брату язык и пошла со своим двуухим зайцем в комнату, где их разместили, в гостиную.
Шел третий день пребывания детей в семье Анны Карповны. Она позвонила Наде поблагодарить ее за ветеринара, потом попросила подозвать Артема и сказала ему: