— Мне надоела эта толкотня, — сказал я, наклонясь к уху девицы и поддерживая за локоть. — Надо найти какое-нибудь этакое местечко для двоих. От беспрерывного шума баров у меня трещит голова.
— Если мы поедем в укромный уголок, это обойдется тебе в копеечку, — ответила рыжая, опершись маленьким курносым носом о край стакана. — Ты заплатишь за это кучу денег!
— Хватит говорить о деньгах. Если послушать тебя, так можно подумать, что самое главное в жизни — это деньги.
Рыжая всей тяжестью своего тела навалилась на меня.
— Так оно и есть, — сказала она. — Меня интересуют только они, доллары, но об этом я обычно помалкиваю. Говорить о таком считается неприличным, не так ли?
Я посмотрел на нее. Она уже опьянела. Если она выпьет еще, она будет нести всякую чушь, а потом забудет, о чем говорила. Я купил рыжей два двойных виски, и, пока она пила его, мне в голову пришла великолепная идея. Я отвезу потаскушку во Фри-Пойнт. Таким образом я убью двух зайцев: заставлю ее рассказать мне о Еве и весело проведу время. Не могу же я всю ночь проторчать один во Фри-Пойнте?! Да и к чему это? Зачем Кэрол и Рассел бросили меня одного? Почему никого из них не тревожит, не скучно ли мне? Мне давно уже в голову не приходили удачные мысли. А эта показалась весьма оригинальной. Я очень радовался, что, наконец-то, нашел выход. Я отвезу эту рыжую каланчу с мягким телом во Фри-Пойнт. Мы сядем на террасе и будем наблюдать за луной, серебрящей горы и озера, и всю ночь напролет будем говорить о Еве. Время пролетит незаметно, а потом вернется Кэрол. Я предложил рыжей поехать ко мне. Она снова налегла на меня всем телом.
— Хорошо, но помни, это обойдется тебе в копеечку, а задаток я хочу получить сейчас.
Чтобы девица замолчала, я сунул ей в руку сорок долларов и стал проталкивать через толпу к выходу. На небе ярко светила луна, освещая улицу.
— Ты должен сполна расплатиться со мной, — заявила рыжая, падая на сиденье, — иначе какой же мне расчет в пьяном виде ехать к черту на рога только для того, чтобы полюбоваться луной. Заруби себе на носу: ты должен рассчитаться полностью.
Я сказал, чтобы она была спокойна на этот счет. Она ответила, что ей волноваться нечего, беспокоиться надо мне, а не ей, потому что я должен дать ей деньги, а не она мне. Она заявила, что, несмотря на то, что она одна-одинешенька на всем белом свете, она ведет себя со мной как настоящая леди и надеется на мою щедрость. По словам рыжей, она нахватала много долгов и была бы очень мне благодарна, если бы я помог ей оплатить их. Вскоре она заснула и проснулась только тогда, когда я подъехал к гаражу во Фри-Пойнте. Она вылезла из машины и, зевая во весь рот, поплелась за мной по тропинке, ведущей к дому. Пройдя немного, женщина оступилась, ухватилась за мою руку, чтобы не упасть и, бурча что-то себе под нос, поплелась дальше. Когда мы подошли к дому, прохладный горный ветер немного отрезвил мою ночную гостью, она оживилась и начала с интересом оглядываться по сторонам.
— Вот это да! Здесь так элегантно! Черт возьми, я путаю слова. Не обращай внимания!
Я сказал, что так и сделал, и, войдя в прихожую, зажег свет. Рыжая выглядела на редкость нелепо среди обилия книг, дорогих картин и прекрасной мебели. Женщина напоминала безвкусно и грубо расписанную вазу на фоне антиквариата.
— Вот мы и приехали, — сказал я. — Иди на террасу и любуйся луной.
Но девица стала бродить по прихожей, разглядывая с огромным интересом каждый предмет, словно не веря своим глазам и удивляясь всему.
— Сколько же все это стоит? Сколько же сюда угрохано денег! — пробормотала она. — Я никогда еще не видела такой роскоши. Потрясающе!
Рыжая была так поражена увиденным и так явно завидовала, что я решил дать ей время придти в себя и привыкнуть к окружающей обстановке, и только потом начать разговор. Пока дамочка ходила по комнатам, я взял большой миксер и смешал напитки. Даже когда я подал ей стакан, она, не выпуская его из рук, продолжала рассматривать книги, проводила рукой по мебели, ощупывала безделушки. Я сел и стал наблюдать за гостьей. Я обнаружил, что только одно привлекательно в ней — это рыжие густые волосы. Если бы не они, она была бы самой обыкновенной перезрелой проституткой. Ее облегающее фигуру желтое платье теперь, когда я разглядел его при ярком свете, оказалось дешевым и в пятнах. Оно прилипало к ее огромному, возбуждающему чувственность телу, как мокрый купальник. На ней были туфли со стоптанными каблуками, и на левом чулке от колена до щиколотки была спущена петля.
— Что ты на меня так уставился? — огрызнулась женщина, внезапно повернувшись ко мне лицом.
— Ты мне нравишься, — ответил я.
Она подошла и плюхнулась на кушетку рядом со мной. Обняв меня за шею своими мягкими, полными руками, рыжая попробовала укусить меня за ухо. Я оттолкнул ее. Она, заморгав глазами, посмотрела на меня.
— Что это ты?
— Пойдем на террасу, — сказал я и снова почувствовал отвращение к продажной девице. Я хотел только одного: пусть она поскорее расскажет мне о Еве и убирается ко всем чертям.
— А мне и здесь хорошо, — заявила потаскушка, откидываясь на подушку. Ее рыжие волосы сверкали и выделялись ярким пятном на белом велюре подушки.
— Выпой, — сказал я и налил в стакан раздражавшей меня гостьи половину содержимого миксера.
Расплескав виски по ковру, женщина залпом проглотила спиртное. Потом она стала колотить себя кулаками в грудь и выдыхать воздух.
— Ух! — воскликнула рыжая. — Виски ударило мне в ноги.
— Так и должно быть. — Я поднялся, чтоб снова наполнить миксер.
— Ты знаешь, до тебя ни один парень не приводил меня к себе домой, — призналась профессионалка, вытянувшись во весь рост на кушетке. — Зачем тебе это?
— Не пытайся понять, что мне самому не до конца ясно: есть такие вещи, которые понять невозможно.
Женщина самодовольно захихикала.
— Могу поспорить, что твоя жена сойдет с ума от злости.
— Замолчи, шлюшка!
— Если бы я была твоей женой и увидела, что ты приводишь домой женщин, я бы взбесилась, — невозмутимо продолжала рыжая. — Ни один приличный человек так себя не ведет.
— Можешь думать обо мне что хочешь, — сказал я и, подойдя к ней, отодвинул ее ноги в сторону, чтобы присесть на край кушетки. — Может быть, ты права, но я очень одинок. Жена бросила меня одного. Это тоже не очень-то мило с ее стороны, правда?
Рыжая немного призадумалась, и в прозвучавшем потом ее ответе был свой резон:
— Ты прав, жена никогда не должна бросать мужа одного. Я никогда бы не ушла и не оставила своего мужчину одного, если он пробыл со мной достаточно долго для того, чтобы я могла считать его своим.
— Бьюсь об заклад, что Ева Марлоу никогда не оставляет своего мужа одного, — словно невзначай проговорил я.
Рыжую мое заявление рассмешило.
— Эта птичка давным-давно упорхнула от него.
— Ничего подобного. Она и сегодня вечером была с ним.
— С кем? Не болтай вздора! Тот, с кем Ева была в клубе, вовсе не муж ей.
— Нет, муж.
— Ничего-то ты не знаешь!
— Не спорь. Я знаю Еву лучше, чем ты. Говорю тебе, что это ее муж.
— Как ты можешь утверждать, что знаешь Еву, если тебе неизвестно, кто ее муж. А я знакома с ней много лет. И мне лучше судить, кто ей муж, а кто нет, — отчеканила рыжая. — Она была замужем за Чарли Гибсом. Семь лет тому назад она ушла от него. Единственный недостаток этого бедняга в том, что он беден. Ева никогда не водится с ним, но она наезжает к нему, когда ей нужно на ком-нибудь сорвать злость. Если бы ты только слышал, как Ева умеет ругаться. — Рыжая откинула голову и стала смеяться так, что на глазах у нее выступили слезы. Она стряхнула их рукавом. — Я не раз слышала, как Ева отчитывала бедного Чарли. Даже у меня от стыда уши краснели. И вместо того, чтобы врезать ей по зубам, Гибс всегда только смотрел на свою бывшую жену и молчал.
— Расскажи мне о ней.
— А чего рассказывать? Она проститутка, вот и все. Зачем тебе знать об этой проститутке?
— Расскажи. Она заинтересовала меня.
— И не подумаю.
— Сообщи все, что тебе известно, и я дам тебе за это сто долларов.
Лицо женщины просветлело.
— Это стоит дороже, — неуверенно проговорила она.
— Больше я не дам. — Я вынул из бумажника стодолларовую бумажку и помахал ею перед носом рыжей. — Говори!
Она хотела вырвать у меня деньги, но я отдернул руку.
— Я дам эти деньги только после того, как ты расскажешь мне все, что знаешь о Еве. Вот, смотри, я кладу деньги здесь, чтобы они были у тебя на виду, и обещаю: они будут твоими.
Снова улегшись на кушетке, рыжая смотрела на деньги с такой неприкрытой жадностью, что мне стало противно.
— А что ты хочешь знать?
— Все.
Она начала рассказ и до самого его конца не сводила горящих алчностью глаз с денег, которые я, опасаясь подвоха, придерживал рукой.
18
Незачем повторять вам историю жизни Евы. Рыжая, горя желанием заработать свои сто долларов, смешивала фантазию с действительностью, и я должен был задавать бесчисленные вопросы об одном и том же, чтобы, наконец, выявить все детали, которые вместе с тем, что я знал сам, позволили бы мне создать полную картину жизни Евы. Суммировать все полученные мною сведения я смог только после того, как рыжая заснула, предварительно спрятав деньги в чулок. Тогда я и отправился на террасу поразмыслить над услышанным. Связать слова рыжей оказалось не так-то просто, я ломал голову над ними, как над кроссвордом: сопоставлял сказанное ею с тем, что когда-то рассказывала о себе мне сама Ева или на что только намекала, что пыталась скрыть от меня или отрицала. Я, конечно, знал, что ключом непонятного отношения Евы ко мне было то, что она страдала комплексом неполноценности, но до сих пор мне была неясна природа этого мучения. Только теперь, когда я узнал, что Ева была незаконнорожденной и что ей с детства постоянно грубо напоминали об этом, я начал понимать то, что ранее вызвало у меня недоумение. Если ребенку известно, что он незаконнорожденный, и если родители постоянно твердят ему, что он им не нужен, это наносит непоправимый вред неокрепшей детской психике. Когда ребенок узнает, что он не такой, как все остальные дети, это является для него таким страшным ударом, след которого остается на всю жизнь, особенно если этот ребенок впечатлительный и легко ранимый. Его друзья — маленькие дикари — молниеносно воспринимают услышанные от взрослых слова и начинают жестоко преследовать несчастного. У Евы было тяжелое, безрадостное детство. Родители не любили ее, сверстники издевались. Девочка замкнулась в себе и жила в каком-то фантастическом мире, созданном ее воображением, подобно многим другим детям, которые не по их вине появляются на свет незаконными. У девочки был сильный характер и бешеный темперамент, и именно поэтому она превратилась в своевольное, подозрительное и злое маленькое животное. Ее родители (будучи женатым, отец Евы прижил ее со своей любовницей) не могли сладить с ребенком. Приемная мать ненавидела ее, так как девочка была постоянным напоминанием неверности мужа. Пока Ева была маленькой, мачеха избивала ее и держала по нескольку часов взаперти в темной комнате. Потом девочка подросла. В 12 лет Еву отослали в монастырскую школу, где мать-настоятельница, считая, что в строптивую девочку вселились бесы, нещадно избивала ее, применяя даже плетку, пытаясь таким методом сделать воспитанницу безвольной и покорной. Но мать-настоятельница была не только садисткой, но и плохим психологом: она не понимала и не видела, что подобное обращение только ожесточало Еву, в то время как доброе слово могло бы в корне изменить ее характер. Когда Еве исполнилось 16 лет, она сбежала из монастыря и нанялась на работу в один из нью-йоркских ресторанов. Следующие несколько лет жизни Евы я не смог восстановить: не располагал сведениями, как они были ею прожиты. О чем я далее имею информацию, так это о бруклинском периоде Евы, ее работе уборщицей в одном из отелей. И последние четыре года этого отрезка жизни были самыми трудными. Еве опостылело работать уборщицей, и когда появился Чарли Гибс и сделал ей предложени