что свадьба состоится с полного ее одобрения. Правильно, миссис Уоддингтон?
Миссис Уоддингтон сглотнула. На минуту показалось, что в ее глазах снова появится хорошо знакомое всем выражение воинственной рыбы. Но нет, дух ее был сломлен. Она перестала быть прежней. Утратила былую форму.
— Да… да… То есть… Ну да, — просипела она.
— Итак, вы зашли к мистеру Финчу, чтобы сообщить ему это? Не с какой-то иной целью?
— Да, ни с какой иной… то есть с этой…
— В общем, вы хотели разыскать своего будущего зятя и заключить в материнские объятия. Я прав?
Пауза была такой долгой, а взгляд, брошенный на Джорджа, таким выразительным, что Джордж, и всегда тонко чувствующий, невольно призадумался: а уж не пренебрег ли он долгом мужчины и гражданина, не вмазав ей по носу?
Наконец она выговорила:
— Правы…
— Ну и отлично! — подытожил Хамилтон. — Так что, сами видите, Гарроуэй, причины пребывания миссис Уоддингтон в квартире достойны всяческого восхищения.
— А почему она швырнула мне перцем в лицо?
— Да, Гарроуэй, — покивал Хамилтон, — это не совсем безобидно. Вы имеете полное право сердиться и даже возбудить судебный иск за оскорбление действием. Но миссис Уоддингтон — дама разумная и, несомненно, пожелает уладить это маленькое недоразумение способом, приемлемым для всех сторон.
— Я ему заплачу! — закричала разумная дама. — Любые деньги!
— Эй! Эй!
То был голос Уоддингтона. Он стоял, властный и сильный, сигара его потухла, и он воинственно жевал ее.
— Тэк-тэк-с! — сказал он. — Если речь идет о взятке, дать ее должен я, как глава семьи. Загляните ко мне завтра, Галлахэр, туда, в Хэмстед, и мы все обсудим. Вы убедитесь, что человек я очень щедрый. Мы, ковбои с Запада…
— Грандиозно! — заключил Хамилтон Бимиш. — Итак, все счастливо уладилось!
На той частичке Гарроуэева лица, которая оставалась на виду, отразились сомнение и неудовольствие.
— А как же насчет этого вот гуся? — показал он на Джорджа.
— Этого индивидуума, — поправил Бимиш. — А что с ним, Гарроуэй?
— Он же мне в глаз вмазал!
— Несомненно, в порыве безудержного веселья. Где это случилось?
— Внизу, в «Лиловом цыпленке».
— А-а! Если бы вы знали этот ресторанчик получше, вы бы поняли, что такие происшествия — это так, мелочи повседневной жизни. Гарроуэй, вы должны об этом забыть.
— Что ж, и вмазать ему нельзя?
— То есть ударить? Нет, нельзя. Я не могу допустить, чтобы вы докучали Финчу. Он завтра женится.
— Но…
— Гарроуэй, — спокойно и повелительно перебил Хамилтон, — мистер Финч — мой друг.
— Хорошо, мистер Бимиш, — безропотно отозвался полисмен.
— Сигсби, — тормошила мужа за рукав миссис Уоддингтон.
— Да, что?
— Сигсби, дорогой, я умираю с голоду. У меня весь день во рту маковой росинки не было! А тут есть такой чудесный супчик…
— Сейчас пойдем — Сигсби повернулся к Джорджу. — Ты идешь?
— Я хотел повести Молли куда-нибудь.
— О нет, Джордж! Пойдем с нами! — чарующим голосом пригласила миссис Уоддингтон и подошла к нему поближе — Джордж, а ты правда ударил полисмена в глаз?
— Да.
— Расскажи мне про это подробнее.
— Он, видите ли, пытался меня арестовать. Ну, я набросил скатерть ему на голову, а потом съездил по рылу. Он и отстал.
Глаза миссис Уоддингтон заблестели. Она взяла его под руку.
— Джордж! Я неправильно о тебе судила. Лучшего мужа для Молли я и желать не могу!
Хамилтон стоял в лунном свете, поднимая и опуская гантели. Поработав с гантелями, он перешел к простым упражнениям для укрепления мышц: раздвинул ноги дюймов на шесть, слегка вывернул носки и положил ладони на бедра большими пальцами назад. Потом наклонился вперед от плеча — не от бедер. Втянул живот и, держа его втянутым, наклонился налево, напрягая мускулы левого бока. Ноги он держал прямо, выпрямив колени. Затем проделал то же с правой стороны и повторил упражнение двадцать раз: десять — справа, десять — слева. Выполнял он их, как и положено, медленно, без рывков.
— А-а! — выдохнул он расслабляясь. — Прекрасная тренировка для мышц. Превращает их в живой пояс. Вы, Гарроуэй, тренируете мышцы?
— Да вроде нет, — покачал головой полисмен. — А так мышек я видел. Их в Бронксе много.
Хамилтон взглянул на него озабоченно.
— Гарроуэй, что-то вы рассеянны, — заметил он, — слышите совсем не то.
— Бывает, знаете, бывает, — горько отозвался полисмен. — Когда тебе швырнут перца в лицо, закутают голову в скатерть, а потом еще и стукнут в глаз… Тут уж не захочешь, станешь рассеянным, а к тому же, когда я уже решил, что зацапал…
— Арестовал.
— Ну, арестовал этих… индивидуумов, вдруг выясняется, что они — ваши друзья. Пришлось отпустить всех подчистую. Вот что мне тяжело, мистер Бимиш.
Хамилтон похлопал его по плечу.
— Каждому поэту, Гарроуэй, необходимо познать страдания, прежде чем преподавать в своих стихах науку жизни. Возьмите хоть Китса! Или Чаттертона! Наступит день, и вы будете только благодарны за сегодняшние события. Страдания выкуют из вас поэта. А кроме того, вспомните-ка о деньгах, которые вы получите от Уоддингтона.
— Сейчас мне бы выпить чего, и похолоднее…
— Мистер Гарроуэй!
Полисмен оглянулся. В окне стояла Молли.
— Мистер Гарроуэй. Случилась очень странная вещь. Джордж наткнулся в шкафу на две большущие бутылки шампанского. Он прямо не представляет, как они там очутились. Знаете, осмотрите их, а? Проверьте, хорошее ли вино.
Тучка, омрачавшая лицо полисмена, растаяла словно по волшебству. Медленно высунулся изо рта язык и алчно облизал пересохшие губы. Глаз, оставшийся на виду, загорелся светом, неведомым доныне ни на суше, ни на море.
— Пойдете со мной, мистер Бимиш? — спросил он.
— Опережу вас, — ответил Хамилтон.
Большие деньги
Перевод с английского Н. Цыркун
ГЛАВА I
Майским полднем, когда деловой Лондон делает паузу в трудах, дабы восстановить силы за ленчем, в кофейном зале клуба «Трутни» на Доувер-стрит произошло приятнейшее событие — встреча школьных друзей. Годфри, лорд Бискертон, сын и наследник шестого графа Ходдесдона, угощал своего некогда закадычного дружка Джона Бересфорда Конвея.
В то утро, направляясь в Сити, чтобы обсудить с управляющим банка небольшую проблему, связанную с превышением кредита, лорд Бискертон случайно столкнулся с Берри Конвеем на Корнхилл. Последний раз они виделись три года назад, и теперь в поведении лорда, когда он смотрел через стол на своего визави, сквозил легкий упрек, вроде того, с каким взыскательный постановщик блошиного театра возвращает на место свою артистку, скакнувшую прочь из загончика.
— Невероятно! — сказал он.
Лорд Бискертон был молодым человеком с рыжей шевелюрой и такого же разительного оттенка растительностью над верхней губой, которую можно было принять за робкий набросок будущих усов. Он с чувством налегал ножом и вилкой на лежавшую перед ним жареную подметку.
— Совершенно невероятно, — повторил он. — Никак не могу успокоиться. Заинтригован. Вот сидим мы, два птенчика, с одной стороны — ты, с другой — я, которые когда-то были не разлей вода. Наша дружба была каноном братской любви. И убей меня Бог, если мы хоть раз видались с того самого лета, когда Ореховый Прутик выиграла юбилейный гандикап. Уму непостижимо.
Берри Кон вей чуть заерзал на стуле. Он выглядел смущенным.
— Надеюсь, что мы все же скучали друг по другу.
— Но в какой мере? — Лорд Бискертон был настроен дойти до самых глубин. — Вот что мне желательно знать. В какой мере? Я бываю везде. На бегах, в ресторанах, театрах, словом, всюду. Любого спроси, тебе скажут, как трудно меня обойти. Я отравляю жизнь чертовой прорве народу. «Мать моя, — сетуют они, — опять ты!» — и бросаются в первый попавшийся переулок затем лишь, чтобы столкнуться со мной лоб в лоб. И как только тебя миновала чаша сия?
— Вот оно, фамильное везение Конвеев.
— Тогда почему ты меня не искал? Тебе должно быть известно, где я обретаюсь. В телефонную книгу заглянул бы.
Берри покатал пальцами хлебный шарик.
— Далек я теперь от тех дней, — ответил он. — Живу в пригороде, в Вэлли Филдс.
— Не женился, а? — с внезапной тревогой спросил лорд Бискертон. — Не обзавелся женушкой или другой такой бедой?
— Нет, живу с Обломком Прошлого. Бывшей нянькой. Она, кажется, до сих пор себя ею считает, — сказал Берри, и лицо его омрачилось. — Когда я нынче утром уходил из дома, она кричала вслед, не забыл ли я надеть теплые кальсоны.
— Мой дорогой! — Лорд Бискертон удивленно поднял брови. — К чему такие интимные подробности? Не стоит позволять себе лишнего. Старушка хлопочет вокруг тебя? Что ж, таковы они все, старые няньки, — добавил он, передернувшись от неприятного воспоминания, — Моя однажды поцеловала меня на перроне Паддингтонского вокзала, загубив мой авторитет в школе на целый семестр. А почему ты не отцепишь от себя эту болячку? Назначил бы ей ренту.
— Ренту! — усмехнулся Берри. — На какие шиши? Скажу тебе, Бисквит, всю правду. Я потому выпал из нашего круга, живу за городом и перестал видеться со старыми приятелями, что оказался на дне. У меня нет ни гроша.
Названный Бисквитом уставился на него.
— Ни гроша?
— Ну, я, может, преувеличил. Если быть точным, сейчас мои дела получше, чем года два назад, потому что я получил работу секретаря у Фрисби, американского финансиста. Но он платит мне всего несколько фунтов в неделю.
— Так ведь секретарь должен знать стенографию и прочую скукоту?
— Я научился стенографировать.
— Да что ты! — изумился Бисквит. По-видимому, это откровение заставило его наконец представить себе драматизм ситуации во всем его мраке. — Тебе, должно быть, пришлось нелегко.
— Именно так. Если бы один старый хрыч, от которого я абсолютно ничего не ожидал, не одолжил мне две сотни фунтов, я бы, наверное, помер с голоду.