Клери на шаг приблизился к жене.
— Ирен, прошу вас. В интересах ребенка вы должны быть на моей стороне. Я могу на вас рассчитывать?.. Хорошо. Сделайте кофе. Это сейчас очень кстати.
— А с Амалией как же? — спросила Ирен.
Клери, двинувшись было к телефону, остановился.
— Да, правда. Я и забыл. Я ее охотно разбудил бы, но вы еще подумаете… Красивая женщина, совершенно разомлевшая во сне, которая, разумеется, тут же примется голосить! Это ведь совсем неподходящее зрелище для мужчин вроде меня, разве нет?.. Простите, бедная моя Ирен. Я не хотел на вас снова нападать. Жду вас здесь. Пусть она накинет халат и идет сюда. Я попытаюсь ее уговорить. Поддержите и вы меня. Теперь все зависит от нее.
Он посмотрел вслед Ирен, подходившей к лестнице. «Отчего она так несговорчива, упряма и замкнута? Она, как скорлупа каштана в руке, вся в колючках. Если бы только то, что случилось, могло спасти нас!»
В поисках пачки сигарет он прошел к себе. В одном из ящиков стола в кабинете он нашел несколько разбросанных сигарет «Голуаз» и, нетвердой рукой поднеся зажигалку, сразу же закурил одну из них, остальные сунул в карман. Часы показывали половину второго. Полиция, конечно, приедет не раньше, чем через сорок минут. Способна ли Амалия ломать комедию перед инспекторами? Она ведь человек простодушный; ей будет очень нелегко представить себе, что ее просят обращаться с Патрисом так, словно это — Жулиу. И в присутствии полиции она не должна показать, насколько она расстроена. Обеспокоена, и всерьез, но не более того. Исчез сын хозяев. Полиция все возьмет в свои руки. Не из-за чего заливаться слезами. Это возможно лишь при условии, что она твердо усвоит, что речь идет о ребенке хозяев, а не о ее собственном. Наверно, это слишком — ждать от нее такой выдержки. Но ведь другого выхода нет.
Он прислушался, стараясь уловить звуки шагов наверху, стоны, но тишину нарушал только ветер, бьющийся о ставни. Клери подошел к лестнице, тщетно напрягая слух. «Что она там делает?» — совсем тихо произнес он. Он прикинул, что необходимо посвятить во все Мофранов и Жюссомов. Это уже много. Может, Жюссомов и необязательно. Они живут чуть поодаль, в своем домишке, и наверняка не различали, где Жулиу, а где Патрис, когда Амалия гуляла с детьми в парке. Мофраны, те не спутают. Но они целиком преданы Ирен и ни за что не проговорятся. И все же! Игра еще далеко не сыграна. А если полицейские обнаружат, что их обманули…
Клери прикурил сигарету от непогашенной. «Я действую честно, — повторял он сам себе. — И сделаю все, чтобы спасти Жулиу. Но не разоряться же нам. Никто не может от меня этого потребовать». И подумал, что ему наверняка придется заложить имение или продать ферму, потому что с лошадьми он ни за что не расстанется.
Откуда пришла беда? Вероятно, это конюх, которого прогнали. Видимо, тут не обошлось без мести. И мести изощренной. Ведь так несложно было, например, поджечь конюшни. Или застрелить его самого, почему бы и нет, когда ранним утром, слегка пришпорив Мордашку, он манежным галопом скачет в Заячий лес. Но нет. Требовалось, чтобы он страдал. «Ну так я страдаю, черт побери! Но из-за этой несчастной Амалии!»
Вдруг наверху, заплакал ребенок, и вскоре Азалия и Ирен появились на площадке лестницы. Амалия держала Патриса на руках. Она машинально укачивала его и, похоже, еще не вполне проснулась.
— Пусть он замолчит, — распорядился Клери. — Ничего же не слышно.
Ирен взяла Патриса, и он разревелся еще пуще. Мальчик совсем зашелся в крике, ручки его конвульсивно сжались в кулачки, маленьким беззубым ротиком он ловил воздух.
— Вы же прекрасно видите, что он не хочет идти ко мне, — сказала Ирен.
Амалия подхватила ребенка с материнской нежностью.
— Ай-ай-ай… — проговорила она. — Да, да, сейчас попьем… и будем очень послушными.
Она спускалась по лестнице, воркуя над ухом младенца и нашептывая ему нежные слова.
«Черт возьми, — подумал Клери. — Она ничего не поняла».
Когда Ирен оказалась рядом с ним, он прошептал:
— Вы сказали ей?
Ирен раздраженно пожала плечами.
— Разумеется.
— И это так слабо на нее подействовало? Вы не сумели ей всего объяснить.
— Я такая несуразная. Слава Богу, что вы здесь.
Она потащила Амалию в гостиную и усадила ее рядом с собой на диван. Задремавший было ребенок снова заревел. Тогда Амалия распахнула халат, расстегнула ночную рубашку и обнажила такую белоснежную грудь, что ее хотелось потрогать. Сосок она вложила в ротик ребенка, и он, мгновенно успокоившись, принялся сосать; ручонкой, похожей на маленькую звездочку, он пытался еще ближе притянуть к себе знакомый шар.
— Мсье Бебе хотел пить, — объяснила Амалия.
Клери смотрел на нее с уважением.
— Амалия, — прошептал он, — вы знаете, почему вас разбудили?
Чтобы не беспокоить Патриса, она ответила только глазами. И посмотрела на Клери.
— У меня хотели его отнять, — сказала она, глянув на малыша с нежностью, взбесившей Ирен.
— Но похитили вашего ребенка, — сказал Клери.
— Они очень быстро поймут, что ошиблись, — спокойно ответила Амалия. — Мсье достаточно сказать правду.
— Вот именно! — начал Клери.
И замолк, не понимая теперь, как быть с этим слепым доверием, которое она ему выказывала. Она должна была плакать, кричать, а она сидит перед ним, почти ни о чем не просит и смотрит на него с той слепой верой простодушных людей, с какой они доверяются своему святому заступнику.
— Именно, — повторил он. — Мне не поверят. Ну-ка, Амалия, расскажите нам, как прошел вечер. Когда мы уходили, вы умывали детей. Что было потом?
— Потом, — сказала она, — я их уложила. Но мсье Бебе плакал. Зубки его мучают. Я его покачала. А в конце концов взяла к себе в постель.
— А Жулиу? Где он был?
— В своей кроватке, конечно.
— А его кроватка в детской?
— Да, мсье Бебе заснул, но я не хотела его тревожить. И оставила у себя.
— Никакого шума вы не слышали?
— Нет. Я немного устала и уснула следом, спала, пока мадам меня не разбудила.
— Таким образом, — заключил Клери, — тип, который проник в вашу спальню, подумал, что вы прижимаете к себе собственного сына. Кто бы не ошибся? Он ведь не знал, что, когда нас нет, вы спите в комнате, смежной с детской, и для удобства ставите кроватку своего сына рядом с колыбелькой Патриса.
— Да что вы так привязались к Амалии, — вскричала Ирен. — Она же все это знает.
— Позвольте. Это самое главное. Я хочу, чтобы вы правильно поняли: различить детей похититель был не в состоянии. Поэтому, если я теперь заявлю, что он ошибся, преступник подумает, что это — хитрость, что таким образом его хотят заставить вернуть ребенка, и мы не сумеем доказать ему обратное. На пеленках вензелей нет, а такие маленькие дети, разумеется, все на одно лицо. Вы ведь понимаете меня, да?.. Дело мы имеем с людьми решительными, я уверен, что тут действует не один человек. Такое в одиночку не устроишь. Что же они станут делать дальше?
Амалия подняла голову. У нее были огромные, непроницаемо черные глаза, как на картинах Пикассо. Только приглядевшись, можно было увидеть в самых уголках островки белого цвета. В ее эмалевых глазах отражался свет плафона.
— Что они станут делать? — повторил Клери. — Я скажу вам. Либо они отдадут нам ребенка, получив выкуп, либо — извините мне мою грубость — избавятся от него.
Амалия не шелохнулась, целиком погруженная в кормление, но на лице ее отразилось вдруг болезненно-сосредоточенное внимание.
— Нет, — выговорила она. — Нет. Этого не может быть. Мсье что-нибудь придумает.
Клери не смог удержаться и положил руку служанке на плечо.
— Амалия, милая, — сказал он, — я сделаю невозможное. Но при одном условии. Что вы, мы и все, кто здесь есть, позволим полиции и газетам считать, что выкрали действительно Патриса, нашего сына. И уверяю вас, бандиты позаботятся о ребенке должным образом, если будут знать наверняка, что получат за него выкуп.
— Мсье заплатит за моего маленького Жулиу? — прошептала Амалия жалким, покорным голосом.
Свободной рукой она утерла глаза, потом очень осторожно отняла от груди малыша и, полная достоинства, привела в порядок свою одежду.
— Мсье так добр, — сказала она. — Я согласна работать, ничего не получая.
— Но об этом и речи нет. Вы в случившемся не виноваты. Все, что от вас требуется, — предоставить нам свободу действий, чтобы все хорошо обошлось. Скоро прибудет полиция. Вам только надо вести себя так, словно Патрис — ваш сын. Уверяю вас, другого пути нет.
— Мы хотим спасти Жулиу, — вступила Ирен, — и обеспечить безопасность Патрису. Они отдадут нам Жулиу и исчезнут, таким образом все уладится.
— Договорились? — спросил Клери.
Неожиданно Амалия зарыдала. Она утвердительно кивала головой, не в силах произнести ни слова.
— Ну-ну! Ну-ну! — сказал Клери. — Успокойтесь, милая Амалия.
— Это я виновата, — бормотала она.
— Да нет же. Укладывайте Патриса и ждите, пока вас позовут. А вы, Ирен, приготовьте кофе. Мофранов сейчас будить незачем. Я им потом все объясню. Иду вызывать полицию.
Он пошел было к себе в кабинет, но остановился на пороге. А не получается ли все-таки, что в каком-то смысле он приносит Жулиу в жертву Патрису? Как бы все предусмотреть и не опуститься до низости? Зазвонил телефон. Все трое застыли.
— Это они, — тихо сказал Клери, словно боялся быть услышанным.
— Ну так чего же вы ждете? — спросила Ирен.
Он снял трубку.
— Да, это я… Да, я вас прекрасно слышу.
Ирен медленно села. Амалия остановилась на пороге гостиной с уснувшим ребенком на руках.
— Четыре миллиона! — вскрикнул Клери. — Вы совсем сошли с ума. Да у меня почти нет живых денег.
Ирен обернулась к Амалии.
— Четыре миллиона франков, — прошептала она, — это же четыреста миллионов сантимов. Это немыслимо.
— Бедный мой маленький Жулиу, — пробормотала служанка.
— Да-да, ваш бедный маленький Жулиу, — сухо повторила Ирен.