— Леон! Если мадам спросит газеты, скажите ей, что я их увез.
— Хорошо, мсье.
— Она еще не звонила?
— Нет, мсье. Я полагаю, она еще спит. Я могу позволить себе задать один вопрос?
— Ну, конечно, Леон. Не крутитесь вокруг да около. Что такое?
— Вот что. А если мадам обратится к ним с просьбой? Я читал, что иногда, когда напрямую обращаются к гангстерам… это производит на них впечатление.
— Мадам! — говорит Клери. — Обратится к ним с просьбой? Вы должны бы ее знать, и давно.
Он едва не добавляет: «Ей было бы слишком страшно выставить себя на обозрение». Но ограничивается тем, что произносит:
— Дело это я улажу сам, один.
Леон уходит. Клери звонит Марузо.
— Я заеду к вам через час. Беру деньги. Вы мне дадите остальные. Я подумал, что, если выехать так рано, у меня будут все шансы обмануть шпиков, которые, должно быть, наблюдают за Ла-Рошетт. До скорого.
Теперь он спешит. Хватит ждать. Я сейчас буду, маленький мой Патрис. Чемодан, дорожная карта на всякий случай. Он садится за руль «порше» и, как только выезжает на дорогу, резко дает полный газ. Если где-то за углом прячутся полицейские, они не успеют среагировать и потеряют его из виду. Движения еще нет. «Порше», будто подстегиваемый свежим воздухом, катит быстро… 120, 130… «В ваших интересах держать полицию на расстоянии». Фраза рассеянной барабанной дробью отдается у него в ушах. Виражи Гранд-Кот возникают один за другим на полном ходу. Но когда машина за последним крутым поворотом вылетает на длинную прямую дорогу, ее вдруг начинает мотать из стороны в сторону. А! Болт! Болт, потерянный в траве, который он забыл заменить. «Если колесо отлетит!» Это его последняя мысль. Он видит перед собой платан, пытается вырулить.
Грохот такой, что крестьянин, больше чем в километре от случившегося, останавливает свой трактор, прислушивается и вполголоса говорит:
— Ну все, старичок!
Труп Патриса был обнаружен через сорок восемь часов после смерти Клери. Его подбросили в кабину телефона в Туре, неподалеку от Луары. Ребенок умер из-за плохого обращения с ним. Похитители, поняв, что потерпели неудачу, немедленно избавились от него и сбежали.
Отец и сын были похоронены в один и тот же день на кладбище в Лавале. Ирен до конца присутствовала на церемонии. Под руку ее держал Альбер Марузо, и она принимала соболезнования, отвечая легким кивком головы, порой довольно нетерпеливым. Все восхищались тем, с каким самообладанием и достоинством она держалась. Никто не сомневался, что она приняла большую дозу транквилизаторов и будто отсутствовала. Перед ней словно разворачивали гобелен со множеством лиц. Она механически говорила «спасибо», и протянутая рука уже начинала болеть. Нотариус на ухо называл ей шепотом имена. Она делала над собой усилие, чтобы узнать какую-нибудь даму. «Как же она плохо одета! — думала она. — И мыслимо ли так мазаться!» Могилы были освещены солнцем, а на аллеях прыгали птички. Она цеплялась за все, что видела, лишь бы отвлечься и оттянуть тот момент, когда толпа рассеется и ей придется возобновлять свои отношения с жизнью. Но с какой жизнью?
Еще несколько рукопожатий. «Бедная Ирен… Какое ужасное несчастье… Но мы с вами… Если понадобимся вам…» Все то, что говорят, когда надо что-нибудь сказать.
— Идемте, — позвал нотариус. — Вам давно пора отдохнуть.
Она позволила проводить себя к машине, как слепую.
— Поживите несколько дней у нас, — настаивала Сюзанна Марузо. — Пока не придете в себя, как-то соберетесь. Нельзя вам прямо сейчас возвращаться в Ла-Рошетт. Что вы там будете делать, совсем одна?
Но Ирен как раз и хотела скорее остаться совсем одна, потому что кое-чего она до конца понять не могла, а ей нужна была в этом ясность. Потому что ведь, в конце концов, исчезновение Жака не такое уж большое несчастье… А Патриса?.. Вот тут она больше ничего не понимала: она была слишком усталой. Она всегда знала, что когда-нибудь Жак уйдет из дома. И никогда не думала, что он оставит ей Патриса. Так что это двойное исчезновение удивить ее не могло. Почему же она чувствовала себя такой опустошенной, настолько, что даже лекарство и то перестало на нее действовать? И кто объяснит, почему она одновременно и разрывается на части, и безразлична ко всему? Разве этому нет названия? Того сложного названия, которое Шарль Тейсер однажды произнес при ней?
Она согласилась пообедать, но едва притронулась к еде. Нотариус пытался завладеть ее вниманием.
— Лошадей вы думаете сохранить?.. Так было бы лучше. Для вас это интересное занятие. Жандро — человек серьезный и хорошо знает свое дело. Вы сможете на него опереться.
— Может быть, — отвечала она. — Да, может быть.
Они были милы, эти Марузо, но надоедливы. И как надоедливы!
— И не мешает вам, — подхватывала эстафету Сюзанна, — немного попутешествовать, Надо проветриться. А то станете неврастеничкой.
— И к счастью, — добавил Альбер, — деньги не пропали. Кстати, дорогая Ирен, мне на сей счет нужна ваша подпись, мы ведь должны реконвертировать эту массу купюр. Но это я говорю просто к тому, что от материальных забот вы свободны. Так не оставайтесь же пленницей в собственной крепости.
Ирен покачала головой.
— Да, да, может быть.
— Почему бы вам, — продолжала Сюзанна, — не позвать с собой путешествовать Амалию? Она очень милая, эта девушка. И потом, ее малыш.
Нотариус раздраженно посмотрел на жену, и она замолчала.
Ирен, похоже, проснулась.
— Мне Амалия больше не нужна, — сказала она с какой-то злостью. — Через некоторое время я попрошу ее уйти. Не сразу. Я против нее ничего не имею. Мы не ссорились. И не потому, что у нее выкрали Патриса… Она, конечно, не виновата… А потом, все это уже из области прошлого. Но пусть она лучше уйдет.
На минуту она задумалась. Они в молчании смотрели на нее. Наконец она грустно улыбнулась.
— Ла-Рошетт, — сказала она, — не подходящее для ребенка место.
— Немного кофе? — поспешно предложила Сюзанна.
— Нет, спасибо. Я бы хотела вернуться сейчас домой.
— Я отвезу вас, — сказал нотариус.
Женщины поцеловались.
— Я буду звонить вам каждый вечер, — пообещала Сюзанна. — Это прекрасно — слышать дружеский голос.
Она проводила Ирен до машины, сама закрыла дверцу и вытерла слезы на глазах.
— Альбер, — сказала Сюзанна, — не гони, пожалуйста.
Она слишком поздно поняла, что опять допустила оплошность. Машина отъезжала.
— Наша бедная Сюзанна совершенно потрясена, — заметил нотариус. — Вы же понимаете, как близко касается нас все, что случилось у вас.
Все последующие минуты он изо всех сил старался поддержать какое-то подобие разговора, рассказывал о ходе следствия. Разбитый «порше» был тщательно обследован, эксперты обнаружили, что заднее правое колесо еле держалось. Там не хватало болта, и все остальные были плохо закреплены. Вредительство? Или авария произошла из-за потрясения, которое пережил Клери? Или это простая небрежность?
— Я вспоминаю, — сказала Ирен. — У нас шина лопнула, когда мы от вас возвращались, и Жак, ставя запаску, потерял болт.
— Вот, значит, что. Он забыл починить ее. Я скажу полицейским.
Они проезжали то самое место, где сломалась тогда машина. Ирен закрыла глаза. Все началось с этого. Если бы она не торопила Жака ехать… если бы… если бы… Каждое предположение обвиняло ее; постепенно ей становилось ясно, что она виновата во всем. Она мысленно призвала две тени и подумала: «Видите, я возвращаюсь в свою тюрьму. Я из нее больше не выйду. Мы останемся там втроем».
Нотариус рассказывал, что полиция создала портрет-робот Марии, виновность которой кажется все более вероятной. Ирен слушала его, кивала, не переставая играть с мыслью о пожизненной тюрьме, без надежды на прощение. Это было не больно. Это было каким-то загадочным образом даже утешительно. И она обрадовалась, увидев в конце аллеи знакомые контуры замка. Мофраны ждали ее у крыльца.
— Мадам, что-нибудь нужно?
— Я сам о ней позабочусь, — сказал нотариус.
Он проводил ее в гостиную, огляделся вокруг, будто впервые видел эти безмолвные комнаты.
— Итак, вы собираетесь жить здесь… Бедная моя Ирен… Я знаю, погода стоит хорошая. У вас есть и сад, и парк. Но что же вы будете делать целыми днями? Когда вам надоест читать или смотреть на своих рыбок?.. Может, вам снова заняться верховой ездой? И к тренировкам можно вернуться.
— В моем-то возрасте? — сказала она. — Я чувствую себя такой старой.
— Не говорите ерунды.
Марузо думал, что ему еще сказать ей. Ему казалось подлым вот так, здесь, посреди пустынной гостиной, оставить эту женщину в трауре.
— Хотите, я скажу Шарлю, чтобы он навестил вас сегодня вечером?
— Я не больна… Вы очень милы, Альбер, но, уверяю вас, все обойдется. Возвращайтесь к себе. Подумайте о клиентах, которые вас ждут.
Она прислушалась к звукам его удалявшихся шагов, потом к шуму отъезжавшего автомобиля и медленно села. Теперь ей только и оставалось спокойно ждать, год за годом. Если считать часы, она растеряется. Надо хитрить со временем. Она умела это делать… когда они оба были живы. Это было нетрудно. Но теперь?
Она сняла перчатки, шляпку. Раздеться? Переодеться? Зачем? А почему бы и нет? Что вообще теперь важно? Хотя нет, кое-что важное есть. Она позвала Франсуазу.
— У меня к вам просьба, Франсуаза. Я хочу, чтобы вы сложили все вещи мсье: белье, костюмы, в общем, все. И отнесите свертки на чердак.
Франсуаза поднесла платок к глазам.
— Прошу вас, — сказала Ирен. — Ничего тут трагичного нет. И отдайте Амалии все вещи Патриса. Нет никакого резона, чтобы все это пропадало. И коляска тоже пусть у нее останется.
— Да, мадам. Амалия будет очень рада.
— А за то, — продолжала Ирен, — пусть она все устроит так, чтобы Жулиу я не слышала. Я хочу, чтобы было ясно: ребенка здесь больше нет.
Франсуаза не могла скрыть своего изумления.
— Да, мадам… Но ведь ребенку нужен свежий воздух.