Проснулась она усталой, с отвращением к жизни, но с твердым решением начать борьбу с Амалией, потому что, несмотря на свои добрые намерения, служанку она ненавидела. Это чувство поселилось в ней незаметно, но разрослось в эту грозовую ночь так бурно, как дикая крапива, и побеждать его теперь было уже поздно.
Ирен, впервые за очень долгое время, размассировала себе лицо и тщательно навела макияж. «Я пока еще тетушка вполне презентабельная», — сказала она своему отражению в зеркале. Слегка надушилась за ушами, как на вечерний бал. Птенчику должны нравиться духи. Она улыбнулась и поднялась на третий этаж. Амалия была в своей комнате. Она что-то шила. Жулиу, лежа на кровати, изо всех сил старался стянуть с ноги вязаную туфельку.
— Простите меня, Амалия, но я тут вот о чем подумала. Вы совсем одна на этом этаже, а я совсем одна на своем. Вам ночью не бывает немного страшно?
— Ой, еще бы, — призналась тут же Амалия. — Особенно с тех пор, как… Мне все еще снится это в кошмарах.
— Так почему бы вам не переехать обратно в вашу комнату на втором этаже? Жулиу мы поместим в детской и будем чувствовать друг друга совсем рядом. Мне кажется, так будет лучше.
— Если мадам не против.
— Но ведь я же вам это и предлагаю. Я предупрежу Леона. Он поможет вам переехать.
— Спасибо, мадам.
В тот же вечер Жулиу спал в детской. Амалия оставила дверь приоткрытой. Ирен тоже. Каждая могла слышать, как ребенок, будто маленькая зверушка, шебуршился в своей колыбельке. И вот дыхание Амалии стало тяжелее. Ирен ждала этой минуты. Она знала, что Амалия, побежденная сном, откажется от своих привилегий, забудет о них, устранится и, отдавшись снам, будет где-то далеко от Жулиу. И теперь победа за той, которая не спала и могла встать, склониться над кроваткой и смотреть на ребенка с закрытыми глазками, время от времени жадно шевелящего губами. Очень бережно она прикрыла немного кривоватые ножки простыней. Вернулась в свою постель, устроилась на боку, повернув голову в сторону колыбельки. Она успокоилась и была довольна, что никому ничего плохого не сделала. А закрыв глаза, дала себе слово подарить завтра Амалии туфельки и вязаный чепчик. Теперь ей это было безразлично. Детство какое-то. Теперь у нее есть кое-что получше. Рядом — малыш.
…А лето клонилось к закату. И Ирен, несмотря на несколько ремиссий, становилось все хуже. Со стороны казалось, что она выходит из траура, что эта энергичная женщина сумела взять себя в руки. Она принимала друзей. Приглашала их кататься на лошадях, как это было заведено раньше. Случалось ей даже принимать комиссара, у которого всегда находились к ней новые вопросы. Но вот Амалию она воспринимала крайне болезненно, это стало ее навязчивой идеей, и она принялась строить планы, как бы ей выкраивать минуты, чтобы побыть наедине с Жулиу. Хватит ей быть здесь гостьей, обязанной следить за собой и не позволять себе быть слишком нежной. Пустота и незанятость длинных дней предоставляли ей массу времени для всяческих проектов, и она без конца носилась с ними; устав от одного, кидалась к другому, но постепенно поняла, что все ее расчеты ни к чему не ведут: у нее с этим ребенком общего будущего нет. Если Амалии взбредет в голову найти другую работу, ей ничто не помешает уйти, взяв с собой сына. Затаив злобу, она была терпелива и обращалась с Амалией по-дружески. Даже сделала еще один шаг и натолкнулась на отказ, который возмутил ее.
— Но послушайте, Амалия, будьте благоразумны. Примите то, что я вам предлагаю для Жулиу… Он очень вырос, ну, смотрите… ему все становится мало.
Амалия дала себя уговорить и назавтра взяла машину, чтобы ехать в Лаваль.
— Оставьте мне Жулиу, — предложила Ирен. — Он будет мешать вам.
— О нет! — ответила служанка. — Это, наоборот, развлечет его. А то он же тут совсем никого не видит.
«Я, конечно, никто, — подумала Ирен вне себя от бешенства. — И она еще не постеснялась заявить мне это напрямик».
Амалия вернулась вечером, обвешанная свертками, которые она стала разворачивать при Ирен. С торжествующим дурновкусием она накупила вязаных розовых вещичек для девочки, бездарно и пышно расшитых, и теперь, ликуя, демонстрировала их.
— Он будет очень красив, мой Жулиу, правда, мадам?
— Но почему же все розовое? — удрученно спросила Ирен. — Почему не голубое?
— Потому что я люблю розовое.
— А все эти вышивки, вы не думаете, что…
Она замолчала, поняв, что Амалия хотела дать своему ребенку то, чего не имела сама.
— Да, — сказала она. — Жулиу будет очень красив.
Она порадовалась, что не отдала чепчика и туфелек, но решила, что оденет Жулиу более подходящим образом, и этот новый проект занял ее не на один день.
Почти тайно она съездила в Лаваль, попросив Леона отвечать на телефонные звонки и говорить, что она пошла прогуляться; она купила маленький набор вещичек, который стоил ей очень дорого. Затем она зашла в свою любимую ювелирную лавку.
— Я бы хотела купить цепочку, — сказала она. — Что-нибудь изящное и роскошное. Для совсем маленького ребенка.
Продавщица открыла футляры. Ирен никогда не была такой счастливой. Она рассматривала свешивающиеся у нее с руки цепочки, восхищалась их блеском, долго сравнивала одну с другой.
— Вам еще надо приобрести медальончик, — посоветовала продавщица.
— Да, конечно.
— С выгравированным именем?
— Разумеется.
— Какое имя?
Захваченная врасплох, Ирен быстро соображала. Не Патрис! Не Жулиу! О, ужас, Жулиу!.. Джулито!.. Вот, вот, Джулито!.. Очаровательно, ласково. Имя только для него одного… и для меня. И как это имя раньше не пришло ей в голову?
— Выгравируйте, пожалуйста: Джулито.
Выйдя из магазина, она остановилась и прислонилась к стене. Радость распирала ее. Вернувшись, она спрятала покупки в самый дальний угол шкафа… Теперь надо ждать случая. Как бы разлучить мать и ребенка на час или на два? Амалия повсюду таскала Жулиу за собой. Ирен прикидывала все возможные варианты. Она плохо спала и искала решение возле ребенка, каждое дыхание которого было ей наградой и обещанием. Из своей комнаты она вслушивалась в громкое дыхание спящей служанки. Садилась возле колыбельки. Как ты еще поведешь себя, мой маленький Джулито? Ты хотел бы побыть со мной вместе после обеда, правда? Вот увидишь, когда придешь ко мне, какие красивые вещи я тебе купила. И эту красивую цепочку. Это секрет, Джулито. Твоя мама не должна ничего знать. Она будет недовольна.
К счастью, вмешался случай. Позвонила Сюзанна Марузо и попросила Ирен о небольшой услуге. У Бельересов… Она не забыла их? Да, архитектор… Ну, так вот, его жена плохо себя чувствует, а служанка бросила их, даже не предупредив… Не могла бы Амалия их выручить? Это не надолго… Наверняка не больше недели. Если б Амалия приходила к ним часа на три в день, желательно после обеда… Немного убраться… немного постирать… Кое-что купить… Ничего трудного. Ирен дала согласие.
Поначалу Амалия насторожилась.
— Мне придется оставлять Жулиу здесь?
— Амалия, милая, мы все присмотрим за ним. Жюссом отвезет вас к двум часам в Лаваль, а в пять за вами вернется. Жулиу ведь обычно немного спит после обеда… Вот увидите. Ему некогда будет скучать.
— Он будет плакать без меня.
— Да нет. Я буду гулять с ним. Знаете… я поведу его к конюшням. Он посмотрит на лошадок. Я уверена, что ему это понравится.
Амалия почувствовала, что не должна отказываться, иначе это будет расценено как неблагодарность. На следующий день Жюссом повез ее. Прощались у крыльца так, будто навсегда.
«Ну и кретинка, — думала Ирен. — Если бы она его потеряла, своего малыша, как я, и то, верно, меньше бы переживала!» Малолитражка скрылась из виду. Ирен бегом взбежала по лестнице.
— Джулито, мой маленький. Просыпайся. Мы свободны!
Что за прекрасный праздник! Ирен раздела малыша. Он сопротивлялся, как котенок выкручивался, смеялся, ловил свои ноги и пытался запихнуть их в рот. «Ну-ка, — говорила она, — сиди тихо, козленочек мой, и дай мне свою лапку». Она надевала на него крохотную рубашечку, щекоча его. «Я тебя съем. Ням-ням…» Она целовала его животик, и он задыхался от радости, вертя головкой из стороны в сторону. «Ну, ну, — шептала она немного странным голосом, — будем себя хорошо вести». Она не торопилась одевать его, руками она перебирала теплые одежки. Потом посадила его на кровать и стояла перед ним на коленях. «Держитесь пряменько, мсье, доставьте такое удовольствие маме».
Она прикусила язык, потом вдруг схватила его и прижала к себе. «Мой малыш… мой собственный малыш», — и она стала раскачиваться так, словно укачивала непреодолимую боль. Ребенок начал вырываться, дергать руками и ногами, она положила его и посмотрела на него долгим взглядом. «Если бы ты знал», — сказала она. Он широко улыбнулся ей и захлопал в ладоши. Она улыбнулась в ответ: «Маленький мой пингвиненок, иди, я надену тебе твою цепочку… Видишь, какая красивая, Джулито?.. Ты ведь хочешь быть моим, Джулито?»
Она застегнула изящный замочек сзади на шее, где вился черный локон, и поднялась, прижимая ребенка к груди. Она подошла к большому зеркалу и показала пальцем на отражение в нем. «Это — ты, кочерыжкин, это именно ты… И не соси, пожалуйста, медальон. Хорошо воспитанные мальчики медальоны не сосут…» Она, обычно такая молчаливая, болтала без устали и, слыша слова, которые сама выговаривала, не переставала им удивляться. Будто забил в ней источник поэзии и нежности и совершенно истощил ее силы.
Она вздрогнула, когда вспомнила, что надо посмотреть, который час. Бог мой, уже скоро вечер. Надо было снимать праздничные одежды с маленького принца. Раздевая его, она плакала и приговаривала, не видя, что он хочет спать: «Ты тоже, кролик мой, не должен плакать. Мы будем сильными, оба… Я обещаю тебе, что завтра ты опять придешь ко мне… Мы пойдем смотреть больших лошадок… Когда ты вырастешь, я подарю тебе одну… Самую красивую… белоснежную, и ты угостишь ее сахаром. Я научу тебя, как это делать».