ли-сотские возвращались с оригинальной работы домой и более или менее мирно садились за общий ужин…
Сколько времени длились эти экзекуции, — сказать трудно, во всяком случае «бунт» продолжается до сих пор. Откуда и как он начался? Быть может, удастся в архивах разыскать письменную историю этого истинно русского «возмущения». Теперь же приходится довольствоваться седыми и, надо сказать, почти легендарными преданиями. Имение некогда принадлежало очень крупному землевладельцу Лубяновскому, о котором говорилось выше. При выкупе произошли пререкания. Крестьяне, сначала не соглашавшиеся на предложенные условия, вынуждены были впоследствии мириться с худшими. Как передают они сами, им отвели в надел, пеньки из-под вырубленной лесной площади, вместо удобной земли. Правда ли это, или нет, — не знаю. Во всяком случае вышла какая-то путаница и замешательство, которые крестьяне понимают именно в этом смысле. Далее темное предание говорит о каких-то двух таинственных личностях, которые, будто бы, явились в село, оставили тут «золотую грамоту» и уехали. Уехали и потонули «в тумане минувшего». А василевцы грамоту прочли, поняли из нее, что помещику уступать не следует, и на том себя утвердили. И с тех пор «бунтуют».
Были ли на самом деле эти два таинственных незнакомца, или их вовсе не было? Признаюсь, после того, как мне пришлось ознакомиться с некоторыми чертами лукояновской истории вообще, — я сильно сомневаюсь в реальности этих фигур. В глухих местах бродят слишком часто разные призраки, своего рода олицетворения таинственной путаницы, в которой некому разобраться. К тому же в лукояновских уездах, кажется, слишком уж склонны к изобретению таких удобных незнакомцев…
Автор статьи в «Губернских ведомостях», о которой я говорил выше, приводит еще одну своеобразную черту василевской истории. В некоторое время в обществе явился раскол: одна часть крестьян, которой надоело бунтовать, решила покориться и выказала готовность платить. Тогда… это совершенно естественно — местной полиции представился случай обнаружить распорядительность. И недоимки стали поступать все успешнее, пока… не остановились вовсе. Оказалось, что к поддавшимся василевцам была применена круговая порука, и с них стали брать, что было можно, за остальных. Увидало тогда меньшинство, что «бунтовать» во всяком случае выгоднее, и опять перестало платить.
Каковы же, однако, сами эти «бунтовщики» в остальных отношениях? Местный священник, благочинный Г. Н. Гуляев, пастырь непокорного стада (и притом, — позволю себе прибавить, — пастырь в истинном значении этого слова), рекомендует их, как отличных прихожан, смирных и кротких людей. Не правда ли, это опять неожиданная черта во всей этой оригинальной истории?.. Как бы то ни было, по пословице: «добрая слава лежит, худая бежит», василевцы пользуются своей бунтовской репутацией не только в уезде, но и в губернии. Годы этого «бунта» и этих усмирений легли бременем на василевцев, хозяйство расшатано, валится кое-как, через пень-колоду, и василевские нищие ходят с сумами далеко по окрестностям даже в обыкновенные годы.
Как же избавиться от этого хронического недоразумения? У лукояновской продовольственной комиссии явилась на этот счет своя «идея», заимствованная, очевидно, у почтенного Мымрецова: василевцев решено «не пущать», и с 1873 года им не выдают паспортов на отхожие заработки. Теперь они вновь обратились в уездный съезд земских начальников с просьбой, ввиду неурожая, разрешить им отход на промысла, но 9 октября земский начальник известил волостное правление, что в этой просьбе съездом отказано. Года за два василевцев вдобавок посетил страшный пожар (пламя «слизнуло» почти все село целиком). За пожаром пришел и голод, и вот эта минута сочтена удобной для окончательного усмирения. Предполагалось лишить бунтовщиков огня и воды, не выдавать ни паспортов, ни зерна ссуды… Боже мой, но ведь они уже доказали свою закоренелость и теперь могли добунтоваться прямо до голодной смерти!
К счастью для василевцев и к чести губернских властей проект отвергнут, выдача паспортов разрешена губернатором, и рука помощи не минула непокорного села. Несколько лет назад кто-то, кажется именно кто-то из бывших земцев, человек простой и умеющий говорить с мужиком по-человечьи, убедил василевцев, что их положение не ухудшится, если они станут пахать надельную землю. И они стали пахать, но выкупных все-таки не платят, тем более что не имеют надежды уплатить всю накопившуюся годами недоимку… Таким образом, первая половина программы, над которой так долго и тщетно трудилась некогда почтенная команда кутайсовских сотских, все же исполнена. Теперь вдобавок василевец видел руку помощи, протянутую к нему среди невзгоды. Послужит ли это к прекращению «бунта»? Едва ли, конечно, если не будет сделана попытка устранения коренных причин неурядицы…
VI
«ЗАШТАТНЫЙ ГОРОД». — «СТОЛОВАЯ». — ОПЯТЬ «СПОКОЙСТВИЕ УЕЗДА». — БАЗАР И ПАРАДОКСЫ ГОЛОДНОГО ГОДА
«Заштатный город» Починки был настоящим городом при Екатерине. В архиве одной из местных церквей недавно найден документ, в котором протоиерей Георгий Алексеев описывает сильными чертами «бывший в 1795 году мая 3 дня происходивший в первом, во втором и в третьем часах пополудни превеличайший, престрашнейший пожар в городе Починках, в котором по сгорении собора, двух церквей, духовного правления, соляных амбаров, полиции, цейгауса и разного строения до шести сот дворов, оказалось, что в огненном пламени жизнь свою положили два священника, Александр и Иоанн, и крестьян обоего пола тридцать человек, да обжегшихся по причине отвсюду разлившихся пламени с ветром и вихрем человек до сорока… В которое время и я, грешный протопоп, хотя опален был огнем, однако богу, давшему мне силу и способность, благодарение: ибо между самого горящего строения пробежав к реке Рудне, жизнь свою спас»[26].
Надо думать, что именно этот пожар решил участь Починок и обратил их в село. Однако Починки не забывают прошлого и предпочитают именоваться «заштатным городом». В нем помещается уездная земская управа, происходят собрания земства и — один раз в месяц — заседания уездной продовольственной комиссии. Таким образом, Починки по праву могут считаться второй столицей Лукояновского уезда, и, говорят, отсюда, собственно, исходит то, что впоследствии стали называть «лукояновским духом».
Дух этот чувствуется здесь и сильнее, и гуще. В Починках господа лукояновские дворяне собираются охотнее, чем в Лукоянове, тут им и уютнее, и свободнее. Здесь, в особом доме помещается канцелярия предводителя дворянства, М. А. Философова. Здесь же пребывает и действует коллежский советник Ильин, письмоводитель предводителя, он же секретарь воинского присутствия, он же непременный член всех учреждений, куда только может проникнуть ловкий человек, считающийся «правой рукой» самого предводителя. От усиленных приемов какого-то лекарства лицо его приобрело темносиний цвет, и потому его зовут «синим письмоводителем». Кличка, отчасти напоминающая «Синюю бороду», звучит чем-то таинственным и грозным. И действительно, это особа грозная для злополучных сельских властей. Если господин Философов получил свою опереточную диктатуру от генерала Баранова, то диктатура, которою облечен его письмоводитель, является уже далеко не опереточной для крестьянского населения. Он облагает это «подвластное население» данями и пошлинами, которые порой официально требуются канцелярией предводителя. Так, он открыто взимает с волостных правлений плату за призывные бланки, которые по закону рассылаются даром. Он обложил пятикопеечным сбором всех призывных, вынувших дальний жребий, наконец, от времени до времени, раза два-три в год он циркулярно рассылает по волостным правлениям билеты на лотерею, на которой разыгрываются какие-то неведомого происхождения муфты, ротонды и тому подобные предметы… «Приказано брать и берешь», — со вздохом говорят старосты, которым «синий письмоводитель» предоставляет редкий случай выиграть дамскую муфту или шляпку городского фасона. Господа лукояновские дворяне усердно закрывали школы и больницы. Нельзя, однако, не признать, что наряду с этим канцелярия их представителя стремилась ввести в деревню «городскую культуру»…
Дом, где помещается канцелярия предводителя, принадлежит крестьянскому обществу, у которого он был снят в аренду. Любопытно, однако, что общество ничего не получает за это помещение: «письмоводитель», заплатив за первый год, затем прекратил это баловство, а всякому, кто заикался о правах общества, умел зажать рот и дать почувствовать, что, с наступлением «новой дворянской зры», оспаривать завоевания «первенствующего сословия» довольно неудобно.
Впоследствии, отчасти благодаря «голодному году», все это выплыло на свет божий. Один из земских начальников, г. Бобоедов, состоял в открытой вражде с господином Философовым и «уездной продовольственной комиссией». По этому самому он пользовался поддержкой «губернии». Во время одного из объездов своего участка он наткнулся на следы незаконных поборов со стороны канцелярии предводителя. Простодушные старшины, как оказалось, заносили их в официальные книги! Началось дело, и, наконец, в октябре 1894 года коллежский советник Ильин предстал перед судом. К удивлению публики, собравшейся на заседании суда, на скамье подсудимых оказался уже не коллежский советник Ильин, а рясофорный инок Арзамасского Высокогорского монастыря. Почтенный отшельник не отрицал незаконных сборов и, нимало не щадя своих покровителей, доказывал только, что незаконные сборы были заведомым обычаем в лукояновских дворянских учреждениях. Суд вынес смиренному монаху обвинительный приговор, отчасти, быть может, смягченный тем, что подсудимый уже удалился от греховного мира[27]. Во всяком случае коллежский советник Ильин сошел со сцены, а крестьянскому обществу удалось отвоевать свой дом, чуть не перешедший, благодаря давности владения, в собственность первенствующего лукояновского сословия…