Фриц и Жак возвратились поздно, поэтому продолжать работу было бессмысленно. Разумнее было просто отправиться на покой. А рано утром все снова принялись за дело, потом взяли лодку, собранные кривые сучки и тронулись в путь.
Но скоро бамбуковые заросли стали такими густыми, что пришлось топориками-тесаками расчищать дорогу, причем не только для себя, но и для тащившего тяжести осла. Один из бамбуковых стеблей необычной толщины мы срубили для сооружения мачты на новой лодке.
Когда наконец удалось выползти из чащи на свет божий, слева от нас оказалась большая река, справа — причудливо изгибающиеся скалы с едва различимой узкой тропинкой, которую решено было назвать Лазейкой. В двух-трех шагах от нее вытекал из расселины ручей. Шумя и пенясь, он пересекал Лазейку и впадал в реку. Мы построили здесь земляной вал, защищавший нас и одновременно преграждавший путь к равнинным пространствам с сочной травой за ручьем. Дорожка оставляла за собой карликовые пальмы, фиги-д’Индия и другие колючие кустарники. Не приходилось сомневаться: если колючки сильно разрастутся, будет немудрено оступиться или, еще хуже, упасть в скрытые ямки. Позже, конечно, следовало соорудить подъемный мостик через ручей и через вал, чтобы тем самым замкнуть наше укрепленное сооружение и полностью обезопасить себя от нападения хищников.
Мы попробовали переправить на противоположную сторону ручья поросенка и назвали это место Кабаний брод. Потратив на все про все несколько дней самоотверженного труда, мы продолжили путь. На несколько часов задержались только в Соколином Гнезде, чтобы пообедать и дать корм птицам. Затем отправились к Палаточному дому и прибыли туда без всяких происшествий — не слишком поздно, но совсем обессиленные.
Немного отдохнув и выполнив спешные дела по хозяйству, мы все-таки приступили к завершению строительства лодки и, пока не закончили, не присели. Носовой отсек получился изрядным, спереди и сзади я приспособил коленчатый изгиб для укрепления суживающегося носа; по всей длине суденышка шел килевой брус, а вдоль борта были положены гибкие стержни и рейки, на которых укрепились железные кольца, протяжки снастей мачты. На дно в качестве постоянного балласта[44] я наложил своеобразный пластырь из тяжелых камней, прочно скрепленных глиной. А над ними устроил настил из досок, на котором можно было стоять и лежать, оставаясь сухим. Поперек суденышка находились съемные банки[45], в середине мы поставили бамбуковую мачту с треугольным парусом, а на корме укрепили на дверных петлях руль, довольно податливый в управлении благодаря длинной, заходящей в лодку рукоятке.
Хочется упомянуть еще о некоторых важных событиях.
Вскоре после сезона дождей наша корова отелилась бычком, мы сразу приняли необходимые меры для его приручения: прокололи ему, как некогда буйволу, носовую перегородку, позже вставили железное кольцо и деревянную палочку для поводка.
Теперь бычок уже подрос, набрался силы. Наступила пора приучать его к определенным обязанностям. Но каким? Однажды вечером решили обсудить этот вопрос сообща. Фриц считал, что надо готовить бычка к верховой езде, как это делали готтентоты. Возражений не было. Постановили доверить животное малышу Францу, который согласился воспитывать бычка и приучать его к верховой езде.
Далее думали-гадали, как назвать бычка. Вспомнили даже швейцарские пастушьи песни, чтобы мальчику — хозяину бычка легче было сделать выбор.
— Я хочу назвать его Ревушкой или Ревуном, он же будет реветь, когда я начну усмирять его.
Против такого логичного объяснения было трудно устоять, все согласились. Заодно дали имена буйволу и двум щенкам-догам.
Жак заявил, что имеет право придумать кличку своему любимцу буйволенку. Он хотел называть его Буяном, поскольку думал, что звучит красиво и связано с представлением о чем-то сильном и мятежном. Ребячье тщеславие рассмешило меня.
— Хотелось бы посмотреть, как ты, хвастунишка, будешь носиться на своем Буяне!
Двух щенят назвали сразу, не раздумывая, Каштанкой и Буланкой в соответствии с цветом их шерсти. На том крестины и закончились.
И еще несколько слов насчет хлопка. Ребята хотели немедленно использовать хлопок в домашнем хозяйстве. Но возникли трудности. Собранные белые комочки перепутались нитями и семенами из коробочек, чтобы разъединить их вручную, требовалось много сил и терпения. Я подумал об изготовлении механического приспособления, знакомого аборигенам Азии и Северной Африки. Индийцы, персы и бухарцы[46] нечто подобное называют «чуркой». В Лондоне, в музее Ост-Индской компании, я видел такое устройство: два тонких, толщиной в палец и длиной немногим более одного фута валика насажены один на другой на две вертикальные, укрепленные на толстой и тяжелой доске стойки так, что выступают наружу только на ширину ладони. Верхний валик на одном внешнем конце четырехгранный, там помещается пусковая ручка; на обоих концах, выступающих по другую сторону механизма, винтовые валики — они приводят друг друга в движение.
Матушка и ребята не могли сначала понять, что такое я сотворил. Но через два дня кропотливой работы, вбив клинья для установки механизма, я выставил свое детище на площадку перед пещерой и скомандовал:
— Ну-ка, хлопок!
Жак не заставил себя долго ждать, побежал и принес целую охапку.
— Пускаем в ход валики! — С этой новой командой я крутанул правой рукой пусковую ручку, а левой поднес к валикам белую волокнистую массу. Валики захватывали ее и тащили за собой, отбрасывая круглые зернышки вниз на доску. Громкое «ура!» означало, что труд мой оценен по заслугам. Матушка подбежала к валикам и тоже захотела попробовать, но от возбуждения крутила то назад, то вперед. Жак, сидевший рядом, повторял:
— Мамочка, ну не так! Хлопок ведь ползет назад!
Машинка, конечно, с точки зрения столяра-мастера, казалась грубоватой, но все же не хуже, по-моему, чем у индийцев или у бухарцев. Кроме того, приятно было наблюдать, как искренне и неподдельно радуется матушка. Она, наверное, уже представляла себя за прялкой. И вскоре мы действительно увидели, как веретено закрутилось-завертелось в ее руках быстрым веселым танцем. Она расщепила верхний конец бамбуковой палки, превратив ее таким образом в прялку, и вставила толстый пучок очищенного хлопка.
Почти два месяца мы занимались благоустройством соляной пещеры. Хотелось успеть до наступления зимы с ее проливными дождями управиться с главным, а именно: установить, хотя бы предварительно, дощатые перегородки и стены-плетенки между нашими покоями и помещениями для животных, настелить, где надо, полы…
В ход пошли балки, доски, фанера с разбитого корабля, хватало и бамбука, и всевозможных вьющихся растений для плетения. Что же касается прилежания, так его нам было не занимать. Строительными материалами мы пользовались бережливо и аккуратно. В целях значительной экономии на плотницких работах перегородки наших комнат покрывались гипсом, оштукатуренные, они выглядели чище и приветливее; кроме того, гипс отчасти задерживал холодный воздух и препятствовал проникновению неприятных запахов из помещения для животных. Пол мы равномерно покрыли толстым слоем глины, предварительно хорошо ее вымесив, как это обычно делают на гумне. Для уюта и тепла изготовили из овечьей шерсти и козьего волоса большую войлочную подстилку и расстелили ее в комнате, служившей одновременно столовой и гостиной. (В нескольких словах все-таки сообщу, как мы это сделали: хорошенько промыв, высушив и прочесав шерсть и волос, мы разложили их равномерно тонким слоем на парусине, размер которой соответствовал размеру будущего «ковра»; растворили в кипящей воде рыбий клей и залили им парусину, свернули ее валиком и стали колотить что есть мочи деревянными дубинками, потом еще раз залили все кипящим раствором и мяли ногами эту мешанину сильно и долго, пока от парусины не отделилось вполне приличное войлочное покрытие, — оставалось только разложить его на солнце для высыхания.)
Закончив эти работы, мы почти сразу принялись за «голубиную жатву» — год назад у Соколиного Гнезда мы настреляли много диких голубей, которых матушка зажарила и, залив маслом, законсервировала. Таких «консервов» нам хватило надолго. Славное получилось кушанье! Однако запасы его уменьшались, пришла пора их пополнить. К тому же дикие голуби опять появились на деревьях Соколиного Гнезда. В нас вновь проснулся охотничий азарт, а вот интерес к строительству заметно поутих.
Итак, всем семейством — к Соколиному Гнезду. Поохотиться, пострелять. Но при этом израсходовать, конечно, поменьше пороха. Что делать? Размышляя над тем, как выполнить задуманное, вспомнил вдруг об обычаях вест-индского населения или жителей островов Палау[47]: они готовят из сока каучука или смолы, разбавленных жидкими маслами, такой сильный птичий клей, что в нем увязают даже большие птицы — павлины и индюки. Фриц и Жак немедленно отправились в лес за смолой. Возвратились они только под вечер, собрав смолы больше, чем я предполагал.
— Подъем, дорогие мои, — провозгласил я, лишь начало светать. — Дел у нас по горло!
Все быстро встали и после обычного утреннего туалета и завтрака взялись за работу. Ребят я послал наломать побольше прутиков, а сам взялся готовить клей: смешал стоявшую на слабом огне жидкую смолу с довольно большим количеством растительного масла, добавил на свой страх и риск скипидара и как следует перемешал — получилось сильно вязкое и липкое вещество. Когда мальчики возвратились из лесу, я показал им, как обмазывать клеем прутья, а сам пошел прикинуть, где лучше установить липучки. Год назад мы, по всей вероятности, пришли к концу голубиного перелета; теперь же на всех деревьях сидело столько птиц, что даже слепой и тот не мог бы промахнуться. Совершенно ясно: слетелись они за сладкими желудями в соседнюю дубраву; помет на земле указывал, что голуби ночевали здесь и не собираются улетать. Нам это было на руку. «Если не хватит прутиков, — решил я, — организуем ночную охоту на манер американских поселенцев в Виргинии: будем отлавливать голубей при свете факелов». Поэтому пошел за лучинами и сухим хворостом.