— Ну и что же?
— Вы только что приняли его в пэры Англии.
— Вы сами — человек, который смеется, милорд Монтекьют.
— Я нисколько не смеюсь, милорд Дорчестер.
Виконт Монтекьют знаком подозвал парламентского клерка, и тот, поднявшись с мешка, набитого шерстью, подтвердил их светлостям факт принятия нового пэра. Затем он сообщил всякие подробности.
— Вот так штука, — сказал лорд Дорчестер, — а я все время беседовал с епископом Илийским!
Молодой граф Энсли подошел к старому лорду Юру, которому оставалось жить лишь два года, так как он умер в 1707 году.
— Милорд Юр?
— Милорд Энсли?
— Знали вы лорда Линнея Кленчарли?
— Старого лорда? Знал.
— Того, что умер в Швейцарии?
— Да. Мы были с ним в родстве.
— Того, что был республиканцем при Кромвеле и остался республиканцем при Карле Втором?
— Республиканцем? Вовсе нет. Он попросту обиделся. У него были личные счеты с королем. Я знаю из достоверных источников, что лорд Кленчарли помирился бы с ним, если бы ему предоставили место канцлера, доставшееся лорду Хайду.
— Вы удивляете меня, милорд Юр! Мне говорили, что лорд Кленчарли был честным человеком.
— Честный! Да разве честные люди существуют? Молодой человек, на свете нет честных людей.
— А Катон?338
— Вы верите в Катона?
— А Аристид?339
— Его прогнали, и поделом.
— А Томас Мор?340
— Ему отрубили голову, и хорошо сделали.
— И, по вашему мнению, лорд Кленчарли…
— Был из той же породы. К тому же человек, добровольно остающийся в изгнании, просто смешон.
— Он там умер.
— Честолюбец, обманувшийся в своих расчетах. Знал ли я его? Еще бы! Я был его лучшим другом.
— Известно ли вам, милорд Юр, что в Швейцарии он женился?
— Что-то слыхал об этом.
— И что от этого брака у него был законный сын?
— Да. Этот сын умер.
— Нет, он жив.
— Жив?
— Жив.
— Невозможно.
— Вполне возможно. Доказано. Засвидетельствовано. Официально признано судом. Зарегистрировано.
— В таком случае этот сын унаследует пэрство Кленчарли?
— Нет, не унаследует.
— Почему?
— Потому что он уже унаследовал. Дело сделано.
— Уже?
— Поверните голову, барон Юр. Он сидит за вами на скамье баронов.
Лорд Юр обернулся, но Гуинплен сидел, опустив голову, и лица его не было видно.
— Смотрите! — воскликнул старик, не видя ничего, кроме волос Гуинплена. — Он уже усвоил новую моду. Он не носит парика.
Грентэм подошел к Колпеперу.
— Вот кто попался-то!
— Кто?
— Дэвид Дерри-Мойр.
— Почему?
— Он больше уже не пэр.
— Как так?
И Генри Оверкерк, граф Грентэм, рассказал Джону, барону Колпеперу, весь «анекдот», то есть историю о выброшенной морем и доставленной в адмиралтейство бутылке, о пергаменте компрачикосов, о королевском приказе, скрепленном подписью Джеффриса, об очной ставке в саутворкском застенке, о том, как отнеслись ко всем этим событиям лорд-канцлер и королева, об отречении от католических догматов в стеклянной ротонде, наконец о принятии лорда Фармена Кленчарли в члены палаты перед началом заседания. Оба лорда старались разглядеть сидевшего между лордом Фицуолтером и лордом Эранделом нового пэра, о котором столько говорилось, но, так же как и лорду Юру и лорду Энсли, им это не удалось.
Быть может, случайно, а может быть, потому, что об этом позаботились его восприемники, предупрежденные канцлером, Гуинплен сидел в тени, укрывавшей его от любопытных взоров.
— Где он, где же он?
Все, входя, задавали себе этот вопрос, но никому не удавалось как следует рассмотреть нового лорда. Некоторые, видевшие Гуинплена в «Зеленом ящике», сгорали от любопытства, но все их усилия были тщетны. Как иногда старые, вдовы благоразумно заслоняют собою от нескромных взоров молодую девушку, так и Гуинплен был укрыт за широкими спинами пожилых, немощных и ко всему безучастных лордов. Старики, страдающие подагрой, мало интересуются тем, что не имеет к ним прямого отношения.
По рукам ходила копия письма в три строки, которое, как уверяли, герцогиня Джозиана прислала своей сестре, королеве, в ответ на предложение ее величества выйти замуж за нового пэра, законного наследника баронов Кленчарли, лорда Фермена. Письмо это было следующего содержания:
«Государыня!
Я согласна. Это даст мне возможность взять себе в любовники лорда Дэвида».
Внизу стояла подпись: «Джозиана». Письмо это, настоящее или вымышленное, возбуждало всеобщий восторг.
Молодой лорд Чарльз Окемптон, барон Мохен, из числа тех, кто не носил парика, с наслаждением читал и перечитывал эту записку. Льюис Дюрас, граф Фивершем, англичанин, отличавшийся чисто французским остроумием, с улыбкой поглядывал на Мюхена.
— Вот женщина! — воскликнул лорд Мохен. — На такой стоит жениться!
И два лорда, сидевшие рядом с Дюрасом и Мохеном, услышали следующий разговор:
— Жениться на герцогине Джозиане, лорд Мохен?
— А почему бы нет?
— Черт возьми!
— Это было бы счастье!
— Это счастье делили бы с вами другие.
— Разве бывает иначе?
— Лорд Мохен, вы травы. Когда дело касается женщины, нам всегда перепадают крохи чужого пиршества. Кто положил этому начало?
— Адам, должно быть.
— Вовсе нет.
— Верно, сатана.
— Дорогой мой, — заметил в заключение Льюис Дюрас, — Адам только подставное лицо. Его надули, беднягу. Он взвалил себе на плечи весь род людской. Дьявол сотворил мужчину для женщины.
Натанаэль Крью, бывший вдвойне пэром, светским в качестве барона Крью и духовным в качестве епископа Дерхемского, сидя на епископской скамье, окликнул Гью Чолмлея, графа Чолмлея, известного законоведа:
— Возможно ли это?
— Вы хотите сказать — законно ли это? — поправил его Чолмлей.
— Принятие нового лорда совершилось не в зале палаты, — продолжал епископ, — хотя, как говорят, подобные примеры бывали и раньше.
— Да. Лорд Бошан при Ричарде Втором, лорд Ченей при Елизавете.
— И лорд Брогил при Кромвеле.
— Кромвель в счет не идет.
— Что вы думаете, обо всем этом?
— Как сказать…
— Милорд граф Чолмлей, какое же место будет занимать в палате молодой Фермен Кленчарли?
— Милорд епископ, так как республика нарушила исконный порядок старшинства, то пэрство Кленчарли занимает теперь среднее место между пэрством Барнард и пэрством Сомерс, следовательно, при подаче мнений лорд Фермен Кленчарли будет говорить восьмым.
— Подумать только! Ярмарочный фигляр!
— Происшествие само по себе не удивляет меня, милорд епископ. Такие вещи случаются. Бывают и еще более удивительные. Разве накануне войны Алой и Белой Розы первого января тысяча триста девяносто девятого года не высохла вдруг рева Уза в Бедфорде? Но если река может высохнуть, то и вельможа может впасть в унизительное состояние. Улиссу, царю Итаки, приходилось браться за всякую работу. Фермен Кленчарли оставался лордом под внешней оболочкой скомороха. Одежда простолюдина не умаляет того, в чьих жилах течет благородная кровь. Однако принесение присяги и принятие в члены палаты вне зала заседаний, хотя они и произведены вполне законно, могут все же вызвать возражения. Я полагаю, что нам необходимо сговориться, следует ли позднее сделать лорд-канцлеру запрос по этому поводу. Через несколько недель станет ясно, как нам поступить.
Епископ заметил:
— Все равно. Такого происшествия не было со времени графа Джесбодуса.
На всех скамьях только и было разговору, что о Гуинплене, о «Человеке, который смеется», о Тедкастерской гостинице, о «Зеленом ящике», о «Побежденном хаосе», о Швейцарии, о Шильоне, о компрачикосах, об изгнании, об изуродовании, о республике, о Джеффрисе, об Иакове II, о приказе короля, о бутылке, откупоренной в адмиралтействе, об отце, лорде Линнее, о законном сыне, лорде Фермене, о побочном сыне, лорде Дэвиде, о возможных столкновениях между ними, о герцогине Джозиане, о лорд-канцлере, о королеве. Громкий шепот пробегал по залу с быстротою огня по пороховой дорожке. Без конца смаковали подробности. От всех этих толков в зале стоял непрерывный гул. Гуинплен лишь смутно слышал это гуденье, не подозревая, что причиной этого является он сам. Однако он был по-своему внимателен ко всему окружавшему, но только внимание его было обращено куда-то вглубь, а не на внешнюю сторону происходившего в зале. Избыток внимания вызывает обособленность.
Шум в палате не мешает заседанию идти своим чередом, так же как дорожная пыль не препятствует продвижению войск. Судьи, присутствующие в палате лордов в качестве зрителей и имеющие право говорить не иначе, как отвечая на предлагаемые им вопросы, уселись на втором мешке с шерстью, а три государственных секретаря — на третьем. Наследники пэрских титулов собрались в отведенном им отделении позади трона, несовершеннолетние пэры заняли свою особую скамью. В 1705 году их было не меньше двенадцати: Хентингтон, Линкольн, Дорсет, Уорик, Бат, Берлингтон, Дервентуотер, которому впоследствии суждено было трагически погибнуть, Лонгвил, Лонсдейл, Дадлей, Уорд и Картрет; среди этих юнцов было восемь графов, два виконта и два барона.
Каждый лорд занял свое место на одной из скамей, тремя ярусами окружавших зал. Почти все епископы были налицо. Герцогов было много, начиная с Чарльза Сеймура, герцога Сомерсета, и кончая Георгом-Августом, курфюрстом Ганноверским, герцогом Кембриджским, младшим по времени пожалования, а потому и младшим по рангу. Все сидели в порядке старшинства. Кавендиш, герцог Девоншир, чей дед приютил у себя в Гартвике девяностодвухлетнего Гоббса; Ленокс, герцог Ричмонд; три Фиц-Роя: герцог Саутгемптон, герцог Грефтон и герцог Нортемберленд; Бетлер, герцог Ормонд; Сомерсет, герцог Бофорт; Боклерк, герцог Сент-Олбенс; Раулет, герцог Болтон; Осборн, герцог Лидс; Райотсли Рессел, герцог Бетфорд, чьим девизом и военным кличем было: «Che sara sara» («Будь что будет»), выражавшее полную покорность судьбе; Шеффилд, герцог Бекингем; Меннес, герцог Ретленд, и прочие. Ни Ховард, герцог Норфолк, ни Талбот, герцог Шрусбери, будучи католиками, не присутствовали на заседании, не было также Черчилля, герцога Мальборо — по-вашему Мальбрука, который к тому времени «в поход собрался» и воевал во Франции. Не было также шотландских герцогов Куинсбери, Монтроз