[384]
1 лекция. <«Политика» Аристотеля – базовый трактат европейской цивилизации по философии права. Политика как правое дело. Водительство предвидящего разума как основание права власти>
Рим знаменит своим правом, вернее, формой права, которая до наших дней продолжает служить образцом для всякой системы законов. Римляне чувствовали, что им ни у кого не надо занимать правовую мудрость.
[…] Предки наши оказались выше всех народов государственной мудростью […] Нельзя даже поверить, насколько беспорядочно – прямо-таки до смешного! – гражданское право всех народов кроме нашего. Об этом я не устаю твердить каждый день, противопоставляя мудрых наших соотечественников всем прочим людям и особенно грекам.[385]
Признак того, что вся область права у греков в плохом состоянии, тот, что у них нет великих адвокатов.
Посмотрите: у греков только самые ничтожные люди, которые у них называются «прагматиками», предоставляют ради денег свои услуги ораторам на судах; а в нашем государстве, напротив, правом занимаются все наиболее уважаемые и достойные лица[386].
Πραγματικός, от πράγμα дело, имеет в позднем греческом действительно иногда нехороший смысл делец. Так в русском стряпчий «адвокат» скатывается к значениям типа стряпать, состряпать. В некоторых диалектах стряпчий значит просто повар.
Дурной смысл слова делец, πραγματικός, предполагает, что не надо было в эти дела пускаться, надо было остаться в области чистой мысли. Римскому праву по важности не уступает греческая философия. Цицерон уверен, что человек, умеющий понимать государственную жизнь и говорить о ней, окажется способен и к философии.
Без значительной опытности в общественных делах всякого рода, без знакомства с законами, обычаем и правом, без знания человеческой природы и характеров он [адвокат] не может действовать в этой области с достаточным чутьем и умением. А кто усвоит себе хотя бы только эти сведения, без которых даже мелочей в суде соблюсти невозможно, тому может ли быть чужд какой-нибудь предмет высшего знания?[387]
Право дает право человеку быть свободным, говорить открыто и без страха, выступать перед любым собранием о главных государственных делах. Философы, если они поступком не обеспечили себе такой свободы, если не могут опереться на всенародные законы, обречены вести шепотом в темных углах бесполезные разговоры о том, чего не знают на опыте.
Что об этих предметах писали и Аристотель, и Феофраст, этого я не отрицаю […] Конечно, если по ходу дела понадобятся так называемые общие места, что случается очень часто, и придется говорить о бессмертных богах, о благочестии, о согласии, о дружбе, об общечеловеческом праве, о справедливости, об умеренности, о величии души и вообще о любых добродетелях, то все гимнасии и все училища философов, чего доброго, поднимут крик, что всё это их собственность, что ни до чего тут судебному оратору нет дела. Ну что ж, я не возражаю, пусть и они по своим углам толкуют об этих предметах ради препровождения времени; но зато уж оратору никак нельзя отказать в том преимуществе, что те же самые вопросы, о которых философы разглагольствуют бессильно и бледно, он умеет поставить и обсудить со всей возможной выразительностью и увлечением[388].
Философ будет рассуждать сам с собой о свободе. Но человек, понимающий свое место в правовом государстве, выступит смело перед всем миром. Греческие философы много рассуждали, но свободу Греции не сумели отстоять.
Но тот же Цицерон, когда думает о надобности упорядочить систему права, которое растет из почвы, но растет как трава, надеется на философию.
Поэтому была призвана на помощь особенная наука со стороны, из другой области знания, которую философы целиком считают своим достоянием; она-то должна была на основании твердых правил внести связь и слитность в этот разбитый и разрозненный круг вещей. Для гражданского права прежде всего должна быть определена цель, а именно справедливое соблюдение законов и обычаев в тяжбах граждан. Вслед за этим предстоит выделить роды понятий, твердо установленные и не слишком многочисленные[389].
Именно это и было сделано в классической греческой философии, и с не меньшей основательностью чем римское право. В Риме была создана форма права на все времена, притом что материально римские законы не имеют ничего совершенно исключительного в сравнении с другими народами. Аналогичным образом классическая греческая философия, т. е. прежде всего Платон и Аристотель, выдается вовсе не набором взглядов, которые можно встретить у кого угодно, – или, еще точнее сказать, у них набор всех взглядов, в том числе противоположных, как Аверинцев сказал, что мысль Платона это шар, где для всякого полюса есть противоположный, – а умением ставить главных вопросы. Решено в классической философии только одно: что мы люди от решающих вопросов уходить не будем.
Базовый трактат нашей европейской цивилизации по философии права – аристотелевская «Политика». Основная, почти вся главная, терминология политики, государства и права происходит оттуда. И первый же неожиданный тезис Аристотеля совпадает с убеждением Цицерона и шире, римской философии права, что прежде чем иметь философию и, шире, науки, надо построить политику. Никакая наука не может создаваться исподтишка. Надо быть уверенным, что ты занят правым делом.
Если у того, что мы делаем, есть цель […] то ясно, что цель эта есть хорошее в смысле лучшее (ἄριστον) […] По-видимому, оно дело главного и верховного строительного знания или умения, а им является политика (πολιτική). Она распределяет, какие в государствах нужны знания и какие и насколько каждый должен изучать[390].
Как бы ни была возвышенна и прекрасна наука, какая бы она ни была, она сможет существовать только если ее разрешит политика. Например, философия в нашей стране была впервые разрешена только 15 лет назад, и она может быть снова запрещена, если для прочности государства опять понадобится идейно-политическое единство. Философия тогда напрасно будет доказывать, что в идеологическом государстве не может быть права. Ей скажут, что порядок и крепкая армия первая необходимость. Ее перестанут финансировать и она снова ограничится разговорами на кухне за чаем или в тюремной камере.
От политики зависит напрямую не только философия, но наука вообще. В хорошей и строгой мысли Карла Поппера всякое утверждение большой науки это гипотеза. Наука может полагаться только на что-то абсолютно достоверное. С абсолютной достоверностью мы не можем сказать не только что завтра утром снова взойдет солнце, но, по Карлу Попперу, что 2×2 = 4. Но ведь без науки теперь человечество существовать не может. Каждодневная жизнь миллиардов людей целиком зависит в питании, развлечениях, медицине от науки. Но науки нет, если она не развивается. Она развивается за счет того, что гипотезы критикуются, опровергаются и заменяются новыми. Критичность может быть сохранена только в политически открытом обществе, где власть не предписывает, какого правильного образа мысли надо держаться. Критика должна быть совершенно свободной. Всего лишь два десятка лет односторонней критики – критика была допущена только марксистская – не оставили науку в нашей стране на прежнем уровне, а отбросили ее назад. Вся мировая наука существует только за счет того, что есть несколько стран в мире, немного в сравнении с общим числом, где поддерживается политический строй, позволяющий свободу от идеологических требований.
Зависимость настоящей науки от поддержания открытого общества, т. е. от политики, подтверждает тезис Аристотеля, что политика поднимается над всеми науками как архитектоническая, правящая.
Политика в этом смысле равна этике. Процитированные мысли о правящей роли политики стоят в начале «Никомаховой этики». В той же ее первой главе содержится предупреждение, что молодые – неподходящие слушатели курса лекций о государстве (политики), потому что они неопытны в делах, живут по настроению и не умеют владеть собой. Как если бы Аристотель забыл, какой курс начал читать, и заговорил из другого. Но разделяем этику, теорию государства и политику мы, не Аристотель и не Платон.
Еще непривычнее нам, что эти науки учат о красоте. Древнерусский язык нам мог бы тут помочь. Слово доброта значило и красота и добротность характера. Парис увлекся Еленой потому что увидел «доброту Еленину и младость» (XV в.). «Лоза детей всяким добротам научает и злыи обычаи удобь отлучает» (XVII в.). Справедливость привлекала красотой. Добротолюбие, школа православной аскетики, это перевод греческого φιλοκαλία, любовь к красоте. Аристотель без подготовки, без предупреждения вводит в науку о государстве и этику тему красоты.
Собирающиеся по-настоящему слушать лекции о прекрасном и справедливом и вообще о политике должны быть прекрасно воспитаны [ἤχθαι, доведены, пригнаны] в отношении нравов[391].
Это должно значить что к гражданской жизни призваны не все. Аристотель признает, что большинство людей не пойдут дальше искания удовольствий и потребления, пользования (απόλαυσις[392]). Это один из трех основных образов жизни. Второй образ жизни, политический, ведут немногие. Третий, теоретический, это дело единиц.