общественной собственности, т. е. нового правового и властного механизма. Не нагруженная техникой внедрения в жизнь, не смятая нетерпением, гегелевская мысль готова ждать, пока не победит сама ее манящая прозрачность (как Аристотель ждет, что победит дружба, а не механизмы социальные). Кто способен вернуть вещи ее саму, – поднять поле, взять всё от орудия труда, сыграть на скрипке, – тот пусть будет ее собственник, а всякому, кто путается под ногами, выставляя права другого рода, место на свалке истории.
Вернемся к Аристотелю. В том же контексте собственности, в той же надежде на прекращение формальной юридической собственности, где Гегель говорит о христианстве и свободе лица, Аристотель говорит о дружбе. Запомним это и поймем связь: если христианский Бог есть любовь, как говорится в I Послании Иоанна (4, 8), то он продолжение античной дружбы, φιλία, одно из значений которого тоже любовь. Ее упрочение в человечестве – школа настоящего христианства в человечестве – снимут проблему собственности, оставят человеку всю радость иметь собственность, умноженную на радость дарить. Уже давно богатая Европа и Америка начинают понимать, в своей философии и литературе, что будущее ей открыто только в разделении всего своего богатства с остальным бедным миром.
Из-за места, центрального, собственности в отношениях людей такое решение проблемы собственности отменяет законодательный, учредительный путь. Свобода собственности и ее дарение осуществятся на том уровне права, где оно совпадает со справедливостью, с правдой и с дружбой. В таком случае какой государственный строй избрать – не очень существенно.
Не будет ли лучшее политической устройство смешением всех типов политии, и монархии, и олигархии, в смысле власти богатых аристократов, и демократии (Политика II 10). Так в Лакедемоне есть царская власть, т. е. монархия, но она уравновешена геронтами, сенатом, т. е. олигархической властью, и жестко контролируется эфорами, которые избираются из народа, т. е. представляют демократический принцип.
Единственно, что важно в отношении государственного строя, это чтобы он не был тиранией. Она величайшее преступление, тем более нетерпимое, что совершается не от нужды, а от стремления к избытку. Тиранами становятся не для того чтобы спастись от голодной и холодной смерти. Поэтому тиран опаснее любого преступника, который хочет в сущности только тоже стать богатым как богатые; тиран хочет стать не как богатые, а над всеми один. «Поэтому большие почести назначаются не тому, кто убьет вора, но тому, кто убьет тирана». Государство должно сохранить в себе достаточно свободы слова, чтобы были слышны противоположные голоса. Когда будет говорить один тиран, не встречая возражений, он даст волю своей жадности, а она беспредельна.
Если не считать этой необходимости, уничтожить тирана, то и, при живом полисе, излишняя забота о законах не принесет большой пользы. Иногда, ради того чтобы сохранить спокойствие, лучше оставить старые законы, даже если будут изобретены новые и лучшие (1268b 27 слл.). Но не потому что древнее обязательно будет лучше. Древние были не боги, кроме того у них не было наших знаний. Законы надо изменять. Только лишь бы не появилась привычка запросто менять закон (1269а 15); лучше уж тогда мириться с погрешностями, чем от частой смены ослабнет закон.
Противоположность тиранам, которые сделают всё чтобы получить власть, достойные люди, которые наоборот предпочтут уйти от власти. Некоторые вовсе не добиваются должностей. Поэтому надо отменить такой порядок, чтобы люди предлагали во власть сами себя. Преобладающая часть сознательных преступлений делается из честолюбия и корыстолюбия (1271а 16). Достойных иногда надо заставлять занять должности. Не платить за государственную службу, назначать достойных и способных не по жребию и не дожидаясь, пока они сами этого попросят – черта аристократического строя.
Не надо платить за должность, когда она высокая. Значит ли это, что, как в олигархии, к власти допускаются только богатые – у них есть и средства, и влияние, и главное время чтобы заняться полностью делами? Нет. Олигархия ведет к тому, что
Богатство ценится выше добродетели и всё государство становится корыстолюбивым. Ведь то, что почитается ценным у власть имущих, неизбежно явится таковым и в представлении остальных граждан. А где добродетель не ценится выше всего, там не может быть прочного аристократического государственного устройства (1273а 37).
Аристократическое устройство, мы говорили, по определению самое лучшее, если понимать аристократа буквально, как лучшего правителя. Но если как раз лучшие живут в бедности? Тогда назначенным на должности придется платить.
Править должны те, кто в состоянии править наилучшим образом (ἄριστα). Если законодатель не приложил старания к тому, чтобы порядочным людям дать возможность жить в достатке, то он должен был по крайней мере позаботиться о том, чтобы должностные лица имели необходимый досуг (1273b 5 слл.)
Конфуций: в хорошо устроенном государстве стыдно быть бедным, в плохо устроенном государстве стыдно быть богатым (нелепость людей, которые говорят, что всё равно всё плохо, поэтому не беда если они разбогатеют).
Итак, лучше смешение строя. Солон превосходный законодатель, упразднил крайнюю олигархию, установил прародительскую демократию, ареопаг – олигархия, замещение должностей избранием – аристократия, народный суд – демократия. Но когда народ, в пелопоннесской войне, усилился, перед простым народом стали заискивать, возникла демотирания, «нынешняя демократия» (1274а 7).
Книга III: кто правит, лица или государство. Государство русло, вода в нем меняется.
Понятие гражданина: участие в суде и власти.
Но опять же: всё зависит от добродетели гражданина, она в способности прекрасно и властвовать и подчиняться. То же «прекрасно». «Хороший гражданин должен уметь и быть способным и подчиняться и начальствовать, и добродетель гражданина заключается в умении властвовать над свободными людьми и быть подвластным». «Нельзя хорошо начальствовать, не научившись повиноваться» (1277b 12 слл.).
Проблема с ремесленниками, особенно торговцами. Они должны всё-таки отойти от своих дел.
1279а 13 слл.: порча времени, все стали хотеть власти, словно это счастье и цветущее здоровье. Но это значит, что государство имеет целью благо правящих – т. е. государство ошибочно, оно основано на началах господства, а государство есть общение свободных людей (1279а 15 слл.).
Отклонение, неправда государства – и когда оно имеет целью пользу большинства (1279 а 30). Целью должна быть общая польза.
Противопоставление, порча: царская власть в тиранию, аристократия в олигархию, полития – в демократию.
Где правят имущие, олигархия, где правят неимущие, демократия, оба случая отклонение.
И тут подходим вплотную к вопросу о праве.
3 лекция. <Продолжение. Государство как общее дело для всех в целом. Цель политии. Право как справедливость. Проблема равенства. Теория государства Т. Гоббса>
Читающий аристотелевскую «Политику» с удивлением увидит, что ни один из правовых вопросов, и шире, политических, обсуждающихся у нас теперь в парламенте, в публицистике и в науке, – за исключением технических деталей типа нефтедобычи, интенсивной терапии – Аристотелем не пропущен. Отличие в определенности, которая делает его рассуждение не бесконечным. Так ему очевидно, что государство это ни устройство для меньшинства (олигархия), ни устройство для большинства (демократия), а общее дело всех в целом. Оно должно уметь объединить тех, кто в принципе никогда не сойдется, богатых и бедных, сильных и слабых. Иначе нет ни государства, ни граждан, а вместо них – группы по интересам.
Когда один человек, или немногие, или большинство правит ради общей пользы, такие политии правильные, а ради одного, или немногих, или большинства – отклонения (нарушения). Или нельзя называть совместно живущих гражданами, или они должны соединиться ради подобающего (1279а 28-32).
Как польза переводится συμφέρον, и это название цели государство, рядом с хорошей жизнью, разумным общением, достижением своего, тоже требует скорее понимающего участия чем дефиниции. В словаре находим собирать в одно (город Симферополь в центре Крыма), вместе нести, быть полезным, выгодным, приличествовать, подобать, подходить.
Эта, так сказать, хорошая неопределенность – оставляющая еще додумывать и приобретать опыт тех, кто не чувствует государства – есть и в современных конституциях. В нашей целью государства кратко названы права и свободы человека, гражданский мир и согласие, единство, равноправие и самоопределение народов, суверенность, благополучие и процветание. Этого в сущности было бы достаточно. Наше процветание приблизительно соответствует аристотелевскому καλόν и τὸ εὖ. То, что одновременно с этим государство навязывает себе демократический и республиканский строй, для строгой аристотелевской мысли было бы уже лишним. Строй пусть будет такой, какой нужен для процветания. Предопределив, что он будет демократический, – собственно вопрос технического устройства, – государство связывает себе руки. Включение этих и подобных идеологических статей выходит из общего стиля законодательства.
В старой Американской конституции цели государства названы в сущности такие же.
Мы, народ Соединенных Штатов, чтобы образовать более совершенный союз, учредить Справедливость, утвердить внутренний Мир, предусмотреть общую оборону, содействовать общему Благосостоянию и обеспечить благословенную Свободу для нас и нашего потомства, предписываем и учреждаем эту Конституцию для Соединенных Штатов Америки.
То, что говорится сразу вслед затем о порядке избрания и составе законодательной власти, звучит технически и, хотя слова