ет его в мельчайших деталях жизни… Привычная племенная структура с ее развитой системой правил давала ему ощущение непоколебимой устойчивости; европейцы разрушили ее и пока еще мало что дали взамен… На место ушедшей в прошлое племенной дисциплины африканец кикуйю искал себе другой дисциплины, взамен своих племенных жертвоприношений – других таинств».
В 1973 из Вьетнама явно навсегда ушла огромная армия, переоснащенная всевозможным оружием, тогда как в 1511 португальцы, отброшенные было двумя годами ранее, завоевали войском численностью восемьсот человек страну размерами намного больше Португалии. «Ныне Португалия, бывшая мировая империя, – смирный народ, потихоньку живущий впроголодь». Еще в 1947, когда в восстании 29–30 марта на Мадагаскаре погибло несколько сот французов, карательные войска уничтожили от 10 до 80 тысяч мальгашцев, а осадное положение было снято только в 1956. Спустя поколение подобная свирепость была бы непредставимой. «Европейцы успокоились внезапно и полностью. В течение столетий они гнали свои колесницы от германских лесов до калифорнийских пляжей. Теперь они их остановили и расселились в пригородных коттеджах. Они были победителями. Теперь они хотят мира. Они мечтают о тихой, спокойной жизни в гармоничном окружении, где была бы обеспечена охрана природы». Из-за нежелания народов воевать «Запад более разоружен, чем можно судить по числу его солдат и качеству их экипировки». После опыта Вьетнама, Алжира, Анголы американские военные считают невозможным покорить даже Сальвадор. Меры экономии, интенсификации производства внутри западных стран наталкиваются на неодолимое сопротивление. Японское производство не столько вырывается вперед, сколько выявляет конец промышленно-технического роста Европы.
Демография показывает объективную картину сдвига. Европейцы создали демографическую бурю между XVIII и первой третью XX века, когда их численность возросла от 150 до 800 млн. человек. К 1900 они составляли примерно треть всех жителей земного шара. Но к 1925 население Третьего мира начало расти быстрее чем в европейских странах. В настоящее время прироста населения в развитых странах Запада почти не наблюдается, тогда как неевропейский мир находится в разгаре демографической революции, переживаемой им с запозданием в полтора века от Европы, и численный рост его жителей пропорционален тому, который наблюдался в свое время на Западе, т. е. от примерно 1 миллиарда человек в 1900 до, по прогнозам, 8 миллиардов в 2050. Таким образом европейцы, численно вырвавшиеся было вперед, возвращаются в строй, и теперь все шесть главных групп человечества – Китай, Индия, Европа, Латинская Америка, страны ислама, черная Африка – приходят примерно к тому же взаимному соотношению, какое существовало до экспансии Запада. Снова относительно малочисленные, европейцы ощущают себя «средиземноморским клубом, затерявшимся среди джунглей». На этом фоне особенно абсурдными кажутся расистские бредни Гитлера, преподнесенные им миру как раз в годы, когда еще неосознанный демографический сдвиг уже невидимо шел полным ходом и белые империи начинали стареть. Наша новая смиренная мораль подоспела как раз вовремя, чтобы спасти нас от более обжигающих поражений, чем в Алжире и во Вьетнаме»[136].
Расцвет западной культуры пришелся на XIX век, время наибольшего прироста населения европейских стран. В результате последующих внутренних войн и кризиса четырех столпов культуры – языка, обычаев, техники (исчерпание природы), ценностей, – «достойная удивления духовная форма, которую западному человечеству удалось придать себе веками тяжелого труда и ценой бесчисленных жертв, быстро распалась; всё ее громадное и пышное здание развалилось на куски»[137]. Оглядываясь на былое, европейцы дивятся сами себе. Прошедшее кажется отшумевшей драмой. «Целая историческая эпоха, эпоха Ренессанса, разваливается на наших глазах… Экспансия внезапно окончилась около 1960 года. Мы до сих пор переживаем шок нашего отката, подобно тому как освободившиеся народы всё еще не оправились от неожиданности, какою явилась для них столь легко добытая автономия»[138]. «Мы вынуждены констатировать, что наша цивилизация смертна. Хотя ей удалось опереться на все народы земли, ее приходится считать авантюрой меньшинства».
Разные авторы приходят к одинаковым наблюдениям. «В 1973 уход американцев из Вьетнама, как в 1511 (захват Вьетнама португальцами), история изменила свой ход. Авантюра продолжалась пять веков. Пять веков открытий и исследований. Пять веков эпопеи и славы. Пять веков колонизации. В течение пяти веков появление белых длинноносых людей означало поражение и подчинение, в худшем случае рабство, в лучшем – конец прежней жизни. Такое не забывается». Бывшие колонизаторы теперь с горечью сознают, что внешний мир все эти пять веков видел их не такими, какими они видели себя. Героический первооткрыватель Васко да Гама извне Европы предстает военным преступником. «Португальцы ворвались в Индийский океан как стая изголодавшихся волков… Установилась систематическая политика террора… Правда в том, что на протяжении пяти веков европейцы вели самую большую интервенцию всех времен», в результате которой погибло от 50 до 100 миллионов человек, половина из них – в Америке от руки испанцев. Поэтому, если Запад гордится своей демократией, то «Третий мир считает западных людей одновременно и демократами и жуткими грабителями». Европейцы говорят о человечности христианства, но, пускаясь на завоевание мира, они обосновывали христианством свое право вести себя по отношению к «внешним» по-охотничьи. В Индии христиан приравнивали к монголам Чингисхана. Идея вселенской цивилизации и христианский мессианизм обернулись геноцидом и неслыханным губительством жизни. Культ развивающегося индивида и идеология прогресса привили Западу «глубокое неуважение к физическому миру и к другим живым существам»[139]. Только сейчас белый вдруг перестал быть хищным и начинает уважать всех других как равных себе. «Одна из самых подвижных человеческих групп планеты, люди Запада, вышла из варварства». Поведение предков-переселенцев задним числом объясняют «духом инициативы, ненасытной любознательности, огромной изобретательности, в сочетании с жестокостью, агрессивностью и мужеством»[140].
С другой стороны, как ни оценивать прошлое Европы, она явилась частью света, в корне изменившей лицо Земли. «Ренессанс был гигантским предприятием. Говорили о греческом чуде; с таким же успехом и с неменьшим основанием можно говорить о европейском чуде»[141]. Ренессансная Европа помыслила природу, земное пространство, социальную реальность, науки, искусства как цельности, которые можно и должно полностью охватить. Верно то, что экспансия европейской культуры в некоторых частях мира шла путем колонизации и насилия, граничившего с геноцидом. И всё-таки гуманистические нормы нередко брали верх даже на практике. Работорговля, например, осуждалась европейским обществом. В сравнении с европейскими идеологиями такие политические доктрины, как индийская Артхашастра, более жестоки и откровенны. Историки, отнюдь не имеющие цели обелить Запад, напоминают, что вне Европы и без европейцев геноцид иногда достигал еще худшей свирепости.
До прихода европейцев человеческая жизнь почти везде в мире подчинялась природе и судьбе. «Освободившись сама внутри своего периметра, Европа внушила всем народам земли по крайней мере вкус к свободе; она вырвала мир из обреченности, из плена вечных повторений, открыла перед ним путь обновления и сделала возможным общение всех обитателей планеты»[142]. Конечно, почти повсюду были нарушены сложившиеся образы жизни и мысли. Однако оказывается, что их восстановление явилось бы не всегда желательным. Даже идеологи национальных культур не хотят простого возврата прошлого. Сам пафос критиков униформирующей европеизации говорит, что они захвачены творческим отношением к истории и ищут третьего, не западного и не патриархального пути. Санкционированный Ренессансом диалог между верующими и неверующими предпочитается религиозной нетерпимости, и так называемые религиозные фундаменталисты или интегралисты почти повсюду остаются в меньшинстве. Страны Запада справедливо осуждаются за их несоразмерное благосостояние на фоне бедствий большинства остального мира. Но, опять же, сама Европа сравнительно недавно, немногим больше века назад покончила у себя с периодическим голоданием, причем уже теперь ее современная технология позволяет достичь аналогичных успехов, например, в Индии.
Происходит втягивание всех регионов мира на путь культурного, социального преобразования и научно-технического развития, причем не обязательно в ходе прямого заимствования европейских идей и методов, а, может быть, еще чаще в конфронтации с ними. Так, «окцидентализация» сознания, удававшаяся лишь с большим трудом при бывшем прозападном правительстве Ирана, несмотря на его технократическое реформаторство, пошла быстрее после исламского революционного переворота: сама интенсивность противостояния Западу заставляет исламских революционеров идейно вооружаться, отталкиваясь от западных идей.
«Ислам идеологизируется… Религия попадает в ловушку коварной логики: желая восстать против Запада, она заражается им; желая подчинить своей духовности мир, она обмирщается; желая отвергнуть историю, полностью тонет в ней»[143]. Суд над стареющей Европой от имени молодых народов означает не столько отказ от ее культурного наследия, сколько готовность впредь обходиться без ее помощи. «Понятие “Запад”, когда-то неотделимое от европейской цивилизации и ее экспансии, отслаивается от нее… Больно думать, что ведь именно наш континент стоял у истоков западной модели. Сегодня Европа наблюдает, как, подобно бумерангу, ее вчерашние культурные и экономические колонии, Россия и Америка, обращаются против нее»