й (не той, которая от Бога) и пользоваться своим влиянием для христианизации самого государства».
Церковь поддалась искушению Сатаны, отвергнутому в свое время Иисусом. Загадочному замечанию Павла, «нет власти не от Бога» (Рим 13, 1) был придан абсолютный смысл. Пугает легкость, с какой Церковь приняла союз с государством. Она стала преследовательницей, сама едва избавившись от преследований. Слившись с властью, она благословила царей; в лице Лютера она вступила в союз со знатью против императора; в лице Кальвина заискивала перед восходящей буржуазией; с XIX века, как хамелеон, она стала республиканской, при Гитлере – гитлеровской (Немецкие христиане), подобно тому как в наши дни так называемая теология освобождения оправдывает союз Церкви с властью нового типа, опирающейся на терроризм. «Преступление Церкви заключается в этом процессе оправдания политической власти». Известный довод о том, что не все режимы одинаково плохи и Церковь должна поддерживать лучший против худшего, признается Эллюлем, требующим от Церкви четкой политической позиции, однако с той оговоркой, что она должна не пассивно выбирать одну из предлагаемых ей ориентаций, а указывать творческий новый путь. «Церковь должна изобретать, обновлять, вести, предлагать Новое и никогда не служить инструментом пропаганды или легитимации ни для какой политической силы».
Итогом заигрывания с властью стало превращение самой Церкви в государство. Римский папа стал правителем и заботился о расширении своих владений за счет других «христианских» владетелей. Уже Августин жаловался, что епископ перегружен административно-управленческими заботами. Позднее, с национальным дроблением государств, раздробилась по национальному признаку Церковь. Конечно, среди христиан всегда были верные Евангелию анархисты; их преследовали еще со времен Константина. Однако победили два полюса: бессовестная власть, с одной стороны, и малодушный эскапизм под маской благочестия, с другой.
Перед теми же двумя путями, которые оба неверны, стоит и сегодняшняя Церковь. Либо конформизм, интеграция в существующую политико-социальную систему, либо бегство от жесткой политической реальности в «духовность», во «внутреннее самоусовершенствование», в мистику. Хотя Церковь после своей юридически-административной контаминации с властью делает много доброго, подобно тому как в IV–V веках она защищала рабов, улучшала правовое положение женщин, облагораживала семью и брак, смягчала уголовное право, всё равно именно поэтому она перестает быть вестницей Слова Божия и становится просто организатором менее неудовлетворительного человеческого общежития. «Из-за признания христианами и Церковью государства и из-за политического хвостизма произошло изменение, имевшее по сути дела характер подрыва. Откровение несло с собой сдвиг всего человеческого миропорядка, отмену власти. Я принес огонь на землю, я принес не мир но меч, говорил Христос. Этот непримиримый радикализм выветрился из последующей истории политиканствующей Церкви».
Взрывной радикализм Евангелия не мог исчезнуть без следа и дал о себе знать в неожиданной форме христианского нигилизма. В 1980-е годы Эллюль констатирует пышное цветение европейского нигилизма. Ни государство ни общество уже не предлагают массам никаких осмысленных жизненных целей, а у самих людей нет сил на свой страх и риск оживить былые нравственные ценности. Да только глупцы еще могут мечтать в современном мире о введении каких-то нравственных табу. Причем сами эти мечты в свою очередь продиктованы нигилистическим духом нормирования и рационализма. Всё современное общество по своему настроению нигилистично. «Любой коллектив, близящийся к своему концу и исчезновению, отвергает свои собственные ценности. Обычно это сопровождается распадом социального организма. Но вот уникальная черта нашего общества: наш нигилизм сопровождается могуществом, он не предвещает никакого развала, не расшатывает железные структуры нашей экономики и нашей техники». Крайний нигилизм сопровождается ростом технической мощи и эффективности. Нигилизм царит в литературе и искусстве, которые делом чести считают открещиваться от служения каким бы то ни было целям, будь то красота, смысл или даже развлечение. Нигилизм в политике отмечен даже не столько разнузданностью таких идеологий как нацизм, сколько параличом творческой воли, несмотря на наличие колоссальных средств, и полной неспособностью глядеть в глаза правде: слова и дела вращаются по идеологической орбите, нигде не соприкасаясь с реальностью. Другие нигилистические явления – самоубийственное безумие, небрежность к собственной жизни, наклонность к террористической мнительности, особенно у молодых, глухой пессимизм в отношении к социальному телу.
Главной нигилистической чертой остается отказ видеть жизнь как она есть, втискивание ее в идеалистические и доктринерские рамки. Современное христианство, на наивный взгляд, учит нравственности, традиции, участию в истории. На деле всё не так просто. Христианская церковь стоит у истоков всего исторического зла современного нигилизма, хотя оно и не единственный виновник. Главная ошибка церкви в том, что она отодвинула Бога в слишком трансцендентную даль. Если Бога нет, то всё позволено. Но еще вернее будет сказать, что если Бог неприступен в своей вечности, то на долю человека остается холодное одиночество. Абсолютное божество парит на такой высоте, что для земного взора сливается с ничто. Трансценденция эвакуировала Бога из мира и тем релятивизировала всё здесь. Раз всё одинаково далеко от его бесконечности, всё одинаково ничтожно.
Ведь разрушив религии с их почвенной моралью христианство не дало ничего взамен. Строго говоря, оно антирелигиозно. «Христианство не религия. Оно не удовлетворяет религиозные потребности человека, а наоборот, по своему существу и в своей истине противоречит им». Христианство не мораль, коль скоро откровение Святого духа заменяет автономную мораль требованием прямого отклика на веления Бога. Но когда Бог ушел в неприступную высь, его веления оттуда стало слишком трудно услышать. Важная тема христианской догматики, первородная греховность человека, усилиями поколений проповедников укоренилась в массовом сознании в виде обреченного чувства, что все дела людей скрывают в себе роковую гниль. Человек заранее пойман в сети зла, и всё что делается на земле заранее осуждено уже тем, что бесконечно удалено от трансцендентного Бога. Постхристианские и нехристианские идеологии переняли тезис о коренной порче человека. Правда, современная психологическая наука сняла с него груз совести. Но хотя понятие греха в секуляризованном мире забыто, всё ежедневно сообщаемое по телевизору, в газетах, не говоря уже о потоке беллетристики, укрепляет подозрение к греховности и злобности человека, воспитывает убеждение, что мировое зло не исправишь. Выходит, что с одной стороны человек весь греховен, с другой – свободен безгранично эксплуатировать природу. Злой и негодный, он тем не менее может делать с нею что угодно. Тогда отрицание мира совмещается с отрицанием самого себя, эксплуатация человека (грешника) присоединяется к эксплуатации мира (отданного человеку) и дает в итоге сознание тяжкого долга, чувство мрачной силы, наконец – одержимости.
Упрочивается нигилистическое убеждение, что надо как можно скорее уничтожить современное общество, которое приравнивается к злу. «Сейчас имеет место всеобщее искушение нигилистического сумасшествия, возможно, спровоцированное или про крайней мере питаемое реальной возможностью коллективного самоубийства, способностью современного вооружения положить конец нашей истории и всему человечеству». Христианство расколдовало мир, не оставив в природе никаких святынь. «Сегодня вследствие вызванной христианством десакрализации в мире природы видят просто-напросто материальный хаос, что не вызывает к нему особого уважения. Для неписаного права творить что угодно с этим бездушным миром не существует никаких ограничений кроме препятствий, поставленных человеку его собственным воображением и недостатком технических средств. По мере накопления этих средств безграничная утилизация природного капитала возрастает, заодно с соответствующим разрушением природы. Нестесненность человеческой деятельности ничем, кроме наличных технических средств, выдается обычно за признак свободы человеческого существа, но на деле происходит от нигилистического равнодушия к природе.
Парадокс сложившейся ситуации в том, что удаление Бога из человеческой среды, расколдовывание мира, преодоление почвенной религиозности, словом всё, что в христианстве стало почвой для нигилизма, в подлинной библейско-евангельской вере имело прямой антинигилистический смысл. Мера требуемой Евангелием свободной ответственности исключает и тень пренебрежения к миру. Дорогу эксплуатации природы открыли другие силы, применившие в своих целях достигнутую библейско-евангельской верой десакрализацию.
Естественный человек всегда был религиозен и наделял исключительным мистическим смыслом явления природы или функции социального организма. Да, христианство подорвало такую религиозность, дало бой богам природы, видит в явлениях и силах природы именно явления и силы, не имеющие ровно ничего священного. Всё уравновешено одинаковой сотворенностью, хотя человек, тоже тварь, выше остальной твари и посредничает между нею и Богом. В иудаизме еще сохранялись черты сакрализации определенных мест (горы), дней (суббота). Христианство пошло дальше, его Бог – сокровенный, в видимой природе нет святынь или сверхъестественных тайн, подобно тому как и среди людей тоже не должно быть особого священства. «Христианский мир насквозь нецерковен. Эта в подлинном смысле профанация, эта десакрализация, это обмирщение были самыми радикальными из всех когда-либо совершавшихся».
К этой десакрализации мира возводят происхождение науки и техники. Поскольку вещи – всего лишь вещи, не более, и внутри них нет ни частиц божества ни таинственных сил, то можно попытаться и полностью познать их и беспредельно использовать. Однако надо спросить: если предпосылкой научно-технического покорения мира было его расколдовывание христианством, то почему христианство так медлило развертывать свои потенции, почему техническая цивилизация выжидала еще почти полтора тысячелетия после победы христианства или почему она не возникла в ареале иудаизма, тоже расколдовавшего мир? Почему в X веке всемирной колонизирующей силой был ислам, а в XII веке завоевательной, технически оснащенной, научной державой явился Китай?