Во многих местах Лютера встречали очень торжественно. Апостолический нунций был вне себя от ярости: поездка еретика превращалась в триумфальное шествие. Вся ненависть к римской церкви выливалась в приеме, оказываемом Лютеру в городах, через которые он проезжал. Симпатии народа были на его стороне. Это придавало ему мужества. Позже он говорил, что даже если враги развели бы между Вормсом и Виттенбергом огромный костер, который достигал неба, он все равно не отказался бы от поездки.
Он подбадривал своих спутников и самого себя. Он старался подавить страх. Состояние его было незавидным. Почти всю дорогу он хворал, у него внезапно начались острые приступы какой-то желудочной болезни. Ему пускали кровь и давали вина. Будущего он боялся, но ехал вперед.
Вдруг из Вормса, от Спалатина, прискакал гонец. Курфюрст советует не приезжать. Дела обстоят очень плохо. Он не сможет его защитить. Лютер уже осужден. Ему нельзя появляться на рейхстаге!
Курфюрст, единственно надежный покровитель, и тот отказывал в помощи. Куда бежать? Что делать?
Пасквиль был написан в стихах. Пророка Собачьей улицы не пощадили: забористые словечки чередовались с оскорблениями, издевка и клевета — с хвастливыми угрозами. От злейших еретиков, свихнувшихся на общности имущества, понабрался Мюнцер вздорных мыслей. Он, желтолицый злодей, исчадие ада, — причина всех смут. Ему советовали убраться из города, пока еще не поздно.
Томас был уверен, что пасквиль написан Эграном. Он, правда, изменил своему пристрастию к изящной словесности и сыпал непристойной руганью. Ненависть заставила его забыть о хорошем стиле. Неистовой злобой пронизана каждая строчка. Эграна стоило хорошенько проучить. Пусть он не думает, что Томас и его друзья не ответят на вирши хлесткими стихами, соленой прибауткой и крепким ругательством. Подмастерья не изучали латинской грамматики, но не им лезть за словом в карман. Они так отделают пройдоху Эграна, что он не захочет больше острить!
Стихи сочиняли сообща. Спесь и зависть распирают Эграна. Он, как бочка с вином, наполнен до краев безмерной жадностью. Строит он из себя святошу, а сам не дурак пображничать и великий охотник до смазливых бабенок. Плевал он на простой народ — для него главное быть в милости у важных птиц. Проповедь Евангелия лишь предлог загрести побольше денег. Он раб толстого пфеннига. Теперь страсть к наживе тянет его в Яхимов. Там он снова сможет заняться продажей индульгенций и прочей мерзостью. Но Эгран свое получит раньше, чем успеет покинуть мостовые Цвиккау.
Памфлет был старательно переписан в пяти экземплярах. И когда в воскресенье город проснулся, на самых видных местах — на дверях церквей — были прибиты листы с убийственно язвительными стихами.
Страсти разгорелись еще больше. Покровители Эграна уверяли, что пришла пора вооруженной рукой задавить дерзкую чернь. Мастеровой люд, осознав собственную силу, ведет себя слишком вызывающе. Его надо загнать обратно в подвалы, к красильным чанам и тюкам шерсти. Чего еще ждать? История с памфлетом — прекрасный повод расправиться с Мюнцером. Ему, как и всей общине, известен приказ о том, что действия, могущие повлечь за собой беспорядки, будут караться самым жестоким образом. Он нарушил этот приказ и должен понести наказание.
Пока магистрат обсуждал ситуацию, вмешался наместник курфюрста. Ему надоело наблюдать, как в городе зреет бунт. Мюнцер занимается не теологией.
Сборища, которые он устраивает в частных домах и мастерских, далеки от евангельского смирения. Он сеет повсюду семена раздора. Дальнейшее его пребывание в городе грозит страшной бедой. Он, наместник, не терял времени зря, и у него наготове добрые молодцы, кнехты и рейтары. Возню с Мюнцером пора кончать.
Отцы города согласились: 16 апреля Мюнцера вызовут в ратушу и схватят. План этот, к счастью, не остался тайной. Весть о коварном замысле мгновенно разнеслась по городу. На Собачьей улице побросали работу. Толстосумы задумали недоброе против любимого народом брата Томаса. Суконщики побежали вытаскивать припрятанное оружие. На улицу высыпали женщины. В богатых кварталах хлопали ставни, двери запирались на засов. Не бросится ли голытьба к ратуше? Наместник послал за подкреплениями.
Что делает Мюнцер? Он, докладывали соглядатаи, о чем-то совещается со своими ближайшими единомышленниками, но не подстрекает толпу и не надевает кольчугу.
Вечером магистрату доносят: главарь бунтарей как ни в чем не бывало велел истопить баню и, захватив веник, пошел мыться.
Глава шестая«НА ТОМ СТОЮ, Я НЕ МОГУ ИНАЧЕ!»
Он был в бане, когда ворвался один из его людей с ошеломляющей новостью. Кнехты наместника внезапно совершили нападение. В доме городского писца, на углу Крепостной улицы, они захватили группу вооруженных подмастерьев, в другом месте они окружили ткачей и сукновалов. Их вяжут и тащат в подвал. С минуты на минуту может начаться отчаянная резня. Рейтары лишь ищут повода пустить в ход клинки. Наместник отдал приказ изловить Мюнцера. Медлить нельзя.
Что думает Томас? «Избранные» ждут его решения. Пусть он только скажет, и обнаглевших наемников возьмут в такой оборот, что они забудут собственные имена.
Нет, он, Мюнцер, по-прежнему настаивает на своем. «Союз избранных» в Цвиккау создан. И это главное. Сейчас надо предотвратить бессмысленную резню. Он не должен ценой кровопролития оставаться в городе. Пусть его братья думают не о нем, а о высоких целях союза.
В ночь на 16 апреля 1521 года Томас выбрался за пределы Цвиккау. Далеко он не уходил: ждал, как развернутся события. Вероятно, наместник не потеряет окончательно головы и уймет своих кнехтов. Теперь, когда Мюнцер покинул город, магистрат не имел причин держать мастеровых под замком. Не велико преступление, если они хотели обеспечить любимому проповеднику безопасность и взялись за пики, чтобы его защитить.
Он знал обо всем, что творилось в городе. Арестовано было пятьдесят шесть человек. До вооруженных схваток дело не дошло. Однако подмастерья были полны решимости перейти в наступление. Если господа не одумаются, то не спасет их стража, в ближайшую же ночь все члены совета будут перебиты. Мюнцер поддерживал боевой дух. Надо дать магистрату почувствовать силу людей с Собачьей улицы! Воздерживаться от кровопролития не значит признаваться в слабости. Пусть это хорошенько поймут отцы города, а то улицы огласятся стонами поверженных и лязгом оружия. Посаженные в подвал все до единого человека непременно должны быть на свободе!
К вечеру все арестованные были освобождены. Потребовать, чтобы и Мюнцеру разрешили вернуться в город? Он отговорил друзей. У него были иные замыслы.
Утром 16 апреля Лютер въехал в Вормс на открытой повозке. Трубач возвестил с башни о его приезде. Народ повалил на улицы. Вот он, прославленный доктор Мартин! Из толпы неслись приветственные крики. Многим его скромная повозка казалась колесницей триумфатора. Не рано ли? Скептики пожимали плечами. Ведь приговоренных везут к эшафоту тоже на тележке.
В шинках бились об заклад. Отречется ли Лютер от своих взглядов, или будет упорствовать в ереси?
Апостолический нунций склонил императора к решению, которое его устраивало: диспута с Лютером не вести, а просто потребовать от него отречения. Его вызвали в зал, где заседал рейхстаг. На видном месте лежала стопка книг. Лютера спросили, признает ли он сочинения, выпущенные под его именем, своими и намерен ли он полностью или частично от них отречься. Он попросил, чтобы ему прочли названия этих книг, и подтвердил, что они написаны им. Лютер говорил тихим, упавшим голосом. Он совсем не производил впечатление смельчака. Приверженцы Алеандро насмешливо переглядывались: виттенбергкий ересиарх был чуть жив от страха.
Император не понимал ни слова и должен был ждать, пока ему переведут. Чего, собственно, крутит этот монах? Отрекается он или нет? Лютер сказал, что вопрос этот очень сложен, дело идет о слове божьем, и с его стороны было бы величайшей дерзостью, если бы он сразу дал ответ. Он просил отсрочки, чтобы подумать. Будто у него раньше не было времени. Ну, что же, пусть поразмыслит до завтра.
На следующий день рейхстаг собрался в шесть часов вечера. В переполненном зале было темно. Зажгли факелы. Народу было так много, что даже кое-кому из князей пришлось стоять. Лютера снова спросили, согласен ли он отречься. Он заявил, что не может этого сделать, пока его взгляды не опровергнуты доводами библии. Именно об этом молит он императора и князей. Если будет доказано, что он заблуждается, он тут же отречется и собственными руками бросит свои книги в огонь. Его перебили.
Пусть он не ждет, что с ним будут вести диспут, а отвечает, намерен ли отречься.
Лютер очень волновался. Его темные глаза горели. Но он повторил упрямо и твердо: его неправоту надо доказать библейскими свидетельствами. Он не верит — какая наглость! — ни папе, ни соборам, ибо они часто заблуждались и сами себе противоречили. Он убежден, что его взгляды полностью соответствуют библии. Поэтому он не может и не хочет приносить отречения. Делать что-либо против совести гибельно и опасно.
— На том стою и не могу иначе!
В зале не хватало воздуха. Жара была страшной. О чем еще спорить? Все ясно: еретик настаивает на своем. Когда император дал приказ увести Лютера, поднялся невероятный шум. Не тащат ли его уже в тюрьму? Немецкие дворяне, сторонники Лютера, готовы были защищать его мечами.
На улице, дожидаясь господ, стояли у лошадей испанцы-коноводы. Они встретили Лютера криками: «В костер его! В костер!» Свалки не произошло только потому, что немцы не понимали по-испански.
Давно уже Мюнцер считал, что чехи, потомки Гуса и таборитов, сыграют очень важную роль в борьбе с папистами. Надо только снова пробудить в народе идеи, вдохновлявшие их дедов. Выступления чехов могут послужить примером для всей Германии.
Жители Цвиккау нередко ездили по делам в расположенный неподалеку чешский город Жатец. Мюнцеру посоветовали остановиться у молодого учителя Микулаша Чернобыла, который недавно вернулся из Виттенберга.