[98].
Во время остановок в портовых городках бывали и другие запоминающиеся сцены. В конце жизни Элиот писал Литтлу: «Я никогда не забуду Пита, возглавившего Большой Выход во время летнего бала в Джоунспорте в паре с миссис Уилли Карвер, никогда не приходилось видеть ничего более респектабельного…»[99] Речь идет о капитане Уильяме Карвере и его жене, Пит – прозвище Петерса.
В связи с этой сценой он пытался вспомнить морскую балладу, от которой его память сохранила только начало, но Р. Кроуфорду удалось найти ее полный текст.
Добрая шхуна «Чибис» из Джоунспорта летит,
На всех парусах несется, пенный бурун кипит…[100]
Вот краткое содержание баллады. После стоянки в Катлер-Харбор, которая хорошо защищает от высоких приливов, «Чибис» направляется на север, к острову Гран-Манан, покидая девушек, в компании которых экипажу так весело проводить время на берегу. Там шхуна попадает в шторм. Рыба ловится плохо, а буря относит рыбацкое судно к краю льдов, «океан – сплошное белое поле, секущий ветер несет снег и ледяную крупу».
В черновиках TWL есть похожий эпизод гибели среди льдов. В окончательном тексте от него осталась только символическая «Смерть от воды» («Death by Water»), какие-то десять строчек.
Но это далеко не единственный отголосок моря и севера в стихах Т. С. Элиота. В другом стихотворении, «Gerontion» (можно перевести как «Старичок»), есть такие замечательные строки:
Чайка летит против ветра
В теснинах Бель-Иля, [или] торопится к мысу Горн,
Белые перья со снегом[101].
Элиот, пожалуй, единственный из крупных поэтов, в стихах которого нашла свое отражение гонка к полюсам, «ледовая лихорадка», охватившая мир в начале ХХ века. «На эти строки меня вдохновил рассказ об одной антарктической экспедиции (не помню, какой именно, но, кажется, экспедиции Шеклтона)…»[102]
Во Францию Том уезжал в октябре 1910 года.
В то время он всерьез рассматривал идею остаться во Франции. Пересечение Атлантики на пассажирском лайнере занимало 7—10 дней и давало много времени для размышлений.
По пути он задержался в Лондоне. Сохранился его лондонский путеводитель «Бедекер» с надписью чернилами «Thomas S. Eliot, October 14, 1910». Во Франции, как видно из тогдашних газет, до 18 октября продолжалась забастовка железнодорожников, поезда почти не ходили. Но ближе к концу октября он все-таки добрался до Парижа и записался студентом в Сорбонну.
Поселился он в самом центре, недалеко от Пантеона, в частном пансионе по адресу 151 bis rue Saint-Jacques. Здание с тех пор мало изменилось – входная дверь под аркой с лепниной, над ней балкон с затейливой решеткой, три этажа с высокими окнами и балкончиками попроще, мансарда. Во дворе – садик. По бокам от входа до Первой мировой находились ресторан и лавка, в которой торговали битой птицей. Над ними – каморки, где жили слуги. В хорошую погоду на тротуар перед рестораном выставлялись столики. В окне лавки красовались ощипанные тушки. По вечерам улицу освещали газовые фонари.
Утром и вечером звонили колокола – у вершины холма Святой Женевьевы, на Сент-Этьен-дю-Монт, у его подножия, на Нотр-Дам-де-Пари. У самой Сены находилась церковь Святого Северина (Saint-Severin), старинные витражи которой изображали убийство святого архиепископа Томаса Бекета (1118–1170), особо почитаемого англокатоликами. Он был убит по приказу короля прямо в Кентерберийском соборе.
По преданию, здесь же, в Латинском квартале, несколько лет жил изнанный из Флоренции Данте. А рю Сен-Жак – часть одного из путей, по которым шли паломники на поклонение мощам святого Иакова Компостельского в Испании.
Глубину времен можно было ощутить, едва отойдя от пансиона.
Вместе с тем к 1910 году в Париже действовало уже шесть линий метро. По городу бегало несколько тысяч такси, в основном «рено». Незадолго до приезда Элиота знаменитый «Мыслитель» Родена был установлен перед Пантеоном[103].
Пребывание Тома в Париже оплачивалось отцом. Банковские переводы Том получал в главном офисе банка «Лионский кредит» (Crédit Lyonnais), на другом берегу Сены. Банку принадлежал комплекс зданий, включавший огромную галерею под стеклянной крышей и лестницу в виде двойной спирали. Стены укреплял металлический каркас, изготовленный в мастерских Эйфеля.
Исторический центр Парижа не так уж и велик – пешком от пансиона до банка Том мог дойти минут за сорок. Если не считать транспорта, центральная часть Парижа с тех пор почти не изменилась. Правда, в Crédit Lyonnais в 1996 году произошел грандиозный пожар. В 2019-м другой пожар нанес огромный ущерб Нотр-Дам, и колокола собора перестали звонить. Но прогулки Тома при желании вообразить нетрудно.
Что касается его собственных впечатлений, то в 1944 году, после высадки союзников в Нормандии, выступая по радио на французском языке, он говорил: «Иногда Париж был весь прошлое, иногда весь будущее: и эти две стороны объединялись в одном совершенном настоящем»[104].
Владела пансионом пожилая пара – элегантный седобородый мсье Казобон и мадам Казобон, которая сама разливала чай для гостей из серебряного чайника. Том снимал небольшую комнату на втором этаже.
В пансионе принимали жильцов, говорящих как по-английски, так и по-французски, чета Казобон хорошо знала английский. Одним из соседей Элиота оказался Генри Уордсворт Лонгфелло Дейна (1881–1950), тоже гарвардец, молодой преподаватель английского в Сорбонне. Другим соседом был искусствовед Мэтью Причард (1865–1936), англичанин, работавший в Бостонском музее изящных искусств, специалист по Византии и Средневековью. Жила там и весьма строгая, но приятная английская леди, которая, как отмечал Элиот в письме домой, «плохо понимает американский диалект».
Были среди постояльцев и французы – например, студент-медик Жан Верденаль (1890–1915), который стал одним из ближайших друзей Тома.
Элиот иногда называл этот год, проведенный в Париже, своим «романтическим годом». Он лелеял мечту стать французским поэтом. Но Париж, тогда один из главных центров мировой культурной и интеллектуальной жизни, не ценил молодых поэтов. Ахматова вспоминала: «Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных художников»[105].
Он брал уроки французского языка у Алена-Фурнье[106], молодого писателя, автора романа «Большой Мольн» («Grand Meaulnes»), считающегося ныне классикой французской литературы. В тот год работа над романом была в самом разгаре.
Герои романа – молодые люди, почти подростки. Любовь, переплетающаяся с мистикой и сильными, но неясными предчувствиями будущего. Оглядываясь назад, похожие предчувствия сумела несколькими словами очертить Ахматова: «…приближался не календарный – настоящий двадцатый век»[107]. Ален-Фурнье погиб в первые месяцы мировой войны.
В ходе занятий Том должен был читать отрывки из классики. Кроме того, «Фурнье со своим учеником наслаждался чтением Жида, Пеги, Стендаля, Мариво и французских переводов романов Достоевского…»[108]. За зиму Элиот прочел «Преступление и наказание», «Идиота» и «Братьев Карамазовых». Видел постановку «Братьев Карамазовых» в театре Вьё-Коломбье. По совету Фурнье он читал также католического поэта Поля Клоделя (1868–1955), особенно его поэтические драмы.
Шурином Алена-Фурнье был Жак Ривьер (1886–1925), один из авторов, а в дальнейшем и редактор журнала «Nouvelle Revue Française». Он входил и в круг знакомых Жана Верденаля, у которого вообще было немало знакомых в парижских литературных и художественных кругах.
Брат Генри еще в Гарварде представил Тома другому его соседу по пансиону, Мэтью Причарду. Причард «послужил Элиоту гидом по парижскому миру искусства». В марте 1911 года он организовал встречу Элиота и Верденаля с Анри Матиссом в мастерской Матисса в Исси[109]. Незадолго до этого Матисс создал свой «Танец», который сам сравнивал с наскальными рисунками.
Причард также познакомил Элиота с английским художником и художественным критиком Роджером Фраем (1866–1934). Фрай был близок к Блумсберийскому кружку (Bloomsbery group), куда входила Вирджиния Вулф (1882–1941). Через несколько лет Леонард и Вирджиния Вулф и их издательство «Hogarth Press» стали одними из первых издателей Элиота.
Мог он познакомить Элиота и с японцем Окакурой Какудзо (1862–1913), заведующим отдела Китая и Японии в Бостонском музее изящных искусств, автором книги о чайной церемонии и знакомым Матисса.
Эти парижские знакомства укрепляли интерес Элиота к буддизму и восточной философии, к истокам религии и первыбытным ритуалам, зародившийся в Гарварде. В TWL он цитирует «Огненную проповедь» Будды и «Упанишады». Древним ритуалам плодородия там также отводится важная смысловая роль.
Разумеется, помимо частных уроков французского Том слушал лекции в Сорбонне, а в начале 1911-го ходил на лекции Анри Бергсона в Collège de France. Возможно, их рекомендовал Причард – он, как и многие тогда, был поклонником этого мыслителя. Философия Бергсона в то время находилась на пике популярности – в 1907-м вышла его знаменитая «Творческая эволюция» («