Appearance and Reality»). Точка зрения, которую Элиот развивал в своем эссе, была довольно близка Брэдли. Он утверждал, что никакой ритуал невозможно правильно интерпретировать, опираясь на чуждую ему систему верований. От нее зависит и то, что принято считать «фактами». В докладе на семинаре Ройса он заявил: «Вы не можете понять меня. Для того чтобы понять мою точку зрения, вы должны сначала в нее поверить»[158].
Брэдли, однако, предлагал и некоторый выход. Для него реальность едина и целостна – не поддается разделению на отдельные отношения и категории. Даже пространство и время дают лишь частичное и одностороннее понимание реальности. Для единства необходимо более глубокое основание, которое он называет Абсолютом, иначе мир становится бессмысленным. Мысль и реальность, волю и ощущение удерживает вместе именно Абсолют.
Но «конечные центры», индивидуальные сознания, могут приблизиться к Абсолюту только через причастные ему явления, потому что мы живем в мире явлений. И хотя доступная им ограниченная истина может быть только условной, все же через явления мы приближаемся к Абсолюту. Абсолют придает смысл и значение индивидуальным существованиям, даже если они не способны полностью этот смысл познать. Разделение удаляет от Абсолюта, а организованная и гармоничная система позволяет приблизиться к нему.
В начале 1914 года в Гарвард был приглашен Бертран Рассел. В 1910–1913 годах вышли три тома знаменитого трактата Рассела и Уайтхеда «Principia Mathematica». Рассел читал курс лекций «Наше знание и внешний мир», куда входили элементы символической логики. Элиот был одним из слушателей.
В дальнешем Рассел сыграл немалую роль в жизни Элиота. Первый раз за пределами университета они встретились, по-видимому, у покровительницы искусств Изабеллы Стюарт Гарднер.
Рассел выделял Элиота среди студентов. 27 марта Элиот и другой студент, Рафаэль Демос, были приглашены в кабинет Рассела для беседы. Он вспоминал позже: «…один, по имени Элиот, очень хорошо одет и воспитан, с манерами, как у выпускника Итона; другой – небритый грек, с подходящим именем Демос, подрабатывает официантом в ресторане, чтобы оплачивать свое обучение. И оба, очевидно, друзья, ни один не обращает никакого внимания на социальные различия»[159].
Между тем Элиот писал кузине, что считает себя «законченным снобом»[160].
На занятиях у Рассела он бывал обыкновенно крайне сдержан. Как-то они говорили о философии Гераклита – Рассел рассматривал его учение в лекции «Мистицизм и логика» – и Элиот заметил, что считает Гераклита похожим на Франсуа Вийона. Возможно, он имел в виду стихотворение Вийона о «дамах былых времен», где повторяются рефреном сравнение с прошлогодним снегом и слова Гераклита о невозможности войти дважды в одну и ту же реку.
Расселу замечание очень понравилось. Он даже упомянул о нем в одном из писем, однако со свойственной ему ядовитой иронией добавил, что замечание Тома было «настолько хорошо, что мне всегда хотелось услышать от него еще одно»[161].
Еще одна их встреча вне университета произошла 10 мая 1914 года на вилле у друга Сантаяны и знакомого Жана Верденаля Бенджамина Арторпа Фуллера, исследователя античной философии и большого поклонника всего французского. Это событие отразилось в поэзии Элиота. В стихотворении «Mr. Appolinax» он под именем «мистера Апполинакса» вывел Рассела, что тот охотно признавал. Рассел в свою очередь упомянул Элиота в одном из писем домой: «Мой ученик Элиот был там – единственный цивилизованный из всех…»
Что касается описания, оставленного Элиотом, оно не менее иронично. Стихотворение впервые было опубликовано в 1916 году без эпиграфа. В более поздних публикациях (начиная с 1920-го) появился эпиграф из сатирика Лукиана. В переводе с греческого: «Какая новизна! Какие удивительные парадоксы! Какой изобретательный человек!»[162]:
Когда мистер Апполинакс посетил Соединенные Штаты
Его смех звенел между чайных чашек.
Я думал о Фраджилион, этой робкой фигурке среди берез,
И о Приапе в кустах,
Глазеющем на девушку на качелях.
Во дворце миссис Флаккус и профессора Ченнинг-Гепарда
Он смеялся как ни за что не отвечающий эмбрион.
Рассел отличался весьма свободными взглядами на любовь и человеческие отношения, но они не были широко известны, тем более в пуританском Гарварде. Описание основано на непосредственных впечатлениях Элиота – он блестяще передает растерянность своих американских соотечественников, которые чувствуют чуждость знаменитого гостя. С ним ассоциируются хрупкая нимфа Фраджилион и Приап, римский божок плотской любви, чья фигурка скрыта в кустах. Фамилия хозяина Fuller заменена на сатирическую кличку Channing-Cheetah (Ченнинг-Гепард).
Но смех его был подводным и глубинным,
Как у морского старца,
Скрытого под коралловыми островами,
Где беспокойные тела утопленников погружаются в зеленом молчанье,
Когда их выпустят пальцы прибоя.
Я искал взглядом голову мистера Апполинакса, перекатывающуюся под стульями
Или выглядывающую из-за ширмы
С водорослями в волосах.
Рассел мог вызывать глубинную тревогу у Элиота, иначе трудно объяснить резкие смены тональности и системы образов, напоминающих местами «Пруфрока»:
Я слышал топот копыт кентавра по твердому дерну,
В то время как его сухая и страстная речь пожирала час за часом после полудня.
«Он очаровательный человек. – Но, в конце концов, что он имел в виду?
– А эти заостренные уши… Он, должно быть, неуравновешен, —
– Кое с чем из того, что он сказал, я бы поспорил».
Что касается вдовой миссис Флаккус и профессора Гепарда с женой,
Мне запомнились только ломтик лимона и надкушенное печенье[163].
Вскоре при поддержке Рассела Элиот смог получить академическую стипендию для поездки в Европу. В Оксфорде он собирался продолжать работу над диссертацией, посвященной философии Брэдли.
В конце 1911-го или начале 1912 года Элиотом было написано красивое стихотворение «Плачущая девушка» (La figlia che Piange) с эпиграфом из «Энеиды» «O quam te memorem virgo…»[164]:
Стой на самой высокой ступеньке, стой,
Над вазой садовой легко склонясь,
Солнечный свет в волосах сквозной,
Осени вязь.
С болью во взгляде стисни в руках цветы,
Затем брось их наземь и повернись,
Презрительным взглядом по мне скользнув,
Но в волосах тот же солнечный свет сквозной,
Та же осени вязь.
Я так хотел, чтобы он ушел.
А она стояла с болью в глазах,
Чтобы он ушел,
Как душа оставляет тело, переломанное и разбитое,
Как разум оставляет тело, им использованное и убитое,
Очевидности вопреки
Мне следовало найти
Способ, удивительно легкий и ясный,
Решенье, с которым мы оба будем согласны,
Подлое и простое,
Как улыбка и пожатье руки.
Она отвернулась, но этот денек осенний
И поныне мое мучает воображенье.
Легкий росчерк ускользающей красоты,
Солнечный свет, волосы, руки, рассыпавшиеся цветы.
Я думаю до сих пор, как жилось бы им вместе?
Никакие ко мне не доходят вести.
Мне давно уже не до жестов и поз.
Но праздный все равно тревожит вопрос
Мой полуденный отдых и ночью приводит в смятенье.
Выделяется это стихотворение лиричностью и отсутствием иронии. Правда, неуверенность героя никуда не делась. Неясно, где проходит граница между тем, что произошло и только могло бы произойти, и даже, кто этот «он» – кто-то третий или сам герой стихотворения, но в том случае, если события приняли бы иной оборот…[165]
В стихотворении намечены целых три варанта развития событий. Отворачивается в раздражении (и уходит) девушка – по-видимому, именно это произошло «реально». Мог бы уйти «он», а «она стояла с болью в глазах». Наконец, в конце герой задает себе вопрос, «как жилось бы им вместе».
При этом стихотворение воспринимается как очень цельное. Что же придает ему цельность? Восхищение красотой, которая поднимается над хаосом? Сила и искренность чувства, которое не способно тем не менее стать действием? Так или иначе, это стихотворение очень многое говорит о характере Элиота.
До новой поездки в Европу оставалось немало времени. Том ходил в гости к родным. Посещал концерты и спектакли. Занимался боксом. Заглядывал в кафе и бары. Играл в любительских театральных постановках.
В тех кругах, которым принадлежали Элиоты, любительский театр пользовался популярностью. Не в последнюю очередь потому, что обучение было раздельным, юноши и девушки имели мало возможностей встречаться в неформальной обстановке. The Cambridge Social Dramatic Club выступал организатором спектаклей.
Кузина Тома Элинор посещала курсы по драматургии и театральному мастерству, играла в любительских спектаклях, писала пьесы, но родители ее и думать не хотели, чтобы она связала свою судьбу с профессиональным театром. Всего она написала более десятка пьес. Некоторые вышли в малотиражных изданиях, но лишь одна шла на профессиональной сцене: ее комедия о Джейн Остин («Dear Jane») была поставлена в нью-йоркском Civic Repertory Theater в 1932 году и выдержала 11 представлений.
Помимо Элинор, в любительских спектаклях регулярно играли ее подруги, среди них Эми де Гоццальди (