Amy Frances Alba de Gozzaldi, 1887–1981) и Эмили Хейл (Emily Hale, 1891–1969).
По части смелых экспериментов Кембриджу было далеко до Парижа, но в любительском театре допускалось многое из того, что считалось недопустимым в обыденной жизни. Спектакль «Восхитительный Крайтон» («The Admirable Crichton») запомнился участникам тем, что «одна из наших лучших актрис вышла на сцену в довольно короткой леопардовой шкуре без обуви и чулок»[166].
В комедии «Помощник командира» («Second in Command») актриса читала вслух описание страстного поцелуя из романтической повести и тут же иллюстрировала это описание действием.
На пьесы, игравшиеся тогда, можно найти аллюзии в стихах Элиота – например, шуточный танец вокруг тутового куста, который танцуют влюбленные в комедии «Холостяк» («A Single Man»), превратился в танец вокруг кактуса в «Полых людях» («The Hollow Men», 1925).
Подчеркнутая театральность «La Figlia qui Piange» может иметь отношение к этому опыту – «режиссерские указания» в первой строфе, упоминание «жестов и поз» в конце… Вопрос, обращены ли стихи к конкретному человеку, остается открытым.
Вопрос этот, однако, не праздный – в эти годы Элиот встретил Эмили Хейл.
Домашнее благотворительное представление, организованное матерью Элинор Хинкли 17 февраля 1913 года, называлось «Stunt Show», что предполагало разнообразные номера в стиле цирка или кабаре.
Жарко натопленный дом. Снаружи – холодный и ветренный февральский вечер. Незадолго до этого, 10 февраля, температура в Бостоне падала до —16[167].
На программке сохранился комментарий Элинор: «Сцены разыгрывались у камина в гостиной, не площадке не более семи квадратных футов, чтобы те зрители, которые находились в соседней комнате, могли видеть актеров через дверной проем шириной четыре фута восемь дюймов…»
Режиссером и автором нескольких скетчей была Элинор. Она же распределяла роли. В скетче «Вечер с мистером Вудхаузом» (по роману «Эмма» Джейн Остин) она играла Эмму, Том – ее отца, эгоистичного, но забавного ипохондрика, мистера Вудхауза, Эмили – тщеславную и несколько вульгарную миссис Элтон.
Специально для Тома ироничная Элинор написала скетч «Мсье Марсель и его последнее чудо», где роль парижского сноба играл Элиот, а роль «чуда» – Эми де Гоццальди[168]. Но «звездой» вечера была Эмили Хейл. Помимо ролей в скетчах, она исполнила целых шесть песен. Вечер открывался первой из них, «Экстаз»:
Только мечтать средь увядших цветов,
Только скользить по тихому морю…
Чувство достигает экстатической силы на словах «Ah, dearest, dearest…»:
Ах, дорогой, дорогой мой, разве у нас с тобой вместе
Не один долгий светлый день любви, столь радостный и свободный?
Завершала вечер ирландская песня «Mavourneen». В ней говорится о беге времени и разлуке и рефреном повторяется это странное имя[169].
Том и Эмили познакомились раньше. У них было много общих интересов – к музыке, к театру. Эмили вообще страстно любила театр. Но, возможно, благодаря этому вечеру ей досталась особенная, исключительная роль.
Эмили принадлежала к тому же кругу, что и сам Элиот – причем к более «центральной», бостонской его части.
«Эмили Хейл родилась в Честнат-Хилл, пригороде Бостона, 27 октября 1891 г…. Ее отец, Эдвард Хейл, был архитектором, который позже стал унитарианским священником, подобно ее дяде, Джону Кэрролу Перкинсу. Другой дядя, Филип Хейл, работал музыкальным критиком в «Boston Evening Transcript»…»[170]
Когда умер ее младший брат, Эмили осталась единственным ребенком. Ее мать испытала «нервный срыв». Смерть брата была шоком и для самой Эмили, однако для ее матери последствия оказались настолько серьезными, что многие годы та провела в психиатрической лечебнице. Отец Эмили вскоре умер, и она росла в семье Перкинсов. Образование ее ограничилось средней школой для девочек.
«Хотя она не посещала колледж, факт, который отрицательно сказался на ее карьере, Эмили была страстной театралкой, актрисой и режиссером любительских спектаклей и [в дальнейщем] сделала карьеру в качестве преподавателя драматического искусства»[171].
В 1913–1914 годах Том стал намного чаще ходить на концерты и аккуратно хранил программки, составителем которых был Филип Хейл. Первого декабря 1913 года он вновь побывал на «Тристане и Изольде», вероятно с Эмили[172].
По мнению ряда биографов Элиота, именно Эмили была прообразом «гиацинтовой девушки», «the hyacinth girl» в TWL, появление которой обрамлено там цитатами из «Тристана и Изольды» Вагнера.
Р. Кроуфорд пишет: «В Гарварде в октябре и ноябре Том слушал …Седьмую симфонию Бетховена, Четвертую симфонию Сибелиуса и Второй фортепианный концерт Брамса. Затем, в Бостоне, он посетил “Тристана и Изольду”, а во вторник 2-го декабря слушал Шопена в Symphony Hall в исполнении пианиста Джозефа Хоффмана. Готовя в это время свой доклад о первобытном ритуале для семинара Ройса, 7 декабря он побывал на дневном концерте Фрица Крейслера (снова в Symphony Hall). Вечером понедельника 22 декабря он видел “Тоску” в Бостонском оперном театре; декорации показывали блистательную архитектуру Рима.
Демонстирируя неутолимую жажду музыки, вечером 2 января он снова посетил Бостонский Оперный Театр, на этот раз чтобы послушать “Мадам Баттерфляй”, побывал на дневном скрипичном концерте Миши Элмана 10 января (вновь Бетховен), а через неделю на выступлении “прославленного бельгийского скрипача” Эжена Изаи, на дневном воскресном концерте 18-го. В эти же дни он рассуждал на семинаре Ройса о различии между описанием и объяснением, между реальностью и иллюзией. 30 января дипломник философского факультета, который не так давно гулял по Монмартру, внимал завораживающей арии юной любви “Depuis le jour» из монмартрской оперы Шарпантье “Луиза”, современные парижские типы которой включали, как отмечала программка, “первого философа” и “второго философа”. 5 февраля в театре Сандерса Том слушал, как Бостонский Симфонический исполнял на своем вечернем концерте Неоконченную симфонию Шуберта и эмоциональный фортепьянный концерт “Император” Бетховена».
«Возможно, конечно, – делает вывод Кроуфорд, – что он лишь хотел отвлечься от бесконечных семинаров; но в сочетании с тем фактом, что он заплатил 7 долларов учительнице танцев Эмме Райт Гиббс за три часа уроков 15 декабря, а затем за урок в Кембриджском клубе катания на коньках 4 апреля – и в это самое время развивались его отношения с любительницей музыки и певицей Эмили – выглядит правдоподобно, что это была на самом деле самая настоящая серия свиданий»[175].
Позже Элиот писал: «Поэзия это не отпуск на волю эмоций, но бегство от них; не выражение личности, но бегство от нее. Однако, разумеется, лишь те, кто обладает и личностью и эмоциями, знают, что значит стремиться от них освободиться»[176].
Слова, сказанные много лет спустя, вряд ли беспристрастны.
Валери, вторая жена Т. С. Элиота, вспоминает со слов мужа: «Он встретил ее [Эмили]… в доме Элинор Хинкли в 1912 г. и до своего отъезда в Европу в 1914 г. сказал ей, что ее любит. По тому, как это признание было встречено, у него не возникло никаких оснований рассчитывать “на хоть какую-то взаимность”. Они обменялись несколькими письмами “чисто дружеского характера”, когда он был в Оксфорде»[177].
Эмили: «В 1913 г. он уехал [для подготовки диссертации] в Германию. Перед отъездом он сказал мне, как много я для него значу; в то время я не могла ответить взаимностью»[178].
Эмили Хейл, вероятно, знала о планах Тома остаться в Европе. К началу 1914 года он уже выбрал тему диссертации. Предполагалось, что следующий учебный год он проведет в Оксфорде.
В архивах окфордского Мертон-колледжа, сотрудником которого был Ф. Г. Брэдли, имеется запись от 21 января 1914 года о том, что «М-р. Т. С. Элиот из Гарвардского колледжа принят в качестве студента, обучающегося за свой счет на 1914—15 учебный год». В мае Элиот смог получить от своего университета грант на поездку (Sheldon Travelling Fellowship). Наверное, знала Эмили и то, что для Элиота выбор между поэзией и философией все еще не является окончательным, что бы ни говорил он своим родителям. А судьба поэта не дает никаких гарантий.
Р. Кроуфорд: «Умная, ранимая, воспитанная в строгих правилах, умеющая в порядке самозащиты «правильно» держаться, как положено леди, в стиле, который уже трудно понять ныне, Эмили была приучена к бостонской сдержанности… Не имея опыта общения с поклонниками, она могла не дать никакого знака ободрения»[179].
Но в 1930 году, когда после большого перерыва между ними началась интенсивная переписка, Элиот писал Эмили Хейл: «Я хочу уверить тебя, что моя любовь к тебе была единственной великой вещью в моей жизни»