трагическое страдание – оно уводит нас от самих себя – а мелкое страдание приводит к обратному и убивает вдохновение. <…> Я иногда думаю, что было бы лучше оказаться мелким клерком в почтовом отделении, где не о чем беспокоиться – но с сознанием загубленной жизни».
В Оксфорде «старая Европа» была представлена в неменьшей концентрации, чем в Венеции или Марбурге. «Ваш колледж называется Новый, но вы не думайте, он – современник Куликовской битвы»[196].
Как и в предыдущих главах, мы пытаемся реконструировать контекст в надежде лучше понять героя…
В то же самое время, когда Элиот приехал в Оксфорд, там учился будущий автор «Хоббита» и «Властелина колец» Дж. Р. Р. Толкин. Он был на четыре года младше. «В Оксфорде компания была мужская, – писал биограф Толкина Х. Карпентер. – Правда, на лекциях бывали и девушки-студентки, но они жили в женских колледжах, мрачных зданиях на окраинах города, и к молодым людям их подпускали не иначе как под строжайшим надзором. Да молодые люди и сами предпочитали общаться друг с другом. Большинство из них только что покинули стены закрытых мужских пансионов <…> даже изъяснялись они на своем, им одним понятном сленге, в котором самые обыкновенные слова сокращались и коверкались до неузнаваемости»[197].
В чем-то студенческая жизнь напоминала Гарвард, но тут Элиот не был своим. В письме кузине он признавался: «Возможно, когда я научусь, как воспринимать англичан, эта кирпичная стена [которая нас разделяет], перестанет меня беспокоить. Но всегда настолько легче понять, что думает француз или американец, чем англичанин»[198].
Мёртон-колледж, где ему предстояло заниматься (там позже работал Толкин), был основан в XIII веке. В часовне колледжа сохранилась дюжина витражей, созданных в то время. Из более современных артефактов в коридоре стоял бюст Николая II, подаренный им самим.
Во «внутреннее пространство» (четыре квадратных двора один за другим) надо было проходить через подворотню XV века, украшенную скульптурами святых. Дальше – привратницкая. Привратник выдал Элиоту ключи от его комнаты, выходившей на Cент-Олбенский двор. Здания этого двора подверглись реновации, водопровод и канализация там были самыми современными во всем Мёртоне, хотя и отставали от американских стандартов. Комнаты отапливались угольными каминами. В качестве ванны использовалась лохань, стоявшая под кроватью.
Из-за войны Оксфорд выглядел пустынным. В октябре 1914 года в Мёртоне числилось менее пятидесяти студентов, из них шесть американцев, четверо индусов и двое канадцев. Англичане, которые еще не пошли в армию, занимались военной подготовкой тут же, в Оксфорде.
В Лондоне «шум и спех» помогали Элиоту работать, а чинный распорядок оксфордской жизни скорее мешал. Вставать приходилось в 7.15 (чего он не делал со школы), бежать в соседний «двор», чтобы отметиться в журнале и ждать завтрака до 8.30. В промежутке он обычно писал письма. Необходимость присутствовать в строго определенное время на завтраке, обеде и ужине помогала организовать день, но и сковывала.
Во время общих обедов и ужинов завязывались контакты. Как и во всех старых английских университетах, студенты сидели за длинными столами. Для «донов» (преподавателей) и fellows (научных сотрудников) предназначался специальный «высокий стол» на подиуме. Студенты поверх обычной одежды обязаны были облачаться в короткие, до бедер, мантии. У «донов» мантии были длиннее. Блюда разносили слуги (на зарплате у колледжа). Таких слуг в Оксфорде называли скаутами. В промежутках между блюдами обычно оставалось время для разговоров…
Руководителем Элиота считался профессор Дж. Х. Вудс (1864–1935), остававшийся в Гарварде, а соруководителем в Оксфорде – Гарольд Джоаким (1868–1938)[199]. Темой диссертации была философия Ф. Г. Брэдли.
Брэдли был знаменитостью. В 1924 году, незадолго до его смерти, король Георг V пожаловал ему Order of Merit – орден Заслуг. Он был fellow Мёртона, преподавание не входило в его обязанности. Жил он очень замкнуто – болезнь почек, хрупкое здоровье. Историк и философ Р. Дж. Коллингвуд вспоминал: «Хотя я жил лишь в нескольких сотнях ярдов от него, я не припомню, чтобы мне довелось его видеть»[200]. Элиот с ним так ни разу и не встретился. При этом Брэдли принимал активное участие в жизни колледжа (через секретаря) и ездил на курорты для поправки здоровья. К его чудачествам относилась ночная стрельба из окна по кошкам.
Несмотря на колебания между поэзией и философией, Элиот относился к диссертации достаточно серьезно, чтобы полностью подготовить ее к защите. Стоит вкратце коснуться философии Брэдли и содержания диссертации, поскольку в ней Элиот пытался решать для себя вопросы, которые – иными средствами – пытался решать в поэзии.
Центральным для него являлось понятие «непосредственного опыта» («immediate experience»). Это – источник всех знаний, мысль его искажает. Объекты, представленные в мысли – это «видимости» («appearances»). Лишь в непосредственном опыте нам дается реальность. Он «чувствуется» («is felt»), а не мыслится, неотделим от реальности и в некотором смысле и есть реальность. Но ведь с точки зрения здравого смысла существует множество отдельных личностей, и у каждой – свой «непосредственный опыт», разве это не ведет к множественности реальностей? Брэдли в ответ утверждал, что непосредственный опыт предшествует личности. Для непосредственного опыта (и реальности) характерно единство. Отдельные вещи – только иллюзия, видимость. Впрочем, на всякий случай он вводит еще «абсолютный опыт» («аbsolute experience»), который является основой этого единства.
Согласно Коллингвуду, философия Брэдли начиналась с анализа проблем, с которыми столкнулась библейская критика. Он поднял вопрос о критическом анализе самой этой критики: «Радикальный исторический скептицизм вырос не из применения критических методов, но из сочетания этих методов с некритически и бессознательно воспринятыми постулатами позитивизма»[201].
Концепция Брэдли представляла для Элиота не только академический интерес. В чем-то он ее модифицировал, в чем-то с ней спорил. Спорит он не только с Брэдли, а, например, с Расселом, который по своим взглядам ближе к позитивистам, с которыми спорил Брэдли.
Интересный анализ диссертации можно найти у современных исследователей. По мнению Дж. Уайтсайда[202], Элиот очень изобретателен, но ему не удается до конца справиться с трудностями, в том числе и в собственной концепции. Наиболее интересны в диссертации взгляды Элиота на искусство, особенно концепция «безличностности» («impersonality») подлинного искусства.
В отличие от Брэдли Элиот не постулировал объединяющего все «абсолюта». По его мнению, разница непосредственного опыта и обычных житейских чувств и переживаний в том, что последние осознаются и тем самым искажаются мыслью, становясь всего лишь «видимостью». «Таким образом, – отмечает Уайтсайд, – в своей поэзии Элиот всегда старался объективировать свои чувства, приписывая их персонажам и затем пристально рассматривая их со стороны, а эта доктрина, признавая чувства объектами для рассмотрения, обосновывала это»[203].
Элиот усиливает значимость литературных идей: «Идеи не являются объектами, но занимают место на полпути между существованием (existence) и смыслом (meaning)… идеальный мир повествования (story) это тоже реальность»[204]. Подчеркивает он и роль символов: «Ни один символ, я настаиваю, не является просто символом, но неразрывен с тем, что он символизирует»[205].
Уайтсайд: «для Элиота литературные персонажи так же реальны, как население Лондона»[206]. Не случайно в TWL он цитирует Бодлера: «Город, полный снов, где призрак средь бела дня обгоняет прохожего». Он стремится подчеркнуть значимость литературного творчества: «…у нас нет объектов в отсутствие языка… Часто недооцениваешь, до какой степени определенные слова переплетаются с нашей реальностью»[207].
Еще одна любопытная деталь диссертации Элиота – концепция «конструирования души». Она выглядит развитием взглядов Брэдли, считавшего, что личность, «я», является производной от «непосредственого опыта», а объект выделяется из реальности «непосредственного опыта» через «фокусировку внимания».
Брэдли ввел понятие «конечных центров» («finite centres»), которые Элиот называет иногда просто «точками зрения» («points of view»). Для них обоих «центры ближе к реальности, чем «я». «Я» переходит от центра к центру…». Но души отличаются и от «центров», и от личности, «я». Согласно Элиоту, душа проходит через эти «центры» и «вспоминает». Элиот говорит о «мучительной задаче соединения… сталкивающихся и несовместимых миров…». Уайтсайд отмечает, что эти рассуждения воспринимаются, как комментарий к многим поэтическим усилиям Элиота[208].
В заключение Уайтсайд пишет: «Что же мы узнали об Элиоте из этого обзора его диссертации? Многое, но, по-моему, самое главное: что Элиот жаждал ощутить, но не мог, что все вещи составляют единство. Эта жажда заставила его признать монизм Брэдли, но недостаточность ощущения не позволила ему убедить себя в этом. Отсутствием убежденности можно объяснить, почему в конце концов Элиот отказался от монизма Брэдли. А жаждой – почему в дальнейшем он присоединился к христианскому единству»