& не надо становиться орудием, которое толкнет меня быстрее, чем необходимо, к преждевременной меланхолии, или даже, как он тоже пророчествовал, к ранней могиле».
Впрочем, все еще можно исправить, если Тэйер приедет в Лондон. В этом случае «вы сможете насладиться, видя маленькую Вивьен, бегущую рядом & глядящую на вас своими золотыми глазами». А если он окажется таким глупцом, что вернется в «дикую Америку», то «я вам торжественно обещаю, что впредь я никогда больше не буду разговаривать или переписываться с вами, и вообще никода больше не взгляну на вашу столь много обещающую и столь мало выполняющую личность. Никогда, я приняла решение, в самом деле. И вы никогда не встретите другую такую как я & однажды, уверяю вас, вы будете скрежетать зубами на свою незрелую, детскую глупость из-за которой вы не сумели различить желтый алмаз – белое пламя – & обычную игрушку из цветного стекла. И в самом деле глупец, & она молилась – тряпкам & костям & пучку волос. Зачем метать бисер перед свиньями – желтые алмазы & белое пламя перед закутанными в шкуры, непроснувшимися, ограниченными дикарями уолл-стритовского калибра. О Боже – зачем?»
В этом письме больше литературной игры, чем может показаться на первый взгляд. Там содержится парафраз строчек известного стихотворения Киплинга «Вампир» – Вивьен примеряет на себя роль неудачливого любовника (что важно, мужчины), который в конце концов был отвергнут коварной женщиной-вамп:
Намеки Вивьен могут относиться и к немому фильму «А Fool There Was» с актрисой Тедой Бара в главной роли, появившемуся на экранах в 1915 году[233].
Элиот восхищался в Тэйере его «страстной отчужденностью». Многие годы они будут достаточно тесно связаны – в основном благодаря издательской деятельности Тэйера.
В конце 1920-х годов Тэйер попал в психиатрическую клинику и с небольшими перерывами находился на излечении до самой смерти. Его наследство включало огромную коллекцию картин, 400 из них по его завещанию получил Метрополитен-музей, а коллекцию рисунков Обри Бёрдслея – музей Фогга в Гарварде.
В Америку Том прибыл 1 августа. Вивьен он обещал вернуться через месяц. Начало сентября должно было стать их «вторым медовым месяцем». Благодаря рекомендации декана оксфордского Мертон-колледжа, ему была гарантирована должность школьного учителя в городке Хай-Уикоме на полпути между Лондоном и Оксфордом. Занятия начинались в середине сентября. Тому надлежало убедить родителей в своей правоте или, по крайней мере, убедить их примириться с неизбежным.
Через 11 лет племянница Элиота Теодора (это ей он слал из Парижа забавные рисунки) писала матери: «Даже в раннем возрасте у меня сложилось впечатление, что семья в целом чувствовала, что дядя Том попался и что ему надо было думать, что он делает, и уж точно не надо было жениться. Возможно, это все мое воображение, однако в любом случае люди должны ждать, пока не узнают факты, прежде чем затевать ссору, и быть готовы к тому, что их дети поступают странно, и тогда, может, они и не будут. Эта речь направлена не против тебя или дяди Генри, но остальной семьи (Элиотов. – С. С.) и их кланового настроя»[234].
В 1923 году, когда эмоции утихли, его мать писала брату, что «до своей женитьбы и до того, как поселиться в Англии, он жил в идеальном мире»[235], и называла его брак «евгенически неудачным». Тогда же в письме к своему старшему сыну Генри она называла женитьбу Тома «большим несчастьем».
Удивительно, что Теодора стояла скорее на стороне Вивьен: «Может показаться, что моя мысль блуждает, но я хотела сказать, не думаю, что кто-то должен жалеть, что дядя Т. женился на тете Вивьен, поскольку я начинаю думать, что она сделала для него гораздо больше, чем считают люди, включая даже и болезни, которые, без сомнения, послужили своей цели».
Разговоры в 1915 году были резкими, но развод на повестке дня не стоял – консервативные нравы служили защитой молодоженам. Тома пытались убедить вернуться «под крыло семьи» вместе с Вивьен. Безумие обрывать связи с Гарвардом, когда почти готова диссертация. Уже обещана работа – преподавание в престижном женском Уэлсли-колледже (где до этого преподавал его родственник Шеф), которое можно совмещать с работой в самом Гарварде. Разве это не блестящая академическая перспектива?
Том колебался. Он писал Эйкену из Глостера 5 августа о своей женитьбе, о том, что должен скоро вернуться в Англию, и договорился там о работе в школе на весь учебный год, но одновременно – что, возможно, по желанию родителей вернется в Гарвард на зиму, чтобы закончить диссертацию. Если он останется в Англии, его отец соглашался оплачивать жилье, но «жену он должен содержать сам». «В чем я нуждаюсь, – восклицал Элиот, – так это в ДЕНЬГАХ! $! £!! Положение отчаянное! Война!»
Сопротивление Тома слабело, 16 августа он писал своему руководителю Вудсу: «Теперь я предполагаю вернуться в Кембридж в сентябре. <…> Я лишь испытываю неловкость по отношению к директору [школы]: я предупредил его [как это принятo] за пять недель, но он потерял целый месяц, беря меня на работу».
У Вивьен, однако, нашлись свои аргументы. «Я только что услышал, что моя жена очень больна в Лондоне, – добавил он в конце письма, – поэтому я должен уехать немедленно, отплытие в субботу. Я не думаю, что ее болезнь задержит мое возвращение на более долгое время, чем до открытия колледжа; но, если она окажется достаточно серьезной, чтобы задержать меня, я извещу вас телеграммой»[236].
Единственным способом «быстрой» коммуникации был тогда обмен телеграммами. О проблемах со здоровьем Вивьен Элиот тоже узнал из телеграммы. В Америку она не хотела перебираться ни при каких обстоятельствах.
Тэйер, узнав о браке, отправил телеграммы Элиоту и Вивьен. Они не сохранились, но сохранились ответные письма. Элиот почувствовал себя задетым словами Тэйера. Его тон вежливо-резок:
«Должен признаться, что в свое время я был удивлен, до какой степени вы были ‘‘обожжены’’ (‘‘nettled’’). Вы ни разу не дали мне понять, что в вашем интересе к леди было что-то исключительное <…> Если я ошибался, по крайней мере Время (скажем так) лучшее лекарство от разочарования, чем разлука друзей»[237].
Тэйер, видимо, предлагал встретиться, но Элиот уклонился от встречи.
Письмо Вивьен написано в другом тоне – возможно, через Тэйера она рассчитывала воздействовать на Элиота, предполагая, что они встретятся в Америке.
«Дорогой Скофилд,
Спасибо большое за телеграмму <…> Том отправился в Америку без меня и прибыл туда вчера. Не самое мудрое решение, может быть, оставлять столь привлекательную жену одну, чтобы она могла рассчитывать только на свои собственные силы. Правда – я совсем не хотела ехать – я боюсь путешествия и субмарин – я предпочла остаться и играть в свои скромные игры в одиночестве. Но создается впечатление, что всех Элиотов обуревает такое желание меня увидеть, они написали мне такие очаровательные письма, приветствуя в своем избранном семействе, что я уверена, мне придется все же приехать в самом скором времени – возможно, весной, и я надеюсь, тогда вы повторите свое приглашение. <…>
Предполагается, что Том вернется 1 сентября, и после у нас будет второй медовый месяц! разумеется, нам надо будет обзавестись самим домом или квартирой в Лондоне. Замечательно быть миссис Стернз-Элиот (обратите внимание на тире). Я очень популярна среди друзей Тома – и как вы думаете, у кого особенно? Не меньше чем у самого Бертрана Рассела!! Он все время заботится обо мне, этот Берти, и я просто влюбилась в него! Я обедаю с ним на следующей неделе. Я, разумеется, часто вижу Паундов и, между нами, нахожу их скорее скучными. <…> Прошлым вечером я была в Савое с двумя знакомыми мужчинами, которые утешали соломенную вдову, и думала о вас, Скофилд <…> и я знаю теперь, соломенные вдовы очень привлекательны, намного привлекательнее старых дев! Вот С ЧЕГО БЫ это?
Возможно, вы увидите Тома, пока он там – в таком случае напомните ему любезно обо мне.
Видели вы новый Blast? Я там упоминаюсь – как Суженая Поэта, и на мою голову призываются благословения…
Не женились ли вы еще? И если нет, то почему?»[238]
21 августа Элиот отбыл в Англию. Следующая его поездка в Америку состоялась только через долгих 17 лет.
Чем бесспорно обладала Вивьен, так это хорошим вкусом и горячим интересом к поэзии. Еще в переписке с Тэйером весной 1915 года она интересовалась, нравятся ли ему стихи Паунда из недавно вышедшего сборника «Ripostes» («Отповеди»).
Она восхищалась стихотворением «Conversion» («Обращение») другого имажиста, T. Э. Хьюма (1883–1917):
С легким сердцем я шел по долине,
Когда гиацинты цвели…
Парафраз его можно найти в TWL: «Когда мы вернулись из Гиацинтового сада…»[239]
Сближение с Расселом могло затеваться как игра, способ воздействовать на Элиота, чтобы ускорить его возвращение. Но история эта сложнее и запутаннее, и сам Рассел сыграл в ней не последнюю роль. Вивьен «сражалась, как безумная, чтобы удержать Тома и не дать ему уехать обратно в Америку»[240]. На одном из первых мест стояли материальные проблемы.