Из Парижа Элиот поездом отбыл в Лозанну. Оставшись одна, Вивьен почувствовала себя растерянной и ошеломленной. Скофилд Тэйер проходил курс психоанализа в Вене, она хотела навестить его там, но передумала и часть времени провела в санатории под Парижем, а часть – с Паундами. Видела она и Джойса, который не понравился ей крайней эгоцентричностью. Мэри Хатчинсон она писала, что «один знакомый», возможно, навестит ее в декабре (речь могла идти о Тэйере). Ей казалось, что она «даже забыла Тома», а люди вокруг нереальны. «Что касается Тома… я не знаю, я не знаю…»[354]
Доктор Виттоз не зря выбрал для своей практики Лозанну на берегу Лемана (Женевского озера). Совсем не затронутая войной Швейцария. Улицы, мощенные булыжником, плавно сбегающие к озеру. Пароходики, яхты. Знаменитый швейцарский шоколад, кафе, сувенирные лавочки, банки. Замок, собор, казино. Концерты для отдыхающих. Довольно теплая, ровная погода. Горы, чаще скрытые за облаками. Как ни странно, и здесь чувствовалось влияние американской культуры – джаз, фильмы с Чаплином.
Дж. Хаксли пишет: «Метод [Виттоза]состоял в том, чтобы предложить какую-то простую тему для концентрации, например вообразить окружность или квадрат или решить простую математическую задачу, и проверять адекватность моих усилий, приложив руку мне ко лбу, причем он утверждал, что может почувствовать и оценить особую мозговую пульсацию, которая сопровождает истинную концентрацию. Постепенно для концентрации предалагались все более сложные темы, а упражнения становилось легче выполнить»[355].
Сейчас этот метод могли бы назвать психосоматической реабилитацией. Сам Виттоз говорил о восстановлении гармонии между сознательным и бессознательным. Если равновесие нарушается в пользу «бессознательного центра», это порождает поток «несвязных и неуправляемых идей». По его мнению, это произошло с Элиотом. Лечение требует укрепления «волевого и сознательного центра», а достигается это с помошью поиска объективных соответствий субъективным состояниям.
Элиот мог увидеть тут связь со своими идеями («объективный коррелят» в «Гамлете и его проблемах»). Он остался доволен лечением: «Временами я чувствую себя спокойнее, чем многие годы – с самого детства – это может быть иллюзией – но посмотрим»[356].
Его поселили в комнате, где прежде жила леди Оттолайн. Виттоз был ему симпатичен и вызывал доверие. Кроме того, в отличие от английского доктора, он не предлагал ограничиться развлекательным чтением. Как и раньше, когда Элиот писал «Пруфрока», болезненное состояние способствовало работе. Возможно, упражнения на концентрацию помогали огранизовывать материал. Другие могли повлиять на выбор стилистических приемов. Виттоз предлагал упражнение, в котором требовалось отнимать от слова букву за буквой. Слово за словом предлагалось отнимать от какой-нибудь фразы. Этот прием встречается в TWL.
Не мешал Виттоз и экскурсиям пациентов. В Берне Элиот приобрел книжку Германа Гессе «Blick ins Chaos» («Взгляд в хаос», три эссе о Достоевском): «Уже половина Европы, уже, по крайней мере, половина европейского Востока находится на пути к хаосу, в каком-то упоении скользя над бездной и в священном безумии распевая гимны, подобно тому, как пел Дмитрий Карамазов»[357].
Эту цитату Элиот включил в примечания к поэме.
В Лозанне он написал последнюю часть поэмы, «What the Thunder Said», – «Что сказал гром». И с рукописью вернулся в Париж.
Опубликованный текст поэмы почти вдвое короче оригинальной рукописи Элиота. Он никогда не раскрывал подробностей создания окончательного текста. Редактором выступил Эзра Паунд. Авторскую рукопись c правкой Паунда Элиот подарил Дж. Куинну. Этот (единственный) экземпляр нашелся и был опубликован уже после смерти Элиота[358].
Поэма очень фрагментарна (главным образом благодаря Паунду), что затрудняет читательское восприятие и интерпретацию.
Ныне объем комментариев к поэме огромен. Отличным источником на русском языке может служить академическое издание в серии «Литературные памятники», подготовленное В. М. Толмачевым и А. Ю. Зиновьевой. Оно включает текст публикации 1922 года с переводом А. Я. Сергеева, перевод ранней рукописи Элиота, сделанный Т. Ю. Стамовой, и превосходную подборку дополнительных материалов.
В настоящее время существует целый ряд переводов поэмы на русский язык: И. Романовича (1930-е годы); А. Сергеева (1970-е годы); С. Степанова, Я. Пробштейна, К. Фарая (1990-е годы); А. Наймана и И. Полуяхтова (2000-е годы)[359]. Во всех этих переводах (кроме Фарая) «The Waste Land» переводится как «Бесплодная земля». В 2000 году вышел адаптированный перевод, сделанный автором данной книги[360].
Мы коснемся главным образом аспектов поэмы, существенных с точки зрения поэтической биографии ее автора.
Поэма Элиота многослойна. Религиозно-мифологическая тема как организующий принцип добавилась поздно. Тема «бесплодной земли» отразилась в названии поэмы, сменившем первоначальное. В цикле легенд о Святом Граале появляется Король-рыбак (Fisher King) Анфортас, земля которого стала бесплодной в связи с увечьем (кастрацией) короля. В средневековой поэме Вольфрама фон Эшенбаха Парцифаль исцеляет Анфортаса, после чего с его земель снимается заклятье.
Рыба – символ жизни и плодородия, но также один из символов Христа. Темой, переплетающейся с темой короля-рыбака, служит мифология культов плодородия вообще. Лейтмотивом энциклопедической «Золотой ветви» Фрэзера является тема бога-царя, приносимого в жертву. Жертвоприношение – основа сюжета «Весны священной» Стравинского. Элиот не выделяет особо христианство, хотя, конечно, помнит слова апостола Павла: «То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет» (1 Коринф. 15, 36).
Ученость и эрудицию автора можно считать игрой или даже способом маскировки авторского «я». Например, большую роль в поэме играет колода карт таро (ложное пророчество оборачивается подлинным). Но Элиот признавался Мэри Хатчинсон, что видел эту колоду один раз в жизни. Ему удалось, однако, сделать «мифологические переживания» очень личными.
Второй слой поэмы связан с личным присутствием поэта в лабиринте переплетающихся смыслов. Парадокс – ведь Элиот говорил об освобождение произведения искусства от всего личного. Но личность присутствует здесь как организующий принцип, как отношение к женщине, как стремление вырваться из клетки, как точка зрения: «Тиресий, хотя и простой наблюдатель, а не настоящий “характеp”, является все же самым важным персонажем в поэме, объединяющим всех остальных».
Как писал один из комментаторов, К. Брукс-младший, «”Бесплодная земля” построена на одном ярком контрасте – это любимый прием Элиота <…> Это контраст двух видов жизни и двух видов смерти. Жизнь, лишенная смысла, – это смерть; напротив, жертва, жертвенная смерть, может быть жизнетворной…»[361].
Контраст этот задается уже названием первой части, «The Burial of the Dead». Это чин погребения в англиканской церкви. Начинается он со слов «I am the resurrection and the life…», в православном чине этому соответствует «Аз есмь воскресение и жизнь…» (Ин. 11, 25).
Тема женских судеб настолько важна в поэме, что о ней надо сказать отдельно. Сам Элиот писал в авторских примечаниях: «Все женщины [в поэме] суть одна женщина, и два пола соединяются в Тиресии. Что ВИДИТ Тиресий на деле есть субстанция поэмы». Женское начало причастно пророческому дару и наравне с мужским страдает в условиях «бесплодной земли».
Содержанием видения ясновидца Тиресия в третьей части поэмы оказывается сцена свидания клерка и машинистки:
А я, Тиресий, то же претерпел,
Все это чувствуя, всей кожей это видя,
Я – тот, кто у фиванских стен сидел
И с проклятыми говорил в Аиде[362].
Тиресий был поражен слепотой (получив взамен дар ясновидения) за то, что в споре Зевса и Геры принял сторону Зевса, сказав, что наслаждение женщины в любовном союзе превосходит мужское. Но в мире, лишенном любви, женщина страдает больше. И женские образы у Элиота гораздо конкретнее, чем мужские.
Прообраз женщины-жертвы – Филомела. Фракийский царь Терей, муж ее сестры Прокны, изнасиловал Филомелу, отрезал ей язык и заточил, чтобы ее родные не узнали о преступлении. Ей, однако, было разрешено ткать и, выткав свою историю, она сумела передать ткань Прокне. Та освободила сестру и, чтобы отомстить Терею, убила своих детей и подала их на ужин царю. Терей попытался убить сестер, но боги превратили их в ласточку (Прокну) и соловья (Филомелу)[363].
Скорее в духе драмы, чем лирической поэзии, тема женщины вводится постепенно и движется к кульминации.
Описываемая в первой части мимолетная встреча с Марией Лариш в Мюнхене только намекает на трагичность женской судьбы (через ее причастность трагедии Майерлинга). Затем появляется «гиацинтовая девушка» (символ любви, оставшейся неудовлетворенной). За ней сильно простуженная мадам Созострис c ее шарлатанским гаданием, оказывающимся пророческим.
Во второй части («Игра в шахматы») упоминается «превращение Филомелы». Оно появляется в виде изображения над каминной доской. В роскошной обстановке идет отрывочный, раздраженный диалог мужчины и женщины (вероятно – мужа и жены). Описание обстановки содержит аллюзию на знаменитое стихотворение Шарля Бодлера «Une Martyre» («Мученица»). В центре сюжета Бодлера – роскошный будуар, где лежит обезглавленный труп женщины.