The Dial (и он знал об этом). В письме В. Вулф он отмечал, что получил также анонимное письмо – автор издевательски вложил в конверт несколько полупенсовых марок, говоря, что хочет сделать свой вклад в фонд Элиота[405].
TWL стремительно обрела удивительную для такого на первый взгляд бессвязного и «эрудитского» произведения популярность. Что-то в ней «резонировало» с послевоенным хаосом и развалом.
Паунд мог пышно называть поэму «оправданием всего модернистского движения». Но Элиот отзывы критиков о поэме считал в целом неблагоприятными. Впрочем, отмечал он, «критики здесь слишком робки и не хотят даже признаться, что она им не нравится»[406].
Даже похвалы близких друзей вроде Эйкена звучали двусмысленно: «Бессвязность является добродетелью, поскольку представлена она бессвязно…»[407]
По мнению П. Акройда, «The Waste Land завоевала свою репутацию с ходу, но скорее среди младшекурсников и молодых писателей, для которых в ней отражалось чувство современности»[408].
Американское издание Лайврайта (1000 экземпляров) разошлось так быстро, что вскоре потребовалось второе издание (еще 1000).
«Hogarth Press» выпустило английское книжное издание (460 экземпляров). Для поэзии в Англии и это было неплохо. Расходился тираж не хуже, чем в Америке.
Эдмунд Уилсон (1895–1972), молодой американский критик, писал, что произведения Элиота, которые казались поначалу салонными, «обернулись незабываемыми стихами, которым все пытаются подражать»[409].
В романе «Возвращение в Брайдсхед» («Brideshead Revisited») Ивлина Во (1903–1966) эстет Энтони Бланш после вечеринки читает в мегафон четверостишие из поэмы:
А я, Тиресий, знаю наперед
Все, что бывает при таком визите.
Я у фиванских восседал ворот
И брел среди отверженных в Аиде[410].
Действие романа происходит в 20-е годы.
Поэт Брайан Ховард (1905–1959) писал в «New Statesman»: «Это стало таким поветрием, что, едва завидев в присланной [в редакцию] поэме слова “камень”, “пыль” или “сухой”, ты тянулся к корзине для мусора»[411]. Сэр Гарольд Актон (1904–1994), другой поэт, зачитывал отрывки из поэмы на съезде партии консерваторов. Считается, что оба они в известной степени послужили прототипами Энтони Бланша у Ивлина Во. Сам Во признавал это. Имя, однако, наводит на мысль, что у персонажа «Возвращения в Брайдсхед» мог быть еще один прототип – Энтони Блант (1907–1983), хранитель королевской картинной галереи и по совместительству «пятый человек» в знаменитой «кембриджской пятерке» советских шпионов. Имена Во и Бланта ассоциируются до сих пор.
«Ивлин Во был среди тех, кто, подобно Бланту, ненавидел то, что Оден (еще один поэт. – С. С.) назовет позже «старой бандой» английских лидеров»[412].
За несколько лет TWL поднялась на пьедестал, став памятником эпохе. Элиот позже чувствовал себя пленником этого успеха.
Сам Элиот в первых четырех номерах своего журнала опубликовал TWL и три небольшие заметки. Две статьи-некролога – на смерть Марии Ллойд, звезды мюзик-холла, и на смерть знаменитой драматической актрисы Сары Бернар, – а также крошечную заметку о «роли литературного обозрения».
Попытки писать в новом стиле привели к созданию набросков пьесы «Sweeney Agonistes». Название можно перевести как «Суини-борец» – иронический парафраз названия поэмы Мильтона «Samson Agonistes» о библейском герое Самсоне.
О замысле драмы в стихах, героем которой был бы Суини, Элиот говорил с Вивьен в 1920 году (она отметила это в дневнике). В письме А. Креймборгу в августе 1923-го он называет ее «джазовой драмой», отмечая, что ближе всего по стилю ему кажутся пьесы для кукольного театра[413].
Суини появляется в TWL и других стихах Элиота. «Суини среди соловьев» («Sweeney among the nightingales»):
Горилла Суини расставил колени,
Трясется – от хохота, вероятно.
Руки болтаются; зебра на скулах
Превратилась в жирафьи пятна.
В «Суини эректус» («Sweeney Erect») обыгрываются слова философа Эмерсона:
Продолженная тень человека
Это история, сказал Эмерсон,
Который не увидел силуэта
Суини, раскорячившегося на фоне солнца[414].
Многие персонажи из TWL и других стихов перекочевали в «Sweeney Agonistes». Например, проститутка Дорис, с которой Суини развлекался в «Суини эректус», теперь гадает на картах, а дама червей – миссис Портер, хозяйка борделя из TWL. Многие критики не без оснований видели в TWL не до конца прописанную драму.
Текст «Sweeney Agonistes» печатался с подзаголовком «Фрагменты аристофановской мелодрамы». По фрагментам трудно судить о неосуществленном целом, но можно оценить новаторство автора, его «чувство эпохи».
Местами чувствуется перекличка с такими прозведениями, как «Елизавета Бам» Хармса (1927), хотя и речи не может быть о взаимном влиянии.
Суини напевает, что каждый мужчина хоть раз в жизни мог бы «прихлопнуть» какую-нибудь девушку. Он «знал одного, который это сделал и не попался»:
В дом никто не входил
И оттуда не выходил,
Но пару месяцев
Он забирал молоко
И за жилье платил.
У Хармса Елизавету Бам хотят арестовать, убить, стереть с лица земли.
«Елизавета Бам. А в домике, который на горе, уже горит огонек. Мыши усиками шевелят, шевелят. А на печке таракан тараканович, в рубахе с рыжим воротом и с топором в руках сидит»[415].
И в той и в другой пьесе есть «музыкальные» вставки. Когда разговор заходит о воображаемом «острове каннибалов», Суини шутит, что он будет каннибалом, Дорис – что она будет миссионером, Суини – что он охотно съест такого миссионера. И напевает, что на острове существуют только «рождение, копуляция и смерть». Затем вступает хор в сопровождении «костей» (bones) и тамбурина (tambo)[416]:
Под бамбуком,
Бамбуком, бамбуком,
Под бамбуковым деревом…
У Хармса:
Отмечалась и связь пьес Хармса с кукольным театром[418].
В каждом выпуске «The Criterion» обязательно печатались произведения зарубежных авторов. Художественных – относительно немного. Из наиболее значительных в первый год можно назвать перевод поэмы «Le Serpent» («Змей») Поля Валери и перевод рассказа «Il tabernacolo» («Часовенка») Л. Пиранделло, перевод «Иродиады» С. Малларме, а также «Malatesta Cantos» Паунда, посвященных Малатесте, кондотьеру и покровителю искусств эпохи Возрождения.
Преобладали литературно-критические и историко-культурные публикации, такие как статья «Легенда о Тристане и Изольде» Т. С. Мура, лекция В. Ларбо «Улисс», «Биографический фрагмент» У. Б. Йейтса (о мистическом опыте и расовой памяти), исторический очерк «Болингброк» Ч. Уибли, «Заметки о возможном обобщении теории Фрейда» Ж. Ривьера, «Пан» Э. М. Фостера (об употреблении бетеля в Индии). Элиот собрал вокруг себя нечто вроде редакционной коллегии, куда входил ряд знакомых литераторов. Среди них можно упомянуть поэта и переводчика Ф. С. Флинта, владельца «Poetry Bookshop» Г. Монро, поэта и критика Герберта Ридa. Позже к ним присоединились и другие, например, Бонами Добрэ, в будущем – профессор литературы в Лидсе, поэт и писатель Ричард Чёрч, издатель (математик по образованию) Ф. В. Морли.
Не особо удивляет, что авторы первого ряда, такие как В. Вулф или Паунд, в этот «ближний круг» не входили. Некоторые с трудом переносили друг друга. Элиот просто не смог бы руководить такой редакционной коллегией.
Регулярные деловые обсуждения, как это принято в Англии, совмещались с ужином (в ресторане «Commercio» в Сохо, в «Swiss Hotel») или с ланчем, обычно в пабах («Cock» на Флит-стрит или «Grove» в Южном Кенсингтоне). Ужинали, как правило, раз в месяц, более короткие встречи происходили еженедельно. Эту неформальную редколлегию стали называть со временем «группой Крайтириэна». Элиот иногда отзывался о ней как о своей «фаланге».
Р. Чёрч вспоминал, что, несмотря на сдержанность Элиота, для него была характерна «старомодная точность» выражения, сочетавшаяся с безжалостным сарказмом. К. Эйкен видел в его редакторской политике признаки макиавеллизма. «The Criterion» в соответствии с названием должен был создавать и разрушать литературные репутации. В письмах Р. Олдингтону Элиот советовал порезче критиковать прозу К. Мэнсфилд и стихи своего соотечественника К. Сэндберга. На собраниях «группы» он мог хладнокровно анатомировать произведения своих друзей – той же В. Вулф. Печатались в «Крайтириэне» и отрывки из книги У. Льюиса «