Но в призрачном царстве смерти
Их нет никогда:
Эти глаза —
Солнечный свет на разбитой колонне…
В другом царстве есть солнечный свет. Но тот, кто остался в этом царстве, боится встретиться даже с глазами из иного:
Только не ближе —
Только не эта последняя встреча.
«Раздваиваются» и звезды. В одном царстве они падающие или умирающие – есть даже «долина умирающих звезд», окаменевшая челюсть «наших утраченных царств». Эти звезды – явное напоминание о падении ангелов. Тут мы слепы, но если все же появятся глаза – то они появятся как вечная звезда, многолепестковая роза, взгляд из другого царства смерти, единственная надежда пустых людей.
Концовка поэмы начинается с саркастической переделки детского стишка, в котором дети пляшут вокруг шелковицы (mulberry bush) со сладкими и сочными ягодами. У Элиота «полые люди» ведут хоровод вокруг кактуса «в пять часов утра».
Но все же в этой части делается попытка прорваться в другое царство. Однако в падшем мире между идеей и реальностью, между порывом и действием всегда «падает тень». О чем идет речь, подчеркивается словами из молитвы Господней, вынесенными направо от основного текста: «Ибо Твое есть Царство» («For Thine is the Kingdom»). А один из «полых людей», который пытается пересечь границу, может произнести только «For Thine is… For Thine is the…».
Участники «порохового заговора» хотели, чтобы мир кончился взрывом. Последние слова поэмы, что «мир кончается / Не взрывом, но всхлипом» («the world ends / Not with a bang but a whimper»), часто читаются как приговор бессилию современного человека, но могут интерпретироваться совершенно иначе: «всхлип» – это плач младенца, а младенец – возможно, Христос.
Глава девятая. Обращение
В конце 1924 года Элиоту представилась реальная возможность оставить работу в банке. Чарльз Уибли, журналист и один из авторов «Крайтириэна», представил его сэру Джеффри Фейберу (1889–1961). Фейбер, до этого занимавшимися изданием научной литературы, намеревался открыть издательство общего профиля «Фейбер и Гуайр» («Faber and Gwyer») в партнерстве с сэром и леди Гуайр. В поисках литературного консультанта он обратился за советом к Уибли, который предложил Элиота.
Первоначально он думал нанять совместителя. Вечером 1 декабря по приглашению Фейбера Элиот зашел к нему домой. В статье о Дж. Фейбере в оксфордском биографическом словаре говорится, что Элиот «очаровал его» и «произвел на него большое впечатление». На следующий день он послал Элиоту записку, где давал понять, что был бы заинтересован, если бы Элиот смог в полной мере посвятить себя новой фирме.
После второй встречи, состоявшейся 11 декабря (одной из тем был «Тhe Criterion» и возможность приобретения журнала издательством), в более подробном письме Фейбер перешел к «стратегическим советам».
«Что произведет благоприятное впечатление на моих директоров <…> это идея, что в вас мы нашли человека, который сочетает литературные таланты с инстинктом делового человека, обладающего широким кругом литературных друзей и который чувствует себя дома как внизу, так и на уединенных вершинах»[440].
В плане деловой репутации пригодилась работа в банке.
Способствовала сближению с Фейбером и растущая религиозность Элиота. Сам Фейбер был близок к католикам – он был внучатым племянником Ф. У. Фейбера (1814–1863), выпускника Оксфорда, англиканского священника, перешедшего в католицизм, автора многочисленных церковных гимнов.
Оформление договоренностей все же требовало времени. Только 6 апреля Дж. Фейбер смог официально пригласить Элиота на должность редактора журнала. Предполагалось, что «Criterion» будет по-прежнему выходить раз в квартал, но уже в издательстве «Faber and Gwyer». Элиоту предлагалась зарплата в £400. Отмечалось, что в перспективе он может стать одним из директоров издательства, и в этом случае его зарплата, как редактора, снизится до £325, но он будет получать дополнительно £150 в качестве директора. Уже через две с небольшим недели Элиота ввели в состав дирекции. Приступить к работе ему предлагалось с 1 июля. Но «Ллойд» также не спешил – уволился Элиот из банка только 2 ноября.
Контракт с «Faber and Gwyer» был заключен на 5 лет. Аванс издательства позволял продержаться несколько месяцев. Заработок составлял примерно ⁴/₅ банковского. И – исключительное везение – Элиот получал возможность сочетать литературную работу с относительно стабильной работой в офисе, избегая случайностей литературного журнализма.
Контракт с леди Ротермир заканчивался, но передача журнала в другое издательство, да еще с сохранением названия, не могла обойтись без переговоров. Элиот, опасаясь ее реакции и чувствуя прилив энергии, рассматривал возможность издавать два журнала одновременно. Дж. Фейбер предостерегал его: «Что касается леди Р., я считаю, что при сложившихся обстоятельствах вы должны написать [ей]. <…> Такие вещи невозможно держать в секрете; и будет очень некстати, если новости дойдут до нее, прежде чем она услышит их от вас»[441].
В августе Элиот писал своему поверенному в делах, что леди Ротермир «просит его продолжить [издание] Criterion в течение еще одного года». Он просил поверенного составить новый договор, перечисляя основные пункты. Сторонами будут леди Ротермир и «Faber and Gwyer»; спорные (прежде всего финансовые) вопросы улаживаются между ними. Сам Элиот назначается редактором журнала сроком на один год. Журнал имеет литературно-художественную направленность и не может ассоциироваться с какой-либо политической партией. Элиот имеет полную свободу отбора рукописей для публикации.
Первый номер будет выпущен не раньше октября.
Леди Ротермир продолжает спонсировать журнал (£700 в год), но средства поступают на счет, которым управляет «Faber and Gwyer». Из них оплачивается выпуск журнала, авторские гонорары и гонорары самого Элиота (не более £100). Леди Ротермир может потребовать аудита, если пожелает.
«Я буду очень благодарен, – писал Элиот, – если вы сможете составить проект этого соглашения как можно быстрее, до того, как леди Ротермир передумает»[442].
Уже 28 августа она ответила согласием.
Улаживание деталей вновь требовало времени. В «Faber and Gwyer» журнал начал выходить под слегка измененным названием. Теперь он назвался «New Criterion». Первый номер вышел в январе 1926-го.
Переход Элиота в «Faber and Gwyer» вызвал конфликт с Вулфами. Им не понравилось, что издательство решило выпустить сборник «Стихотворения 1909–1925» («Poems 1909–1925»), куда входила TWL. Вулфы считали, что обладают приоритетом на книжные издания поэмы. Они также подозревали, что Элиот «переманивает» у них авторов. Сам Элиот отрицал, что «Faber and Gwyer» будет хоть как-то конкурировать с «Hogarth Press».
Этот конфликт удалось уладить. Элиот убедил Л. Вулфа, что недоволен книгой и рассматривает ее как способ «избавиться ото всего, что мешает двигаться вперед»[443]. Сказывалось и то, что положение Элиота в литературном мире становилось прочнее. С ним так или иначе приходилось считаться.
Задачи Элиота в «Faber and Gwyer» не ограничивались изданием журнала. Одним из первых его проектов было издание серии монографий о зарубежных авторах, повлиявших на развитие современной литературы (не только о писателях). Он предложил Г. Риду написать книгу о А. Бергсоне, Р. Олдингтону – о Р. де Гурмоне, Дж. Г. Флетчеру – о А. Рембо. Сам он планировал написать о Ш. Моррасе, лидере «Action Francaise», и его взглядах на историю и культуру.
Этот план вызвал конфликт с Р. Олдингтоном. За два года до этого Олдингтон предлагал похожий план другому издательству, «Routledge». Его реализацию отложили. Было похоже, что Элиот воспользовался идеей Олдингтона.
Олдингтон писал Г. Риду: «Эта история – самая большая неудача, которая выпала на мою долю со времен войны, она отнимает у меня плоды многолетнего труда. Не только роль редактора [серии] очень важная вещь сама по себе, но она бы дала мне постоянную связь с Routledge и предоставила возможность выбраться из этого болота журнализма и бедности. Что толку плакать о пролитом молоке; правильно в данном случае улыбаться и поздравить Тома»[444].
И этот конфликт удалось уладить, Элиоту и Олдингтону предложили стать соредакторами серии «Republic of Letters», причем Олдингтон должен был заниматься «историческими фигурами», а Элиот – современниками. Осадок, однако, остался.
В 1925 году Элиот начал обсуждать со своими друзьями возможность разойтись с Вивьен[445]. Растущее отчуждение уже невозможно было скрыть. На отдых и/или для поправки здоровья (трудно было одно отделить от другого) они все чаще ездили раздельно.
В «Дневнике с левого берега» (заметках Вивьен, под псевдонимом Фанни Марлоу) Фанни рассказывает о встрече со знакомой по имени Агата.
«Вчера я встретила Агату в саду Тюильри. Был ‘‘весенний вечер’’, мягкий, и сырой, и пахнущий гиацинтами. <…>
Когда мы стояли на мосту и смотрели на отражения огней в воде, перед тем как сказать друг другу спокойной ночи, я сказала Агате о своем плане спуститься вниз однажды вечером и пройтись по дорожке у воды. Мне всегда очень хотелось этого, хотя я чувствую, что это очень опасно. Дорожка выглядит так зловеще. Агата умоляла меня не делать этого.