– Там крысы, – сказала она. – Я не имею ничего против крыс, в этом я полная извращенка. – Да, но там могут попасться пьяные бродяги, – возразила Агата, – а во французском пьяном бродяге нет ничего хорошего. – Ну, может быть… – Обещай, что ты не будешь ходить по этой дорожке, Фанни, – сказала Агата, и я вынуждена была дать обещание. Мы долго молча смотрели с моста вверх по течению, а затем, перейдя мост, стали смотреть в противоположную сторону.
– Мы вернемся в июне! – воскликнули мы одновременно, и посмотрели друг на друга, и глаза Агаты сказали мне так ясно и с такой печалью: – Но мы же знаем, что не вернемся в июне. – Мои глаза, должно быть, сказали ей то же самое столь же ясно, так как Агата сказала: – Но жизнь должна нам дать вернуться сюда в июне – жизнь задолжала нам это»[446].
Заметки написаны незадолго до «апрельского кризиса», когда Вивьен считала, что могла умереть.
После кризиса сам Элиот искал возможности проконсультироваться у психиатра. Л. Вулф посоветовал некоего д-ра Хеда (Head). Совет выглядел двусмысленно – В. Вулф после консультаций у него в 1913 году пыталась покончить с собой. Доктор произвел на Элиота неприятное впечатление, и он отказался от консультаций.
В июне лечащим врачом Вивьен на некоторое время стал новый доктор, некий д-р Уэст. Он пришел к выводу, что ее внутренние органы, особенно печень, находятся в ужасном состоянии.
Весной Вивьен написала еще один скетч, «Парализованная женщина» («Paralysed Woman»). Элиот называл эту историю «удивительной и ужасной»[447].
Героиню зовут Сибилла, что напоминает о Кумской сивилле из эпиграфа к TWL. Парализована вовсе не героиня. Сибилла – писательница, которая осознает, что ей завидует парализованная женщина, живущая напротив. Шофер и горничная выкатывают ее кресло на застекленную веранду. Она всегда безупречно одета, вся в белом, включая шляпу и перчатки. С ней часто можно видеть седовласого джентльмена и мальчика, по-видимому мужа и сына. Уход за ней кажется идеальным, на веранде сервируют великолепные обеды.
Но Сибилла тоже завидует этой женщине. Квартира у моря, где живет она сама, ей кажется клеткой. Ее муж, Андрэ, приезжает на выходные с двумя чемоданами. Один набит книгами и журналами, нужными ему для работы, другой – лекарствами. Он носит шляпу-котелок, на лице его всего озабоченное и раздраженное выражение. Он злится по пустякам, хотя реальные причины не те, что кажется. Когда Сибилла в смотрит в окно на парализованную женщину, он с холодной яростью спрашивает ее подругу, прокипятила она молоко?
Иногда атмосфера разряжается – в минуту хорошего настроения Сибилла и ее подруга Филис решают станцевать, и Андрэ в восторге от их дикого танца. Но потом Сибилла, чувствуя себя обессиленной, все воскресенье проводит в постели.
По совету Люси Тэйер Вивьен послала cвой скетч в «Dial», но он неожиданно был отвергнут Марианной Мур, которая тогда редактировала журнал. В итоге он был напечатан в июльском «Крайтириэне» под псевдонимом Фейрон Моррис.
Но эта история привела к новому нервному срыву. «Marrrriannnnne Moore», писала Вивьен Паунду и обрушивалась с обвинениями на Люси Тэйер, а заодно интересовалась, не мог ли, по мнению Паунда, доктор Уэст, рекомендуя ей лечение «водами» на курорте Виши во Франции, получать комиссионные с лечебницы[448].
Конец года Вивьен провела в двух лечебницах – сначала у д-ра Хоксворта в Элмсли, а с 8 декабря в водолечебнице в Стейнборо. Из одной в другую она переезжала самостоятельно, но д-р Хиггинс провожал ее в Лондоне с вокзала на вокзал.
Элиот в ноябре – декабре находился во Франции. Когда он уволился из банка, Фейбер сразу предоставил ему отпуск, который он провел в Приморских Альпах. О состоянии Вивьен он узнавал из писем врачей. Она часто переходила от ярости к отчаянию и обратно, хотя в иные периоды признавала необходимость пребывания в клинике. Врачи в этой битве, «обреченной на поражение» (слова Дж. Фейбера), в целом поддерживали Элиота.
Такие больные «всегда полны ярости против своих “рабов”. Учитывая, что ее желание принимать наркотики наталкивается на систематический отказ, она является типичным примером», писал д-р Хиггинс[449].
Увы, во многом состояние Вивьен объяснялось эффектом от долгих лет хаотического лечения. Даже и в наши дни трудно подобрать сбалансированную гормональную терапию, что же говорить о 1920-х, когда подобные методы находились в стадии эксперимента? К этому добавлялись лекарственные зависимости – в те годы врачи с легкостью прописывали опиоиды и хлорал-гидрат или эфир в качестве успокоительного.
После некоторого улучшения, с середины декабря беспокойство Вивьен вновь начало расти. Элиот к Рождеству собирался вернуться в Лондон, но не было никаких ясных планов о совместной встрече Рождества[450].
Положение усугублялось тем, что Эллен Келлонд, служанка Элиотов с 1918 года, которую Вивьен называла «едва ли не единственным своим другом», не могла сопровождать ее в клинике – вскоре она вышла замуж.
Ситуация становилась трагической.
Письмо Элиота, отправленное 18 декабря из отеля в Приморских Альпах, было коротким, без особой нежности и тепла. Он собирался заехать к Паунду в Рапалло.
«Дорогая Ви,
Было очень приятно получить твое письмо от 18 из Стэйнборо. Я выезжаю завтра и буду вечером в Рапалло. Это стоит всего 10/– в первом классе. Я должен выяснить насчет поездов Рапалло-Кале, когда я приеду туда, но, если не будет накладок, я устрою так, что приеду в Лондон 24-го (четверг). Я пошлю тебе телеграмму из Дувра; до этого от меня не будет вестей, если только не возникнет каких-либо изменений. Не мог уехать раньше, т. к. только что прислали паспорт, и требовалась итальянская виза.
А пока с любовью,
Т.»[451]
Вивьен писала Эллен Келлонд 20-го:
«Дорогая Эллен,
Не говори никому о леди Р[отермир], особенно м-ру Элиоту. Ты понимаешь. Но скажи ему, Эллен, дорогая, что его жена действительно любит его, и по-прежнему любит его, и всегда-всегда его любила (он в это не верит). Попроси его быть добрым ко мне и простить все зло, которое я ему причинила. Проси и умоляй его приехать скорее и забрать меня, чтобы вместе встретить Рождество.
<…>
Если м-р Элиот не приедет до ночи, что я буду делать? Я сойду с ума, Эллен»[452].
На следующий день:
«Дорогая Эллен,
Вот копия письма от м-ра Элиота (от 18 декабря. – С. С.), которое как раз пришло. Это ответ на два моих письма, которые были длинными и исполненными чувства и в которых я умоляла его забрать меня домой на Рождество. Так что теперь ты видишь сама. Тот ли это м-р Элиот, которого ты знала? Ты видишь, он больше не хочет меня [видеть] и не заботится обо мне. О Эллен, что я буду делать, что я буду делать? И меня здесь держат, претендуя, что это для моего же блага, в то время как они мучают меня пренебрежением, и жестокостью, и отчаянием. Я совсем не спала последние две ночи, а за последние четыре, я думаю, от силы шесть часов.
Но меня здесь держат ради моего здоровья…»
Эти отчаянные письма Вивьен писала на пике кризиса. По-видимому, вечером 22-го ее посетили Шиффы. Через несколько дней С. Шифф писал Элиоту: «Если говорить о ее длинном рассказе о пережитом ею, мне кажется, что она больше всего старалась подчеркнуть то, что ее многолетняя привычка принимать хлоралгидрат была основной причиной всех ее проблем, причем она повторила несколько раз, что, хотя она спит очень плохо и не может обойтись без ночной сиделки, ничто ее не заставит снова принимать этот наркотик».
При этом письма Вивьен, написанные 23-го (О. Моррелл и М. Хатчинсон) звучали гораздо менее отчаянно. Она писала, что идет на поправку.
27-го Элиот писал Паунду из Лондона, что видел Вивьен и ее физическое здоровье, возможно, лучше, чем когда бы то ни было, «но в остальном остается желать многого, я не столь оптимистичен, как хотелось бы. Она поедет в Брайтон, где будет жить в квартире с сиделкой. Но все же есть очень хорошие признаки».
При этом он предупреждал Паунда: «Она могла рассылать письма и распространять нежелательные (и ложные) слухи обо мне. Если тебе придется такое услышать, пожалуйста, будь готов к этому»[453].
Вивьен писала О. Морелл 30-го (из Стэйнборо): «Я должна уехать отсюда в понедельник и поеду на Кларенс-гейт 9 на неделю или около того. Затем в Брайтон, надолго, чтобы по-настоящему набраться сил. Смогу я с вами увидеться? Вы же ездите в Брайтон. <…> Пожалуйста, приезжайте! Том будет приезжать каждую неделю»[454].
Вивьен благодарила леди Оттолайн за подарок и вложила в конверт забавное стихотворение, которое сама написала.
В тот же день в письме Шарлотте Элиот она умоляла мать Тома «не позволять» ему ехать без нее в Америку.
Почти двухмесячное пребывание Элиота на юге Франции все же было отдыхом, в котором он нуждался после восьмилетней службы в банке. Врачи не уставали твердить, что Вивьен нужна изоляция на время лечения, а ему одиночество давало возможность разобраться в себе и подготовиться к новой работе. Нуждался он и в поправке здоровья. Многие проблемы скорее характеризуют эпоху, чем страну, создавая странные параллели. «Зубные» проблемы в 1920-х терзали Б. Пастернака, как и Элиота. Перед поездкой во Францию Элиоту пришлось пройти курс лечения у дантиста, включая челюстную операцию.