Время показало, что Дж. Фейбер поступил мудро, поддержав «Крайтириэн» несмотря на небольшой тираж и убыточность. Журнал очень помог укреплению репутации его издательства. В 1929 году Фейбер стал единственным владельцем, и издательство стало называться «Faber and Faber». Вскоре, в основном благодаря Элиоту, оно заняло исключительное место в публикации поэзии.
Перемены формата журнала в «переходный период» отражали неустойчивость его положения: «The Criterion» (4 номера в год, до июля 1925-го), «The New Criterion» (4 номера в год, январь 1926-го – январь 1927-го), «The Monthly Criterion» (12 номеров в год, июль 1927-го – март 1928-го), после чего журнал снова стал ежеквартальным и вернул первоначальное название «The Criterion». Леди Ротермир отказалась от участия в издании в конце 1927-го. Обсуждался вопрос о закрытии журнала, однако ряд видных деятелей литературного мира выступил против. Был создан фонд, который оплатил выпуск нескольких номеров. Элиот не хотел сам обращаться за поддержкой, но в итоге Дж. Фейбер финансировал выпуск до 1939 года.
«Путешествие волхвов» Элиота вошло в серию «Ариэль», выпускавшуюся Фейбером в виде рождественских открыток, и стало в этой серии «бестселлером» (было продано более 5 тысяч экземпляров). До 1930 года для этой серии им было написано еще три стихотворения: «Песнь Симеону», «Анимула», «Марина»[477].
Но основным его «поэтическим предприятием» конца 1920-х была поэма «Ash Wednesday», или «Пепельная Среда», – начало Великого поста у католиков.
Поэма состоит из шести частей. Вначале была опубликована (в конце 1927-го) вторая часть – «Salutation» («Приветствие»). Это аллюзия на Данте (его встречу с Беатриче). Но дальние переклички можно найти и с О. Мандельштамом: «Есть женщины, сырой земле родные…» (1937).
И Господь сказал:
Эти ли кости оживут? Эти
Кости оживут? И то, что осталось
Внутри костей (сухих костей), говорит пощелкивая:
В силу милости Госпожи этой
И в силу ее изящества, и в силу
Того, что она почитает Деву молитвенным созерцанием,
Мы сверкаем великим блеском. И я, невидимый здесь,
Предаю дела мои забвению и любовь мою
Потомству пустыни…[478]
Как оживают кости – ср. видение пророка Иезекииля (Иез. 37, 3).
В начале 1928 года были опубликованы еще две части, первая и третья. Обе по разному говорят о расставании с прошлым.
Поскольку я не надеюсь,
Поскольку я не надеюсь вернуться…
Это – из зачина первой части. Настолько знаменитого, что его пародировал в «Лолите» Набоков. Знал ли он, что Элиот цитировал современника Данте, Гвидо Кавальканти, «Perch’i’no spero di tornar giammai…»?
В третьей части говорится о подъеме по винтовым лестницам, напоминающим круги Чистилища. Кто-то остается по пути – «другие я» автора? Внизу – кто-то «борющийся с дьяволом этих лестниц, который носит обманчивую личину надежды и отчаяния». В стороне, в проеме окна, некто «широкоплечий, одетый в голубое и зеленое, чаровавший майскую пору игрой на старинной флейте. Нежны взлохмаченные ветром волосы, каштановые волосы, которые у губ колеблет ветер, сирень и каштановые волосы».
Господи, я недостоин,
Господи, я недостоин,
но скажи только слово.
Как отмечает О. Седакова, имеется в виду евангельский эпизод с сотником: «Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой» (Мф. 8, 8).
В отличие от TWL, «Ash Wednesday» поражает эмоциональной цельностью. Некоторые отрывки напоминают стихи, написанные в молодости, вроде «Смерти святого Нарцисса», но в них не осталось нарциссизма. Элиот не избегает жестоких сцен, но они полностью подчинены главному – теме покаяния.
Три белых леопарда, спору нет, имеют символическое значение, но сцена с тремя сытыми леопардами, оставившими от говорящего только кости, написана так, что оставляет впечатление сверхреальности. Эта сцена предшествует отрывку, процитированному выше.
В поэме чуть больше 200 строк – примерно вдвое меньше, чем в TWL. В ней много явных и скрытых цитат, отсылок к античной классике и мифологии, к Данте. Но тема покаяния сближает ее с покаянным каноном к Богородице.
Госпожа молчания,
В скорби и мире,
Пронзенная пречистая,
Роза памяти,
Роза забвения.
Эта «причастность общему» не отменяет личной боли и страдания. «Sovegna vos», «вспоминайте» – вновь мелькают (в части IV) слова поэта Арно Даниеля из «Чистилища» (его же слова «Ara vos prec» дали название сборнику Элиота 1925 года).
В шестой части появляются гранитные скалы и паруса, летящие в море – память о юности. Паруса сравниваются с «несломленными» или «неразбитыми» крыльями («unbroken wings»)…
Первоначально пять частей из шести имели названия: «Perch’i’no spero…» (Кавальканти), «Jausen lo Joi», «Som de l’escalina» (из монолога Арно Даниеля), «Vestita di color di fiamma» (Беатриче в «платье пламенного цвета»), «La Sua Volontade» («Воля Eго»).
Одновременно с поэмой Элиот написал большое эссе «Данте» (1929). Вновь – дальняя перекличка с Мандельштамом, который закончил «Разговор о Данте» в 1933 году.
Пишутся и несколько стихотворений «ариэлевского цикла».
В «Песни для Симеона» («A song for Simeon») имеется в виду Симеон Богоприимец. Это он произносит «Ныне отпущаеши…», увидев во храме младенца на руках у Марии (Лк. 2, 29–30).
Не для меня дела исповедника, не для меня исступленье
ума и молитвы,
Не для меня последнее виденье.
Даруй мне мир твой.
(И меч пройдет твое сердце,
И твое тоже.)
Я устал от собственной жизни и жизней тех, кто за мной.
Я умираю собственной смертью и смертью тех, кто за мной.
Отпусти раба твоего,
Ибо видел я твое спасенье.
«Анимула» в основном говорит о детстве. «Выходит из руки Божьей простая душа». Однако заканчивается оно совсем «не по-детски»: «Молись о нас ныне и в час нашего рожденья».
«Марина». Смысл названия – двойной, это и морской пейзаж, и «героиня поздней пьесы-сказки Шекспира «Перикл»: чудом обретенная дочь, которую считали погибшей».
Какие моря, берега, какие серые скалы, какие
Острова, какая вода, толкаясь в борт,
И запах пиний, и дрозд, свистящий в тумане,
Какие образы возвращаются…
Это – воспоминания юности? Но в целом оно совсем не юношеское:
Те, кто острят шакалий зуб, имея в виду
Смерть.
Те, кто слепят опереньем колибри, имея в виду
Смерть.
<…>
Сделались бестелесными, рассеяны ветром.
<…>
Бушприт попорчен холодами и краска – жарой.
Я все это создал, и забыл,
И вспоминаю.
<…>
Время заделывать течи и конопатить швы.
Этот образ, это лицо, эту жизнь
Начатую, чтобы прожить времена, где меня уже нет; вели
Бросить жизнь мою ради этой жизни, речь мою ради
невысказанного ее,
За пробужденье с приоткрытым ртом, за надежду,
за новые корабли…
Завершается стихотворение словами «Дочь моя…».
К «Ariel Poems» Элиота относятся еще два стихотворения. Это «Триумфальный марш» и «Выращивание рождественских елей»[479]. Но первое, опубликованное в 1931 году, в дальнешем печаталось отдельно от остальных стихов этого цикла, а второе вышло только в 1954-м.
Возвращаясь к «Пепельной среде». Женские образы в ней, в отличие от TWL, высоки и идеальны:
Благая сестра, святая мать, дух родника, дух сада …
Шарлотта Чэмпс Элиот умерла в сентябре 1929 года. До этого она долго болела. Двумя годами раньше Элиот сменил вероисповедание, создав еще один барьер, отдаливший его от родных. Он откладывал сообщение, что стал англокатоликом, и не спешил им говорить о получении английского гражданства, но к середине 1928 года эти новости уже распространились.
Последний раз он виделся с матерью во время ее приезда в Англию летом 1924 года. Продолжалась переписка с нею, но письма выглядели более сдержанными и отчужденными. Не раз возникал вопрос о его поездке в Америку, но поездка вновь и вновь оказывалась невозможной.
Более откровенен был Элиот с братом. С ним он в 1927 году впервые упомянул возможность расставания с Вивьен. Невозможность приезда он связывал с ее состоянием. Другим, писал он, я не смогу рассказать всего, пусть лучше я буду выглядеть неблагодарным.
«Но тебе я могу объяснить, в чем трудность (при этом в любой момент мне, возможно, придется оборвать это письмо). Пока Вивьен находится в таком состоянии, как сейчас, я не вижу, как я могу уехать. Ты скажешь: лучше для нее и гораздо лучше для меня теперь же поместить ее в какой-нибудь приют. Но это трудно сделать в Англии, если нет согласия пациента. <…> Есть некоторая надежда, что английские законы, касающиеся сумасшествия, будут изменены, чтобы предоставить врачам больше свободы; но в нынешней ситуации ни один доктор не решится поместить в лечебницу кого бы то ни было, за исключением очевидной попытки самоубийства или покушения на другого человека. Невероятно, что удастся поместить Вивьен в приют прямо сейчас. Мы должны, таким образом, ждать, пока она не натворит чего-нибудь прямо на улице (чего я ожидаю в любой момент) или не попытается наложить на себя руки, прежде чем я смогу ей помешать. Тем временем я чувствую, что не должен оставлять ее, даже на ночь, поскольку что-то в этом роде возможно в любую минуту. Я надеюсь, ты поймешь, если я не приехал сразу же к мат