.
К этому времени у Элиотов появился автомобиль. Дж. Григсон, сотрудничавший с «Крайтириэном», вспоминал: «Через окно… мы видели, как приехали Элиоты. Он вышел из «Остина-7», точнее, оттуда сначала выскочил маленький шпиц-померанец, а за ним появилась эксцентричная миссис Элиот, которая оказалась сама необычайно схожа с маленьким раздражительным померанцем…»[517]
За два дня до отплытия, 15 сентября, Элиоты устроили дома прощальный прием. Отъезд Тома был намечен на субботу 17 сентября. Помимо Гарварда, он получил целый ряд приглашений для чтения лекций. Подготовкой он смог заняться лишь на корабле. А в день отплытия не обошлось без характерного инцидента.
Лайнер на Монреаль отходил из Саутгемптона. Надо было успеть на поезд с вокзала Ватерлоо. Помимо Мориса Хей-Вуда, Элиотов сопровождала вдова поэта Г. Монро, Элайда. Ехали на двух машинах. Было много вещей.
Элайда Монро: «Нехватка чемодана, который В. заперла в ванной, обнаружилась, когда мы проехали ²/₃ дороги до Ватерлоо <…>. Этот чемодан содержал все его документы и заметки к лекциям…»
Элиот уговорил Элайду вернуться за чемоданом, который ей удалось забрать из квартиры при помощи портье, и успеть на вокзал за несколько минут до отправления поезда[518].
Когда Элиот поднялся на борт, Вивьен поднялась вместе с ним, чтобы попрощаться. Единственный раз в жизни они оказались вместе на палубе лайнера.
После этого Вивьен вернулась на берег, где ее ждал Морис.
Еще 6 сентября Элиот послал Эмили экземпляр своей книги «Избранные эссе 1917–1932».
От Монреаля до Бостона чуть больше 500 км, и в конце сентября он уже прибыл в Гарвард. Вермонтские холмы по дороге поразили его буйством красок, от которого он успел отвыкнуть.
Сначала он поселился у сестры Ады, но 1 октября переехал на квартиру в Элиот-хаусе, университетской резиденции с видом на Чарльз-ривер. Официально, как приглашенный профессор, он должен был находиться в Гарварде с 1 октября до 1 мая.
За 17 лет Америка сильно изменилась. Изменился и статус самого Элиота. Из студента он превратился в (пока не бесспорную) знаменитость. «В интеллектуальных кругах тебя встретят с огромным энтузиазмом», писал ему Генри. Заокеанская известность обеспечивала ему особое место в американской литературе.
К приезду Элиота был опубликованы «Избранные эссе 1917–1932», «Джон Драйден: Поэт, драматург, критик», «Стихи 1909–1925» (американское издание). С собой Элиот привез только что напечатанного в Англии «Суини-борца».
Планируя организовать чаепития для студентов, он обнаружил, что на кухне в Элиот-хаусе нет чайника. Ему пришлось купить несколько чашек, чайник и запас молока для чаепитий.
Возвращение американца, добившегося успеха за границей, вызвало интерес прессы. Не всегда доброжелательный, но живой – а в Америке это главное. Попавший на одно из чаепитий репортер ехидничал:
«Дискуссия о том, что такое хорошее стихотворение, не пришла к определенным выводам. В хорошей поэзии должно быть «нечто». Рецепт Элиота для создания поэзии состоит в том, чтобы поймать это «нечто» и разбавить водой. Вода состоит из образов и слов, которые легко может уловить читатель. Вы пользуетесь ими в зависимости от того, какой процент, как вы думаете, ваш читатель способен выдержать. Мэйзфилд водянистый. А поэзия самого Элиота почти стоградусная.
Как личность, Элиот кажется состоящим исключительно из воды. Его манеры – комбинация формальностей и позы, которую его особенные читатели проглатывают с радостью. Но иногда, когда он молчит, создается впечатление, что ему нравится смотреть, как они глотают»[519].
Находясь в Америке, Элиот продолжал вести «Крайтириэн»: переписывался с отвечавшим за «русский отдел» Курносом, писал на адрес Moscow News вернувшемуся в СССР Святополк-Мирскому, чтобы заказать обзор советских новинок.
17 октября Элиот читал стихи в Уэлсли-колледже[520].
4 ноября – прочел первую лекцию в качестве Нортоновского профессора. Позже эти лекции были изданы в виде книги.
15 ноября – выступил в Радклифф-клубе в Бостоне с лекцией о поэтическом творчестве. И побывал на званом обеде в другом клубе, где с ним познакомился Роберт Фрост (1874–1963). Фроста разозлило, что Элиот «принимал себя слишком всерьез».
В разговоре он заявил, что в Шотландии не было хорошей поэзии, кроме «Оплакивания Макариса» Уильяма Данбара[521]. Фрост спросил, нельзя ли сделать исключение для Роберта Бёрнса. «Нет, – ответил Элиот. – Но разве он не был хотя бы хорошим песенником? – На этот скромный запрос, – ответил Элиот, – можно, пожалуй, ответить положительно».
Фрост не удержался и подшутил над Элиотом. Тот согласился прочесть «Гиппопотама», если Фрост тоже прочтет что-нибудь. Фрост обещал сымпровизировать. Делая вид, что импровизирует, он записал несколько четверостиший из своих старых стихов на визитных карточках, а концовку будто бы, вообще сочинил в момент чтения. По словам Фроста, он так и не решился признаться Элиоту в мистификации[522].
Первого декабря Элиот сделал доклад «Библия как Писание и как литературное произведение» («Bible as Scripture and as Literature») в King’s Chapel в Бостоне, часовне, где проповедовал один из его предков.
Продолжал чтение лекций в Гарварде.
Виделся с многочисленными родственниками.
А после Рождества, на каникулах, отправился в настоящий тур по Соединенным Штатам, но в первую очередь в Калифорнию, к Эмили. С этого момента Вивьен потеряла представление о его передвижениях. В Англии вообще мало кто знал об этой поездке. И никто – о ее цели. Только Вирджиния Вулф удивилась и спросила Элиота, почему он вдруг отправился на поезде через всю Америку[523].
Одна из учениц Эмили вспоминала: «Она была живой интересной личностью, которая привлекала множество увлеченных сценой девушек <…> Часть ее очарования заключалась в умении держаться с достоинством и веселости, а также бостонском акценте. А еще в письмах от великого поэта, которые приходили ей в голубых конвертах с британскими марками каждую неделю»[524].
Другая студентка: «Она была одинокой, тонко чувствующей и испытывала привязанность к немногим ученицам. <…> Калифорнийская молодежь любит проводить время на улице. Я с подругами отдавала учебе от силы половину времени. Это смущало и забавляло Эмили, но ей нравилось делить с нами наши развлечения <…> Не помню у нее друзей-мужчин – возможно, их не было из-за Элиота, возможно, из-за ее робости и нехватки возможностей познакомиться с ними в женском кампусе»[525].
У нее был маленький «форд». Она иногда ездила в Лос-Анджелес, в театр или на концерт.
Она не скрывала дружбы с Элиотом, что добавляло ей популярности – носила подаренное им кольцо, называла его «Том». У нее был экземпляр «Пепельной среды». Говоря со студентками, она намекала, что обладает «особенным» ее пониманием.
Когда она объявила, что вскоре после Рождества поэт посетит колледж, никто не сомневался, что главной целью его приезда было свидание с их преподавательницей.
Ученицы Эмили фантазировали, что может быть между ними. В ее комнате при колледже стояли книги с его посвящениями. Она даже сделала его книги темой еженедельного обсуждения и охотно зачитывала выдержки из его писем.
«Заметно было, что она больше говорит о нем, как о человеке, которого она знала, чем о поэзии, но она читала некоторые его стихи и говорила о 1922–1928 годах как о “горьком периоде” в его жизни. Она характеризовала его как “человека крайностей, не лишенного явных недостатков и высочайших добродетелей”»[526].
В 6.20 утра, незадолго до Нового года, Эмили встречала поезд, которым прибыл Элиот.
Они, конечно, не были предоставлены самим себе. Все кто мог считали своим долгом принимать участие в «развлекательной программе». Ученицы организовывали чаепития. Жена одного из коллег Эмили отвезла Элиота в церковь, а на обратном пути завернула к себе, чтобы показать новорожденного младенца.
Самые близкие Эмили ученицы могли даже «войти в положение». «Мак Спейд отвезла их на остров Бальбоа (между Лос-Анджелесом и Сан-Диего), где находился коттедж ее матери. Зимой это было тихое место, куда можно было попасть по автомобильному мосту или на маленьком пароме с пляжа Бальбоа. Мак Спейд прокатила их на яхте и высадила на песчаном пляже под названием Корона-дель-Мар у выхода из бухты. Позже Элиот послал ей экземпляр стихотворения “Марина”»[527].
Помимо Скриппс-колледжа, Элиот выступал в UCLA и в университете Южной Калифорнии. Такая лекционная активность отчасти объяснялась необходимостью заработка. Из писем: «Погода очень жаркая: вчера прокатился на моторке из гавани Бальбоа. 1 Читал лекции три раза & для нескольких классов; 2 водил «форд» и застрял в снежном заносе. На деревьях полно апельсинов»[528].
«Мне не по душе Калифорния: это не страна, а сплошные виды»[529].
«В Лос-Анджелесе <…> есть небоскреб, и он ярко-зеленый, но этого как-то не замечаешь, и есть ресторан Браун-Дерби, из бетона и в форме коричневой шляпы-котелка, пойти туда в полночь поесть овсяного печенья с кленовым сиропом, запивая кофе, – азбука здешней жизни»[530]