мие, отчасти чтобы обманывать саму себя»[548].
Для постоянного проживания Элиоту нужна была небольшая квартира – спальня и комната для работы недалеко от издательства. Но первое, что нашлось после кратковременного пребывания в Келхеме, это «добровольная коммуналка», которую снимали на паях трое гомосексуалистов. Там сдавалась свободная комната. До Рассел-сквера от нее было всего несколько минут ходьбы. Соседями его оказались финансист Дж. К. Ритчи (1902–1975), библиофил Р. Дженнингс (1881–1952) и автор детективов К. Г. Б. Китчин (1895–1967).
Перед возвращением из Америки он играл с идеей пожить инкогнито. Он упоминал об этом в письмах Паунду, рассуждая, что они могли бы встретиться в каком-нибудь маленьком курортном городке, куда тот также приехал бы инкогнито. Но фантазии быстро отступили перед практическими трудностями.
После коротких вылазок в Шотландию и Париж Элиот ненадолго переселился в меблированные комнаты в Кенсингтоне. Выбор оказался неудачным: дорого (три гинеи в неделю) и далеко от работы.
В начале декабря он пытался снять жилье в более близком к Рассел-скверу районе Клеркенвелл. Здесь были комнаты и за одну гинею в неделю, но большинство без ванной. В конце концов он вернулся в Кенсингтон. В доме для духовенства на площади Гренвилл, 9 миряне могли снимать меблированые комнаты по приглашению священников. Элиота пригласил в качестве такого «платного гостя» отец Эрик Читэм, викарий собора Святого Стефана.
Комнаты Элиота были сырыми. Гостиная – не совсем прямоугольной формы. Пыльные пурпурные чехлы на мебели. Книги лежали стопками (большая часть книг и полки оставалась у Вивьен). Ванную приходилось делить с соседями. Внизу – линия метро. Бокалы и бутылки шерри, которое любил Элиот, позвякивали на подоконнике, когда по тоннелю проходил поезд.
Он избегал мест, где мог столкнуться с Вивьен. Бывал в своем клубе. Меньше общался со старыми друзьями и теснее – с кругом Дж. Фейбера. Точнее, Фейбера-Хейуорда. Джон Дэйви Хейуорд (John Davy Hayward, 1905–1965), несмотря на молодость и на то, что он страдал от прогрессирующей мышечной дистрофии, был известен как профессиональный литератор, редактор, составитель антологий, литературный критик и библиограф. Им было подготовлено издание Дж. Донна, поныне считающееся образцовым, и первое с XVIII века полное издание (без цензурных изъятий и сокращений) «Путешествий Гулливера». Он написал краткую биографию короля Карла II.
Но интересы его были гораздо шире. Одаренный музыкант, он обладал хорошим голосом (басом) и актерскими способностями. Вынужденый передвигаться в инвалидном кресле, он охотно брался за роли гротескных шутов и сумасшедших – знакомые вспоминали его успех в качестве «четвертого безумца» в «Герцогине Мальфи» Уэбстера. В другой пьесе, оставаясь за сценой, он имитировал ужасающие крики и стоны заключенных под пытками.
Друзья собирались чаще всего на квартире у Хейуорда в Bina Gardens – жилом комплексе с «приватным» парком в Кенсингтоне. Большинство были библиофилами. Их объединяла также любовь к литературным играм[549]. У Фейбера было прозвище Coot (буквально, птица-лысуха, Фейбер был лысым). У Хейуорда – Тарантул, у Морли – Кит, у Элиота – Слон (могла иметься в виду долгая память и склонность сожалеть о прошлом).
Элиота наверняка посещали мысли, что с переменой в жизни может закончиться и поэзия – речь, конечно, не о «легких» стихах, которые он писал для друзей. Как-то он с сарказмом заявил, что за спиной у него ничего, кроме блестящего будущего.
Чисто мужские клубы и кружки в Англии – давняя традиция. «Смешанные» объединения наподобие блумсберийцев скорее исключение.
Первая мировая разрушила многие стереотипы, но деловой мир Англии оставался закрытым для женщин. Жены Дж. Фейбера и Ф. Морли в основном занимались домом и не пытались контролировать времяпровождение своих супругов.
А Элиота по-прежнему лучше всего характеризует модель, очерченная Брэдли: концентрические сферы, где каждая внутренняя непроницаема для всего, находящегося снаружи. Эксцентричной Вивьен удавалось иногда как-то разрушать эту замкнутость и непроницаемость.
Тридцатые годы вывели на сцену новых поэтов, например У. Х. Одена, С. Спендера, Д. Томаса. Некоторым из них Элиот сам помог обрести известность. Но он чувствовал, что ему грозит роль «литературного старца», увенчанного высохшими лаврами, и полушутя эту роль на себя примерял – например, мог задремать на публичном мероприятии. Легкий оттенок карикатуры был в его характере.
Опасностью было и формирование круга «придворных». Кружок Фейбера-Хейуорда отчасти брал на себя на эту роль. Тут к Элиоту относились почтительно, как к Мастеру. Вели себя по-джентльменски сдержанно, не касаясь личных проблем, которые его терзали. Избранные, как Хейуорд, пользовались особым доверием, но оно больше касалось банальностей. Хейуорд мог конфиденциально сообщать Морли о проблемах, вызванных ремонтом сантехники «в церковном доме», где жил Элиот. «Внутренние сферы» оставались непроницаемыми.
Непроницаемость порой нарушалась лишь со старыми друзьями. По мнению Л. Гордон, «любая запись в дневнике Вирджинии Вулф, после того как она поболтала с Элиотом, говорит нам больше, чем нагромождения тривиальностей у Хейуорда»[550]. (Не надо все же недооценивать растущего доверия, которое Элиот испытывал к Хейуорду—15 февраля 1938 г. он назначил его своим «литературным душеприказчиком» на случай внезапной смерти[551].)
Даже склонность Элиота к ребяческим шуткам «для друзей» служила скорее одной из масок. Он мог, например, устроить взрыв петарды (по случаю 4 июля) под стулом Дж. Фейбера на заседании совета директоров.
Для широкой публики годилась маска литературного авторитета. Годы модернистов-ниспровергателей остались позади, тридцатые годы – другая эпоха. Но заработанная тогда репутация помогала держать дистанцию. Под ней – маска делового человека, одного из директоров издательства. Еще глубже – чудаковатого Мастера, готового, чтобы отдохнуть от трудов, развлекаться в компании друзей.
Некоторые маски смотрели в другую сторону. Элиот хорошо относился к детям и любил роль «друга дома». Пример – отношения с семьей Тэнди, завязавшиеся в середине 1930-х годов.
У Джеффри и Дорис Тэнди («Полли») было трое детей. Полли с детьми жила в коттедже недалеко от Лондона. Муж ее работал в Лондоне, в Музее естественной истории, а позже – диктором на Би-Би-си. Вероятно, Элиот познакомился с Джеффри просто как с партнером по выпивке. Элиот алкоголиком не стал, а Тэнди с годами все глубже погружался в волны алкоголизма. Не был он и верным мужем. Позже, в конце войны, семья окончательно распалась.
В тридцатых годах Элиот нередко гостил у Тэнди в Hope Cottage («коттедже Надежды»), играя роль «доброго дядюшки». Именно для детей Тэнди он написал «Кошек», ныне самое популярное из его произведений[552]. «Кошки» посвящались Элисон, средней дочке Тэнди – Элиот был ее крестным. Ей он посвятил также шутливое стихотворение, элегию о молочных зубах. Старый Опоссум утешает девочку: у нее появятся новые зубки, в то время как он теряет по два зуба в год и вскоре ему потребуется вставная челюсть. Позже он оплачивал школу для двух дочерей Полли.
За два года до публикации Дж. Тэнди читал «Кошек» по радио.
С 1934-го по 1963 год Элиот написал не менее 140 писем, адресованных «Поллитэнди», играя роль «старого чудака», хотя иногда давал понять, что знает о трудной жизни Полли, оказавшейся замужем за гулякой и пьяницей. Подписывался он инициалами TP, т. е. «Tom Possum».
Полли была намного моложе Элиота, но охотно принимала на себя «материнскую» роль. Как «простая деревенская женщина», добросердечная и религиозная, она посылала ему свежие продукты, цветочные композиции на Рождество (весенние цветы во мху), вязала пуловер, могла даже послать по почте забытые шлепанцы, а в другой раз подарить новые. В письмах к ней Элиот мог шутя, но с одобрением отметить, в викторианском стиле, «мужчине меч, а женщине вязанье». Однако шутливая поза помогала ему поддерживать дистанцию.
Л. Гордон выразительно комментирует эту «многослойность» масок: «Похоже, что большинство людей, писавших мемуары об Элиоте, которого они “знали”, испытывали триумф, проникнув за величественный фасад и встретившись там с шутником, но они и близко не подходили к скрытой его жизни. Оболочкой ее служил еще один набор ритуалов: ежедневные молитвы в церкви Святого Стефана на Глостерской дороге. В 1934 г. он стал старостой при викарии»[553].
Мы только что упоминали цикл «Кошки». Забегая немного вперед, стоит отметить, что в нем тоже нашла свое выражение эта удивительная «многослойность» Элиота.
Написаны эти стихи были для знакомых, для детей Тэнди и Фейберов. Написаны виртуозно, и своей цели – развлечь – он, конечно, достиг (они об этом с теплом вспоминали, когда выросли). Элиот до старости легко находил общий язык с детьми.
Позже оказалось, что многое в них доступно и понятно самой широкой публике. Лучшее доказательство – мюзикл «Кошки» на музыку Эндрю Ллойд Уэббера и на стихи Элиота, поставленный впервые в 1981 году, и до сих пор остающийся одним из самых популярных во всем мире.
(В мюзикл попали не только стихи из «Книги о практических кошечках…» – в арии «Memory», ставшей хитом, использовались также строки из «Прелюдов» и «Рапсодии о ветренной ночи».)
Но есть в цикле Элиота и эзотерический слой – например, «Знанье кошачьих имен» («The Naming of Cats») или «Как обратиться к коту» («Ad-dressing of Cats») в конце. Глубинное знание театральной жизни отразилось в стихотворении про театрального кота Гуса.